Читать книгу Главный переход - Пантерина Трамич - Страница 7

Весь день он не мог уснуть, а, вроде бы, после не очень земных, сумасшедших событий – должен был. Но ворочался с боку на бок; за окошком барахтался дождь, цепляясь в сердцах за карнизы, и сторож цеплялся за ропот дождя, пробуя доосмыслить всё, что стряслось в крайние дни. Не выходило: сознание расплывалось в стороны… ближе к вечеру задремал на час. И снился сторожу двор с высоченным ступенчатым домом, и чёрное небо, и тёмные стены, и окна – томно-зелёные, рыжие, синие. В двадцать ноль ноль прогремел будильник, дядя Лёша вскочил с кровати.

Заварил крепкий чай, не торопясь, пил, размочив в стакане сухарь с двумя изюминками по краям, и, глядя на них, размышлял о «доме с изюмом». Проверив ключи от дома и двадцать второй квартиры, надев часы и на всякий пожарный сложив в карман обе имеющиеся бутылочки с жидкостью, отправился на дежурство. Выйдя наружу, поплыл под зонтом к своей вконец обожаемой улице.

– Здоро́во, дядь Лёш. – Сеня вздохнул: – Когда ж этот дождь кончится?

– Скукотища, – заметил Михалыч.

«Скучно им, – подумалось курильщику. – Будет вам сегодня домино».

Время ползло медленно. Ожидание утомляло, и дядя Лёша начинал клевать носом. За окном по-прежнему шёл дождь.

– Вот и одиннадцать, – сказал кто-то, и вызволитель встрепенулся.

– Ха, Михалыч! – заорал Сеня. – Смотри-ка, чё у Степаныча-то в рюкзаке!

– Чего?

– Домино!

– Опа! Щас сыграем! Что ж ты молчал-то, Степаныч?

Сторож узрел, не без доли нелепого удивления, как у него из рюкзака извлекают коробку с крупными буквами, оглашавшими название игры.

– Давай, дядь Лёш, двигайся к нам. Наблюдать будешь. Или ты сам играть?

– Нет, пойду-ка курну. Дождь, кстати, стих.

– Давай-давай, иди.

– Да хоть на три часа, – подмигнул Михалыч.

Дядя Лёша с порога настороженно посмотрел на него, но тот ничего не заметил.

А дождь, действительно, стихал. Ускоряя шаг, сторож добрался до «вымышленного» дома. Кое-какие окна всё ещё горели, но понять, зажжён ли свет в нужной квартире, не удавалось.

«Ладно, не увидят же. Надеюсь», – подумал он и подошёл к старой подъездной двери. В ней, наверху, оказалось окно, так что стало понятно: внутри полным-полно хлама. Рассмотреть, какого именно, не смог.

Он долго вычищал из замочной скважины ржавчину. В конце концов, ключ повернулся, раздался щелчок, и вызволитель потянул на себя разбухшую дверь. На голову упала древняя кастрюля. Сердце ёкнуло, но быстро успокоилось. Подняв кастрюлю, он шагнул внутрь. Зажёг фонарь.

– Ну и хлама тут, – прогундел сторож и стал пробираться вперёд – между разваленными стульями, пыльными чемоданами и – такой же, что и кастрюля, – ржавой и чёрной посудой.

«Интересно, я уже исчез?» Он одолел предбанник, открыл вторую дверь и вонзился в пространство подъезда. Ангельские часы показывали без двадцати пяти полночь. Поднимаясь по лестнице, услышал протяжное пьяное пение двух голосов. Женского и мужского. «Надеюсь, исчез».

Между вторым и третьим этажом, на котором и должна была находиться двадцать вторая квартира, сидела пара подростков. Они натужно-громко завывали «Под небом голубым», отвлекаясь исключительно на глоток, или два, пива. Вызволитель, прошлёпавший возле них, не понял, увидели его или нет, а снизу донеслось: «Хорош горланить, огломоты!!!» «Огломоты? – отметил про себя дядя Лёша. – Это надо запомнить». Пробормотал себе под нос: «Ну-ка, проверю». Спустился к подросткам, встал рядом и прошептал:

– Зачем вы, огломоты, воете?

– Ой, кто здесь? – вскинулась деви́ца.

– Блин, Юлька, никого не вижу!

– Ага, не видите?

– Слушай, дуть давай отсюда, – прохрипела Юлька, и подростки дёрнули вниз, оставив пиво недопитым.

– Доброе дело сделал. – И подошёл к двадцать второй квартире, и, по-кошачьи, вскрыл дверь.

В хоромах стоял полумрак, сторож мигом заметил горящий на кухне дежурный свет и прошёл сначала туда. Небольших размеров кухонька чаровала; её раритетный советский быт ошарашивал любовной выхолощенностью да и эстетикой. Дядя Лёша жил в условно сходной обстановке, но неухоженной. С другой стороны, кухня двадцать второй отличалась от дяди-Лёшиной разнообразием составляющих элементов. Сторож с интересом пустился разглядывать деревянные стулья с выгнутыми спинками, ситцевые занавески с растительным рисунком, полочки с банками «Рис», «Гречка», вазочку на столе, тлеющий оранжевым светом ночник на ножке, явно превосходивший по возрасту висший над ним абажур.

Дядя Лёша отъял ночниковый кусочек солнца от бело-сиреневатой клеёнки и посветил под стол. Всё шло неплохо: под столом, от стены и до ножек стульев, тянулся серенький силуэт, тонкий, но, очевидно, мужской. Вызволитель посмотрел на часы: ждать оставалось четыре минуты. Морально подготовившись, он вылил содержимое флакона по периметру души, и от пола, как в прошлый раз, пошёл пар, правда, без того жара, какой возник при оживлении Зои. Вдох-другой, и перед «гостем» возник мужчина лет сорока, компактный, худощавый и невероятно бледный. Голова его отличалась лёгкой взъерошенностью, светлые голубые глаза сияли над пиджаком – тёмно-синим, запачканным мелом.

– Вы от Иеремиилы?

– Да, не волнуйтесь.

– Виктор Игнатьев, учёный. – Мужчина протянул руку.

– А отчество ваше – Фомич? – Пожав ему кисть, сторож подумал: «Надо ж, прохладная».

– Зовите меня просто: Виктор или Игнатьев. А вас как?

– Алексей Потапов.

– А по отчеству? Нет уж, позвольте, вы мне в отцы годитесь.

– Степанович.

– О, Алексей Степанович! Пойдёмте-с друга моего вызволять.

– Какого ещё друга? Я ничего об этом не знаю.

– Ну я вас прошу, пройдёмте сюда. – Игнатьев потянул дядю Лёшу в сторону ванной. В тот же момент из дальней комнаты донёсся кашель.

– Нет, Витя, пойдёмте скорей на выход.

– Алексей Степанович, ах, как же вы не понимаете: друг мой.

– У меня больше жидкости нет волшебной.

– А это что из кармана торчит? Целый пузырь!!!

– Случайно прихватил с собой! И он для следующей души!

– Вы только капельку истратите!

И они очутились в ванной.

– Посветите, да посветите же в ванну, – настаивал Игнатьев и сам взял из дяди-Лёшиных рук фонарь. Посветил в ванну, где обнаружилась бледная голубоватая тень.

– Капните на него, пожалуйста, это мой друг.

– Игнатьев, да какой ещё друг? – снова спросил дядя Лёша. – Мне Иеремиила ничего не говорила.

– Понятное дело, она и не знала, ну капните! Что вам, жалко?

– О, Боже! – И вызволитель капнул на тень.

Из ванны пошёл синий дым.

– Что это?

– Не бойтесь.

Дым сгустился над эмалированным бортиком, и вызрело нечто, оставшееся сидеть на бортике. По общим очертаниям оно напоминало человека, однако формы существа смущали аморфностью и намекали: существо состоит из воды. Или плазмы. Оно бессмысленно уставилось на дядю Лёшу мутными очами и вяло жевнуло растянутым ртом.

– Это что? – обратился вызволитель к Игнатьеву.

– Лемуриец!

– Это что за фрукт такой, лемуриец? – рассердился и утонул в существе глазами. Оно икнуло, на секунду перестало жевать и раскрыло бесформенный рот пошире, как будто предвкушая тягучую дяди-Лёшину сущность.

– Видите ли, я жил в этой квартире с тысяча девятьсот тридцать шестого по тридцать девятый год, и этот… появился тогда же. Дело в том, что в тридцать шестом я серьёзно увлёкся чтением Хроник Акаши. Знаете ли, это такая своеобразная теория эволюции человечества. Дореволюционное издание… Так вот, лемуриец – это, так сказать, одна из ступеней эволюции, по моим понятиям наиболее интересная. Они пребывают в эдаком сомнамбулическом состоянии, однако это необычайно волевые существа. Усилием воли, например, они могут менять форму своего тела. Я так увлёкся этой хроникой и, в частности, лемурийцем, что вызвал его материализацию. Правда, что-то не совсем то получилось.

– Видимо, получилось то, как вы его себе представили, – усмехнулся дядя Лёша. – Эх, Виктор, берите своего лемурийца, и пойдёмте скорей.

Пока дядя Лёша произносил последнюю фразу, лемуриец соскользнул с края ванны и поплыл мимо говоривших в коридор.

– Стой! Ты куда?!! – закричал Игнатьев, но лемуриец плыл быстро. И плыл он в комнату.

– Ну вот ещё. – Сторож пошёл за ним.

В комнате существо остановилось у дивана со спящей супружеской парой преклонных лет и разинуло рот во всю ширь. Невидимый дядя Лёша помнил, что слышим, оттого не пробовал окликнуть существо и подкрадывался молча. Игнатьев безответственно блестел в дверях. Сторож ругнул его про себя и, обо что-то споткнувшись, кое-как удержав равновесие, попал в неведомо отвратительное… в звуковую волну ядрёного скрежета. Волна скрутила организм вызволителя и отпрянула.

– Что это? – послышался голос Игнатьева.

– Что это? Что это? Что это? – понеслись отовсюду испуганные шепчущие голоса, и пол под Алексеем Степановичем треснул. Он бросил взгляд себе под ноги и увидел маленького серого котёнка, прыгающего через трещину – то туда, то обратно.

– Не может быть! Исай!! – вспомнилось наставление ангела, и слева открылась дверь шкафа.

За ней он увидел другую раскрытую дверь, и ещё одну, и ещё – а дальше начиналась чернильная темень. Оттуда веяло холодным ветром и доносился грохот – он становился всё более слышен, всё более напоминая грохот поезда. Дядя Лёша мотнул головой вправо – люди на диване спали, охраняя привычный мир. Гость собрался шагнуть в него, но трещина разошлась, как рот лемурийца. Паркетные доски вздыбились в стороны, вызволитель взмахнул руками, упёрся ногами в остатки краёв. Под тяжкий рёв уныло выезжавшего из мебельных дверей состава, балансирующий гость разглядел паровозную морду – с горящими прожекторами глаз, пираньей пастью вместо чушки для сцепления… и отвернулся, и тут его втащили на диван. Состав исчез. Довольный лемуриец серебрился, по-матерински обнимая дядю Лёшу. Преклонных лет супруги сидели рядом.

– Вы что… тут… делаете? – по слогам повышая громкость, вопросил хозяин жилища.

Лемуриец небеснейше-нежно и волооко пялился на чужую подушку. Его, очевидно, не видели.

– Да я, я газовщик. Я газовщик.

– Ночью у меня в постели газовщик? – Мужчина вскочил на ноги.

– Я уже ухожу.

Женщина демонически заорала. Дядя Лёша тоже вскочил с дивана и рванул к выходу.

– Никуда ты не уйдёшь! – Мужчина побежал вдогон, держа в правой руке жёнин тапок с помпоном.

Алексей Степанович, напуганный до одури Игнатьев и вполне оживлённый лемуриец достигли конца коридора.

– Не уйдёшь! – орал мужчина, догоняя сторожа, но не догнал – споткнулся о котёнка.

– Ах ты тварь! И зачем тебя подобрали на ночь?!!

Тот молчал. Дядя Лёша с компанией выбежал из незапертой квартиры, мужчина с тапком захлопнул дверь, подперев её тумбой и жёниными ругательствами. Якобы спасительный Исай, торча у подъездной двери, покуривал и буравил ночной кислород вытаращенными глазами. На слове «гады», произнесённом в двадцать второй квартире, Исай покрепче затянулся табаком. Сторож чуть не сшиб его, но даже примерно не заметил курильщика, который долго таращился вслед молниеносным беглецам. Те неслись, куда глаза не видят. И лишь когда прискакали к серому уличному хвосту, верней, голове из блочных домов – сдулись, переводя дыхание.

– Ох, спасибо тебе, – обратился дядя Лёша к лемурийцу, севшему на мусорный контейнер, а потом сердито глянул на Игнатьева.

– Да я же… я же учитель просто. Я…

– Ладно, Бог с тобой.

– Куда теперь?

– В квартиру Пантелеевского дома. Там поживёшь пока.

– А вам больше никого сегодня не надо вызволять?

– Сегодня – нет.

– Почему?

– Потому что вызволять можно ровно в полночь.

Взгляд Игнатьева упал на дяди-Лёшину руку, вытягивающую пачку сигарет из кармана. На руке блеснули часы. Изящные до неприличия.

– А зачем вам женские часики? – обалдело поинтересовался Фомич.

Степанович пробурчал в бороду:

– Это ангельские часы. – Прикурив, решился дообъяснить: – Сверхточные. Ирина вручила мне их, чтобы я не ошибся и всех вас вызволил в нужное время.

– Да-да, чтоб не ошиблись. А ведь их можно перевести.

– Чего?

– Часы.

– Зачем?!

– Чтобы опять полночь настала. Я уверен – ангельские часы задают ход времени. Крутаните колёсико.

– Зачем?!! Ты меня добить решил? То лемуриец, то теперь вот…

– Но лемуриец вас спас!

– Ага. Если бы он меня не завёл в комнату – спасать бы не пришлось.

Лемуриец потупил очи и стёк с контейнера на асфальт.

– Откуда вы знаете? Может, хуже было бы, – вступился Игнатьев. – А часы я предлагаю перевести как раз потому, что мы сейчас втроём и с лемурийцем. И потому, что сегодня больше точно ничего плохого не случится.

Сторож затушил курево, и потупленный взор лемурийца воткнулся в мятый бычок у бордюра. Рыжевший окурок за пару секунд рассеялся под голубыми очами, но дядя Лёша не видел фокуса.

– Почему так решил? – вперил он карие глаза в Виктора.

– Алексей Степанович, я же математик. Очень увлекался в своё время теорией вероятности.

– Ох, да чем ты только, видимо, не увлекался.

– Ничего сегодня ночью не случится уж. Серьёзно повторяю вам.

Лемуриец встал за спиной у сторожа, обратив силу глаз на Игнатьеву шевелюру. Она фосфорически засветилась, дядя Лёша испугался и сделал шаг назад, наступив лемурийцу на ногу. Тот издал дельфиний звук.

– Осторожно! – Виктор Фомич послал лемурийцу воздушный поцелуй.

– Что у тебя с волосами?

– А. – Игнатьев пригладил причёску, и она погасла. – Му́ра развлекается.

– Какая Мура?

– Лемурийца так зовут. Это девочка. Понимаете теперь, какой силы это существо? Сегодня уже точно ничего плохого не случится. А вот в следующую ночь – очень может быть.

– Типун тебе на язык! Пошли спать.

– Бутылочка вторая с жидкостью у вас с собой. А в следующую ночь вы без лемурийца будете.

Дядя Лёша перекосился:

– И что?

– Я с колоссальной долей вероятности могу сказать: сегодня больше ничего плохого не случится.

– Что ты заладил?

– Да неужели вам совсем не хочется попробовать часы перевести?

Тут сторож сдался. Одёрнул рукав: часы показывали без десяти час. Осторожно, любовно, с извиняющимся выражением лица, он крутанул колёсико на час с лишним вспять.

– Идём. Уж если должно ещё что-то стрястись, так пусть в одну ночь всё.

И они зашагали назад, во двор, к заброшенному дому-погорельцу. В нём, в кладовке, на обугленных часах нерешительно и нервно встрепенулись стрелки.