Читать книгу Тьма и Укалаев. Книга 2. Части 8, 9, 10 - Озем - Страница 5

Валерий Михайлович Седон.

Юрий Семенович Краулин и Богдан Тенишев.

Седон – Слушаю. Алло!

Краулин – Это я… Узнал?

Седон – … Ты? Узнал. Как не узнать?

Краулин – Прекрасно. Надо бы встретиться и поговорить.

Седон – Я не против. Давно назрело. И перезрело.

Краулин – Я звоню из приемной мэра. Называй место, где удобно. У тебя дома?

Седон – Нет. Так ты приехал в Укалаеве? Сюрприз! То есть, ничто не мешает… В мэрию я тоже не ходок – пока… Будет лучше на нейтральной территории… Да хоть в здании ОХОБа – в старом городе. Там сейчас тихо. Мероприятий не ожидается. Народу мало. Подходяще.

Краулин – Ну, да. Тишина перед выборами. Передых. Устал?

Седон – В норме. Там тебя жду.

Краулин – Я приеду. ОХОБ – выбрал же ты… Нейтралка, говоришь? Оказывается, мы на войне.

Седон – Ты мне досконально объяснил еще тогда. Война направлена на унижение и в итоге уничтожение противника. Конечно, никто никого не стрелял – ты воспользовался не менее эффективными средствами.

Краулин – А ты – безвинная жертва. Пострадал от интриг ушлых партаппаратчиков. Политически выигрышный момент в твоей биографии.

Седон – Я не жертва.

Краулин – Если не жертва – значит, противник. И все по правилам. Ты нанес урон – и тебе… Ты приехал, чтобы войну продолжить? Смысл переговоров на нейтральной территории? Трудно выбрать менее подходящее место.

Седон – Если я не запамятовал, то встретиться предложил ты. Чем не нравится? Теперь ОХОБ расшифровывается, как охранное общество. Вполне невинно. Охраняются памятники, предметы старины, исторический облик Укалаева, образцы культуры, экология. Дело полезное. У нас столько охотников помимо ОХОБа, что устанский историк Вадим Слепушкин собрался свою партию создавать. Люди горят желанием. Альтруисты.

Краулин – Слепушкин – третий кандидат на выборах? Кто из вас эту интригу задумал – как бы не перехитрил самого себя. Надеешься, у Витьки Коренева голоса отберет? А если ошиблись вы с расчетами в своем штабе – в ОХОБе? Не допускаешь вероятность? Хитрованы! С этим ОХОБом пыль в глаза пускаете. В какие белые одежды не рядись – чернота полезет…

Седон – Что-то не пойму тебя.

Краулин – И не надо. Только с ОХОБовской эмблемы посшибайте ножи вострые, чтобы сталь в глаза не сверкала; еловые лапы оставьте – вроде защита экологии, лесов – модно сейчас.

Седон – За эмблему и леса не волнуйся. Ты-то на что рассчитывал, если чужие расчеты охаял?

Краулин – Объясню. Третий в вашей компании – этот Слепушкин, эколог – вдруг карты не только Витьке смешает? Если никто из вас в первом туре не победит, и будет второй? Тогда вес задрипанного эколога многократно вырастает. Кого из вас он поддержит? Глядя, как шустро тот мошенник оборачивается, невольно спрашиваешь – какой счет он предъявит? Может, гораздо больше, чем, например, я…

Седон – У тебя еще счета имеются? Я же все оплатил.

Краулин – Нет. Тебе известно, что Жанна в Укалаеве. Нам надо встретиться и поговорить.

Седон – Согласен. Я тебя жду. Приезжай в ОХОБ – во вражеское логово.

Краулин – Я приеду, Валера.

Седон – Отлично. Пришлю за тобой машину – ты же не ориентируешься в старом Укалаеве.

Краулин – Не надо присылать. Мы на колесах. Найдем.

Седон – Тогда до встречи… Найдешь ты себе мороку – пытать тень в белый день… Ладно, надо приветить дорогого гостя… Значит, в ОХОБ!..

Краулин – Богдан, ты в машине подожди. Незачем нам вдвоем сюда соваться – в пасть волку…

Седон – Когда приехал? Что тебя подвигло? Неужто желание повидаться со мной? Очень сильное, чтобы столько километров отмахать? Ночь ехали?

Краулин – Тебе какая разница? К чему эти реверансы?

Седон – Верно. Много лет обходились… В мой нынешний приезд в Устан побеседовать нам не удалось. Ты же был сильно занят! А теперь взял и прилетел. На крыльях любви! Что за пазухой прячешь, Юра?

Краулин – Помыслы мои чисты, Валера. Я вынужден приехать. Вот об этом и поговорить хочу.

Седон – Отчего ж не поговорить? Язык-то без костей.

Краулин – Начнем. Выехали мы за полночь. Погода тихая, небо чистое – даже махонькие звезды видать. А ближе к вам темнота сгустилась, словно крылья распластала; огни погасли, лес с двух сторон от дороги не различить – он там есть, шелестит, вздыхает, но его как бы нет – провал темный… И Укалаев узнали, когда уже въехали в него. Всегда странные ощущения…

Седон – Это вы еще не попали в катаклизм – Укалаев недели две грозы сотрясали…

Краулин – Знаем мы из телевизора. Каждый прогноз погоды про вас начинался словами – а теперь в развитие темы об укалаевском природном феномене…

Седон – Ничего, пережили…

Краулин – Переживаете вы тут бурные события… Хорошо, о погоде тему обсудили… Мы в ОХОБе? Помню, помню это здание. Улица Мирового Пролетариата – правильно? Как у вас все переменилось. Здесь же раньше торговый отдел сидел. И потребкооперация. Столы, шкафы, пишущие машинки – орудия производства. Стенд – передовики советской торговли. Бюст Ленина в коридоре, портреты членов Политбюро… Еще на первом этаже – приличный буфет со спиртным. Заглядывал туда.

Седон – Ты голоден?

Краулин – Нет.

Седон – Ладно, не опасайся – не отравлю тебя. Буфет закрыли как пережиток – даже колбаса в нем была советская. Но чай и бутерброды раздобыть возможно.

Краулин – Спасибо. Ты принимаешь как хозяин.

Седон – Что плохого?

Краулин – Твой особняк, что ли? В полном владении? Чудеса переходного периода. Раньше начальником отдела был Евгений Мицкис. Работник на хорошем счету, сознательный коммунист. И отец его, и тетка – старые проверенные кадры. Отец даже генерал. Казалось бы, идейные позиции незыблемы. Рубежи несокрушимы. Но вот капитальная встряска в стране – и нет страны. Я слышал, что коммунист Мицкис стал первым укалаевским капиталистом.

Седон – К чему это? Твои упражнения в остроумии?

Краулин – Прости, конечно, первый – ты. Наследственный владелец. Зданий, заводов, дорог, пароходов. Боже, забытые детские стишки – они исполнились.

Седон – Как же ты меня ненавидишь? Да, Юра?

Краулин – Давай откровенно. Как на духу. За что мне тебя любить? За одну только дочь ты мне врагом сделался.

Седон – Это я понимаю. И я бы понял, если бы ты на меня с кулаками попер. Измордовал, даже покалечил. Ты же мужик здоровый. В молодости тяжелой атлетикой увлекался – штангу тягал. Но ты меня не убил. Ты по-другому расквитался…

Краулин – За твою действительную вину.

Седон – Я заплатил! Многократно заплатил. Ты же меня в дерьме утопил по самую макушку – ни в одной бане не отмоешься. Обвинения в моральном разложении – всего ожидал от тебя, но не такой подлости… Будто собаку вышвырнули, гнездо наше семейное в Укалаеве разорили. В сорок лет лишиться нажитого – легко?!

Краулин – Не преувеличивай. Парочку неприятных моментов ты испытал – не спорю. Но ты же не терпел муки мученические. Жил в Москве, ездил по заграницам. Горя не знал. Еще как посмотреть – если бы не твоя отставка, получилась бы у тебя жизнь эдакая веселая, довольная…

Седон – Веселая?! Я тебя об этом просил?!

Краулин – А я просил семнадцатилетнюю девчонку взрослой жизни учить?! Чего тебе загорелось именно с ней? У вас в Укалаеве рассадник девок – ты же их в баню таскал!

Седон – И ты не брезговал! Это потом на собрании стал моральный кодекс строителей коммунизма декламировать. Да, я подло поступил, ну а ты?

Краулин – Ох, подеремся с тобой. Изнутри закипает… Годы прошли, а малейшей искры достаточно для пожара… Если честно, не за этим я ехал.

Седон – Да… Я тоже мечтал заехать тебе в зубы, несмотря на твои свинцовые кулачищи… Ух, как мечтал!

Краулин – Зубы у меня крепкие. Конечно, не твои белоснежные, волчьи…

Седон – Чего? Сказанул – волчьи…

Краулин – Ты же волчара матерый. Нагнал мраку и провернул свои дела в Укалаеве. Ваську Коренева втоптал…

Седон – Ничего личного. Мне нужно было вернуться – и не в качестве заграничного вояжера, бесправного гостя. Ты же мне не оставил выбора… Кроме нынешних укалаевских выборов – вот и каламбур.

Краулин – Жаль, недооценил я тебя. Не учел, что ты все поставил на карту. Я заблуждался. Думал, что ты привык к столичному житью-бытью, размяк, разнежился, и в укалаевского болото окунуться не пожелаешь – не нужно тебе… Оказалось, все это очень нужно… ЗАЧЕМ?

Седон – Что – зачем?

Краулин – Зачем ты вернулся? Что ты здесь потерял? У тебя же в столице все на мази. Родственничек твой Марк Советов в бизнесмены выбился – не во вшивые кооператоры – капитал споро сколачивает. Свою компанию организовал – Рунал интернешнл. Я все разузнал, жаль только после времени… Ты же мог вместе с ним деньгами ворочать. Невиданные возможности сейчас открываются! Жри – не хочу! В смысле – деньжищ, богатства, власти…

Седон – Я не свинья, чтобы жрать. И даже свинья так жрет только на убой…

Краулин – Ты – не свинья. Ты – волк, хищник. И добычу ты задрал по всем правилам. Васька – конченый человек, в мозгах повихнулся – трим-трям у него…

Седон – Ты за Коренева беспокоишься? Поэтому приехал? Мчался в ночь – во тьму кромешную…

Краулин – Не поэтому. Битый козырь бесполезен, а Васька – шестерка…

Седон – Юрий Семенович, ты же сам расклад делал. Ты его посадил на мое место в Укалаеве. Показался тебе удобен – глуповат, бесхребетен, предан – полагал ты, что трудностей с ним не возникнет. Столько лет ты через Коренева в Укалаеве правил.

Краулин – Правил? До тех пор, пока ты не вернулся.

Седон – Мы все в итоге возвращаемся. Домой, к истокам. Или мечтаем вернуться. Укалаев – мой дом. Родина моих предков. Седоны здесь жизнь укореняли, в землю вгрызались, строили, детей подымали – и так поколение за поколением. Серая вода в Исе, серое небо, серые камни – все серое – в моем мозгу пропечатаны. Помирать буду, с собой унесу… Как бабка у меня – каменная, лицо морщинами изрезано, серебро в волосах – уже дожила, но до своего вактаба чудом не померла. Веришь ли, чего мне бабка? Ан нет! Эта бабка – как мой хребет, все мое на нем держится. Глаза в душу глядят – насквозь. У человека душа – главное. Не вытравить это из меня. Никакими столичными благами не оплатить – неоплатное это…

Краулин – Жаль, что я сразу не понял… По-другому все сложилось бы…

Седон – Ты вдруг расчувствовался? Слезу из меня выдавливаешь? Полно, мы с тобой тертые калачи. Я сказал правду. Но ничего изменить нельзя. Дружба сызнова не начинается – померла, так померла…

Краулин – Необязательно дружба. Здесь ты абсолютно прав. Но возможны деловые отношения. Мы же не мальчишки сорванцы.

Седон – Не мальчишки.

Краулин – Вот и я предлагаю – не бередить старые раны. Но на чем-то нам реально сойтись, учитывая взаимные интересы.

Седон – Эх, Юрий Семенович, люди не бесчувственные машины – прокрутить в компьютерных мозгах, что выгодно и с какой вероятностью, и дальше хладнокровно поступать. У людей все равно наружу вылезет душонка – пусть невыгодно, несуразно, немыслимо, но нате вам! наплевать на интересы, когда внутри корежит… Вот мы с тобой встретились спустя столько времени, а слышишь ли ты, о чем толкуем – как мы друг на друга обижены… На обиженных воду возят, но столько воды даже Иса не перенесет – океан целый!

Краулин – Не пойму я в твоих словесах – искусно петляешь. Ты же сам ко мне в Устан приезжал – что-то хотел предложить?

Седон – Это давно назад было. Сколько вактабов над Укалаевым пронеслось? Все сто раз изменилось – вот так с ног на голову, с ног на голову – и снова на ноги или на голову – не принципиально.

Краулин – Теперь погода проясняется. Сотрудничать не желаешь. Хочешь все себе загрести.

Седон – Ты про что?

Краулин – Идиота не строй! Про акции! Вы с Рунал интернешнл скупили контрольный пакет. Можете распоряжаться на заводе.

Седон – Строго в соответствии с законом. Будет акционерное собрание, голосование. Там все определится.

Краулин – Не только у вас акции. Не худо бы условия согласовать. Или ты хочешь послать других владельцев к чертовой бабушке?

Седон – Нет – к бабушке не хочу. У меня хорошая бабушка. А потом, кого это – других? У мажоритарных акционеров, конечно, есть акции, но их кусочки ничего не решают.

Краулин – Значит, я не заблуждаюсь. Делиться не станешь. Заглотнешь целиком. Не подавишься, Валера?

Седон – Ты за себя беспокоишься? У тебя имеются акции? Тогда милости просим на собрание. Проголосуешь.

Краулин – И другие придут. Вместе наскребем, чтобы тебе торжество испортить.

Седон – У Коренева и Федорова – токсичные бумажки. Предлагаю акции вернуть заводу.

Краулин – И они окажутся у тебя в собственности?

Седон – Склоняюсь к тому, чтобы приобрести.

Краулин – По какой цене? По последней?

Седон – Больно жирно будет. Контрольный пакет сформирован. Пик пройден. Смысл только в том, чтобы подстраховаться от хождения этих бумажек.

Краулин – Что, по номиналу купишь? Даже не знаю, передавать ли Кореневу и Федорову твое щедрое предложение…

Седон – Не трудись. Этой парочке я платить не собираюсь. Перепишут сами свои акции. И пусть катятся!!

Краулин – Вот как ты понимаешь взаимные интересы… Чертовы деньги! Откуда они у тебя? Компания ваша – Рунал – чьими средствами ворочает? Проклятое Седоновское богатство началось у вас от сговора с укалаями. Продались вы за него! А потом о своей душе рассуждаешь! Даже в революцию не растрясли вашу мошну – плохо старались!

Седон – Если поинтересоваться – в плане взаимности – на какие шиши ты свой пакет акций приобрел? Может, квартиру продал? Или семейные накопления? Раскроешь финансы? Молчишь, поклонник морального кодекса строителей коммунизма? Чего вдруг в эксплуататоры рвешься, ренегат?

Краулин – Насмехаешься? В этот раз твоя победа. Отомстишь за прошлое?

Седон – Нет, зачем же… Это я к тому, что у каждого свой груз на совести… Месть меня не прельщает. Будем считать, что за истекшие годы счета оплачены. Твои акции я не трону – на свое имя ты немного приобрел. А что наворовали Коренев с Федоровым – они размахнулись сверх меры – придется вернуть.

Краулин – Ты же их голыми пустишь! Посовестись. Федоров после инсульта вряд ли поднимется – инвалид. Коренев с мозгами тоже не безоблачно… Оба вернутся в Устан на бобах. Что с них стрясешь.

Седон – Черт с ними. Пусть вернут акции и убираются.

Краулин – Все у тебя получилось, как ты хотел, Валера. Несправедливо это – когда все… Говоришь, что твои счета оплачены. Но как быть с Жанной?

Седон – Жанна… Ты не мог ее не упомянуть.

Краулин – Жанна – наша единственная дочь. Поздний ребенок. Жена долго лечилась, чтобы родить. Да, мы ее баловали. Да, она гордая, взбалмошная, отказов не получала. И ты ей не отказал.

Седон – Жмешь усиленно в одно мое место.

Краулин – Оторвать тебе надо это место… Ты опять Жанну пробросил. Жену не оставил.

Седон – Я ее не обманывал. Ни тогда, ни сейчас!

Краулин – Сейчас – да. Сейчас ее сам черт не обманет. Но не в первый раз.

Седон – Снова за рыбу деньги… Не с акциями, так с Жанной… Долбишь и долбишь!

Краулин – Ты тут говорил, что деньги – не главное. Разве только для тебя? Позарился я на богатство. Черт попутал. Или Бесуж мне глаза темной завесой закрыла… Кого хорошая жизнь не прельстит? Что в стране происходит – почище вактаба. Совсем совесть потеряли. Жрут и жрут. Не я – не ты – так другие. Хищники рвут Россию. И свои, и чужие. А я, старый… Не мое это время. Еще ты в отходящий поезд заскочишь, а я… Через себя не перешагнуть – ведь я старый, много пожил и понимаю – нельзя перешагивать… Я, когда захотел богатым стать, чего-то важного лишился. Что всегда было. Я хотел власти, хотел жизни обеспеченной, но не для того же, чтобы сделать других бессловесными рабами, быдлом – чтобы на их труде жиреть как клоп… Ну, учили меня в школе, учили – неправильно это!

Седон – Юрий Семенович, я ведь не священник – что ты передо мной исповедуешься? Могу тебя успокоить – на укалаевских акциях ты баснословно не разбогатеешь. И в категорию капиталистических кровопийц не перейдешь. Так, обеспеченный рантье…

Краулин – Ты мне про душу, и я тебе… Но все-таки – не про душу, так про Жанну. Абсолютно откровенно. Я приехал сюда не из-за акций, не из-за выборов и не из-за этих губошлепов – помощничков моих… Я приехал после того, как Жаннин приятель – Богданчик – порассказал мне, что вы здесь натворили и еще того пуще – собираетесь…

Седон – Богданчик? Ах, Богдан Тенишев – устанец, референт Коренева? Яркий молодой человек с рыжими волосами, эксцентрик? Прискорбно, что Коренев не использовал его в своей компании – для меня, конечно, не прискорбно…

Краулин – Ты все знаешь, иезуит! или даже изырды!! Но и я не вчерашний младенец. Я навел справки. Значит, в этот раз ты Жанну не обманывал? Попользовался, надоела – и спрятал от людских глаз в Котуте! чтобы избежать скандала перед выборами. Да это хуже тысячекратно!! Я немедленно еду туда! я вызволю мою девочку! и если с ней что-то случилось – нет, скандала не будет – будут похороны, твои!!

Седон – Ничего с Жанной не стряслось. Ты бы не гонял так запросто по городу – тем более в Котуть… Я полагаю, что идол уже установлен в тоне. Обрядование подготовлено. Роли распределены. Дальше все свершится.

Краулин – Ты что бормочешь? Вы здесь спятили? Так дурно вактабы повлияли?

Седон – Скорее, все должно прийти в норму. В относительную норму. И эти последние грозы и вактабы – как пар, готовый сорвать крышку… Не суй руки, Юра.

Краулин – Мне нужна моя дочь. Слышишь? Мне нужна моя дочь!!

Седон – Опять? Я не глухой. А ты опять собираешься ее заставить делать то, что сам считаешь правильным? привести в норму? опять через психушку?

Краулин – Жанна – моя дочь!

Седон – Но не твоя собственность! Ты творишь произвол!

Краулин – По-твоему, эта ситуация – нормальна?!

Седон – Здесь укалаевские представления о норме. Никто не считает Жанну ненормальной. И Жанне здесь легче дышится – грозовой воздух для нее живителен. Она многое передумала, перечувствовал. И кое-что решила.

Краулин – Отдай дочь, ирод проклятый!

Седон – Сейчас упакую, ленточкой перевяжу и вручу тебе. Законному владельцу.

Краулин – Да откуда ты опять навязался на нашу голову! Ты несчастье нашей семьи! Как ты смеешь меня упрекать? Я неправильно с дочерью поступил? Негуманно? Да зверь я! тиранил дочь!.. Девчонка чуть ли не с рождения имела много больше сверстников – импортные шмотки, жвачки, магнитофоны, уроки английского, музыкалку, отдых в Болгарии. Жена с работы ушла, лишь бы доченьке угождать. Я еще тогда говорил про Жанкины закидоны – штаны снять и выпороть! Негуманно! Если обращать внимание на их сопли, слезы, леденцы, то куда это заведет? Дебилизм полный! Девок всегда в строгости держали. Жаль, что не настоял, а когда спохватились…

Седон – Круто ты взялся исправлять.

Краулин – Да я ее не в дурку запихнул – не в вашу Ватеву. Ужасы не сочиняй. К лучшим областным врачам. Родная дочь ведь. Отдельная палата, хорошее питание, мы с женой ее навещали. После в санаторий на Черном море.

Седон – А мне Жанна говорила, что ужасно. Нет, не про серые стены, продавленные матрасы, туалеты с дыркой в полу. Но это была тюрьма. Не лучше Ватевы.

Краулин – Так она неадекватная – хохотала, жуков на себе ловила, на потолок лезла. Что прикажешь делать? Проглядели – она пилку вытащила и по запястьям чиркнула – не один раз, между прочим.

Седон – Ужасно, ужасно…

Краулин – Ты поигрался, а нам, родителям, этот ужас достался.

Седон – Если бы я знал…

Краулин – Знал – не знал… Ты в Москве неплохо устроился. А Жанна через год выздоровела. Мы ни к чему ее не принуждали – живи, дочка, радуйся… Но родительская тревога была, что дочь не пристроена. Подцепила она этого Виталика, привела в дом – знакомьтесь, мой жених. Человек не из нашего круга. Но я ни словом не возразил. Ты ведь на Жанне не женился – по Италиям да Германиям разъезжал. И лучше бы ты не возвращался. Я надеялся, что у Жанны семья сложится, заживут вместе. Но тут ты!! Мало того, что Жанку опять продинамил, но ты еще удружил. Я даже затрудняюсь назвать – это, вообще, за рамками – как ты ее муженька для своей дочери присмотрел. Виталик теперь с Татьянкой?

Седон – Рано выводы делать. Ты из-за чего бесишься? Дочь – твоя собственность. Получается, и зять? Говоришь, что все яблоки твои – не съешь, так покусаешь… Ты же на зятя никогда не смотрел – третировал его. Не вашего устанского круга. Но ослушаться он не должен!.. Юрий Семенович, ты для своих домочадцев – верховный судья, что ли? Расслабься, рухнула твоя крепость.

Краулин – Второй раз! Второй раз ты сводишь Жанну с ума – девочка опять все бросила и побежала к тебе. Ведь у нее своя жизнь наладилась, муж завелся и мы – ее родители! Ты достигаешь удовольствия, вампир?

Седон – Полегче. Если ты считаешь меня вампиром, мировым злодеем, изырды, то почему не уберег дочь? Ты не запретил ей поехать в Укалаев – ты не заблуждался, что она ехала ко мне! что повторится прежняя история! Что за мысли роились у тебя в голове? Юра, ты же комбинатор – все твои ходы от эмоций не зависят. У тебя был серьезный интерес. Ты бросаешь дочь в пасть льва – пардон, вампира – в расчете на что? Если я тогда не покинул жену, то сейчас тем более…

Краулин – Я думал… Я думал, что после того случая тебе совесть не позволит опять использовать Жанну…

Седон – Ах, совесть не позволит? Чего? Использовать? Фу, какое мерзкое слово! Я не могу! А ты можешь? ты можешь вот таким образом использовать дочь? Ты же ее именно использовал. Не лицемерь, Юра! Ты думал прежде всего о заводе, об акциях! Тебя подогревала жажда обогатиться! Отхватить жирный кусок, если выпал шанс! Два идиота – Коренев с Федоровым – были для тебя марионетками. Ты обещал взять их в компаньоны, и они кинулись скупать для тебя акции. За чужие, между прочим, денежки! И что они теперь? Идиоты – до сих пор тебе верят!

Краулин – Мы занимались одним и тем же – ты и я. А тобой руководила забота о здешнем народе? Ты мечтал добиться власти, богатства и тут же ими пожертвовать?

Седон – Ну… не так. Безусловного альтруизма я не обещал. Но кое-что постараюсь добиться. Больше, чем ты способен.

Краулин – Что же?

Седон – Мы запустим завод. Это уже точно. Выплатим долги по зарплате. Заткнем дыры. Сделаем все, чтобы город выжил – дышал, двигался, обновлялся. Для нас это нужно. Мы, Седоны, можем существовать только вместе с Укалаевым. Мы – единое целое – город, хозед, тон. А ты – прилипчивый чужак!

Краулин – Ну, спасибо на добром слове.

Седон – Ты обиделся, Юра?.. Пожалуйста, не хлопай дверью! Слишком театрально!

Краулин – Да пошел ты…

Тенишев – Юрий Семенович! Поговорили?

Краулин – Поговорили. Толку – ноль. Седону теперь никто не нужен. Теперь он – кум королю и сват министру. На выборах он победит. Даже если земля перевернется на очередном вактабе, и Коренев получит большинство голосов местных идиотов, мэром он не станет – его дееспособным не признают. Идиоту не доверят руководить идиотами… Так что остается один Седон. Не переехать его, не перейти…

Тенишев – Постойте…

Краулин – Загубили такое дело!! Теперь будем сидеть на чужом пиру и слюну сглатывать.

Тенишев – Постойте!! Погодите вы с вашими деньгами! Я про Жанну хочу спросить.

Краулин – Что Жанна? Осталась прежней дурехой. В Устане я пытался объяснить ей истинное положение вещей, она головой кивала, обещала слушаться. Приехала – и наплевала на все. Тогда не смогла Седона захомутать, и теперь не добилась. Кукиш с маслом он ей показал. Хуже, что девчонка с самого начала не понимала, чего она хочет – то ли любить, то ли мстить… Захотела и дудочку, и кувшинчик. Я, дурень старый, полагал, что моя дочь повзрослела, ума набралась, научилась своими мужиками вертеть. Научилась! Муженек Виталик променял ее на девку из Котутя, на чем Седон обломал его окончательно. Приручил – разве что поводок не повесил… Похоже, бедная моя доченька снова отправится к врачам. А что делать?

Тенишев – Погодите!! Как вы можете? Жанна – не чужая вам.

Краулин – Ага. Родная кровь. Жаль, что мозги не родные. На детях природа отдыхает.

Тенишев – Вы – чудовище!!

Краулин – Не очень-то словами бросайся. Пусть Седон облапошил меня в Укалаеве, но в Устане-то я по-прежнему кое-что значу. Силы, связи и средства у меня сохранились. Не вышло здесь – попробуем другой вариант, но такого гешефта уже не получим… Ничего, я найду способ вернуть Седонам должок. Вспомнят еще Краулина!

Тенишев – Вы себя слышите и жалеете, но не меня. Ау! Жанна!!

Краулин – А? Да ничего с Жанной больше не случится. Уже случилось. Ее заберем и домой поедем. Не тревожься, Богдан, сейчас назначают очень эффективные таблетки. Быстро в норму приведут. С мужем она разведется. Отдохнет. Подобной глупости я впредь не допущу – воли ей давать. Под присмотром будет. Если ни на что не пригодна, то хотя бы внуками нас с женой осчастливит. Внуками я сам серьезно займусь. Больше никаких симпатичных Виталиков.

Тенишев – Юрий Семенович, вы по-прежнему за всех решаете? кого казнить, кого помиловать? Тогда не стоило приезжать в Укалаев. Сняли бы телефонную трубку и раздали указания. Выполнить и доложить! Что, Виталик выпал из числа приближенных докладчиков?

Краулин – Сволочь твой Виталик! переметнулся…

Тенишев – Просто людям не нравится ваш диктат. Нельзя же так…

Краулин – И тебе не нравится, Богданчик? Чего ты тогда ко мне в Устан прибежал, крик поднял – надо спасать, надо спасать Жанну! Не сомневайся, спасем… Где ее только искать в этом городишке? Из гостиницы она ушла.

Тенишев – Я могу помочь. Пока вы с Седоном в войнушке схлестнулись – кто кого круче – я случайно встретил человека, который знает очень многое и очень полезен… бывает. Пожалуйста, не язвите. И бросьте глядеть на людей свысока!.. Это мальчик – просто мальчик. По местному определению – говорун.

Краулин – И о чем он с тобой разговорился? Что полезного сообщил?

Тенишев – Еще до моих вопросов он предостерег, что в Котуте нам сейчас лучше не показываться. А то один парень из городских его не послушался и поплатился – застукали аборигены в неподходящем месте и за неподходящим занятием. Из любопытства что-то он развернул, чего нельзя было… Хозяева возмутились и огрели по голове хорошенько.

Краулин – Форменный бандитизм! И Котуть – рассадник беззакония… Ну, и какое мне дело, что кому-то в Котуте по голове дали? Не мне же…

Тенишев – Дали и испугались – не насмерть ли. Тогда оттащили чужака к поселковской колдунье – Жердычихе. И Золотце – наш говорун – особо предупреждал, чтобы мы не вздумали тоже к Жердычихе направиться.

Краулин – А что мы потеряли у этой Жердычихи?

Тенишев – Вы как маленький – вопросы, вопросы… Знаю, говорит Золотце, что вам как раз туда надо, но очень не советовал бы…