Читать книгу Алхимик (сборник) - Паоло Бачигалупи - Страница 9

Ван Цзюнь стоял на скользких от дождя улицах старого города Чэнду и всматривался сквозь морось туда, где строилось здание Хуоцзяньчжу.

Оно поднималось в вечерней мгле, массивное ядро города, подавляющее даже небоскребы Чэнду. На его вздыбившемся скелете висели строительные рабочие, качаясь между сооружаемыми секциями на длинных альпинистских тросах. Другие рабочие карабкались без страховки, цепляясь пальцами за сотовые структуры, ползали по стойкам, беспечно пренебрегая опасностью. В недалеком будущем строящемуся ядру предстояло возвыситься над мокрыми черепичными крышами города. И тогда Хуоцзяньчжу, Живая Архитектура, полность сольется с Чэнду.

Здание росло на минеральной решетке, формируя себе скелет и покрывая его целлюлозной кожей. Сильная, широкая, возвышающаяся и ветвящаяся инфраструктура запустила корни глубоко в плодородную почву бассейна Сычуань. Она черпала питательные вещества и минеральные соли из почвы и солнца, воду из протухшей Бин Цзян; поглощала все загрязнения с тем же аппетитом, что и солнечные лучи, просачивающиеся через обволакивающий туман копоти.

Внутри здания прорастали вены и артерии трубопроводов для отходов, пищи и данных, которые будут производиться и поглощаться его обитателями. Оно было живым вертикальным городом, возникшим когда-то в плодовитых умах Биотектов и врастающим теперь в реальность. По воздвигающейся конструкции бродили потоки энергии. Завершенная, она займет километр в высоту и пять в ширину. Огромный биологический город, занятый лишь собственным жизнеобеспечением, а человечество, живущее своей жизнью, будет бродить по его гулким артериям, карабкаться по венам и на шкуре вести записи.

Ван Цзюнь смотрел на Хуоцзяньчжу и проворным умишком маленького попрошайки измышлял способы, как бы ему перебраться с мокрых голодных улиц в тамошние тепло и уют. Секции сооружения кое-где светились огнем – они уже были обитаемы. Высоко над головой живут люди, бродят по коридорам этого гигантского организма. Так высоко могут жить лишь сильные и богатые.

У которых есть гуаньси. Связи. Влияние.

Его глаза высматривали сквозь тьму, дождь и туман вершину каркаса, но она терялась в недоступной зрению бездне. Интересно, думал он, не видят ли люди там, наверху, звезды, когда ему здесь видна только морось. Еще он слыхал, что если Хуоцзяньчжу разрезать, из стен пойдет кровь. Кое-кто говорил даже, что здание плачет.

Он поежился, глядя на возвышающееся сооружение, опустил глаза обратно к земле, пробираясь через толпы Чэнду.

Люди прикрывались от моросящего дождя черными зонтиками или синими и желтыми пластиковыми плащами. Волосы у мальчишки промокли, прилипли к черепу, выделяя его контуры. Он дрожал и то и дело оглядывался, высматривая подходящую цель, и потому едва не споткнулся об этого тибетца.

Человек сидел на мокрой мостовой, прикрыв свое имущество прозрачным пластиком. Лицо было измазано потом и сажей, поэтому черты его поблескивали черным и в резком свете галогенных уличных фонарей казались липкими. Он улыбнулся, показав неровные пеньки зубов, вытащил из-под пластика сушеную лапу тигра и помахал перед лицом Ван Цзюня.

– Хочешь кости тигра? – Он осклабился. – Укрепляют мужские способности.

Ван Цзюнь резко остановился перед покачивающейся отрезанной конечностью. Ее владелец давно был мертв, и остались от него только жилы, клочковатый мех и кости, высохшие, бледные. Мальчишка посмотрел на реликвию, протянул руку потрогать обрывки сухожилий и злобно изогнутые пожелтевшие кости.

Тибетец отдернул эту лапу и опять засмеялся. У него на пальце было почерневшее серебряное кольцо, инкрустированное осколками бирюзы: змея, обернувшаяся вокруг пальца и глотающая свой хвост.

– Трогать тебе не по карману. – Он отхаркнул слизь и сплюнул ее на мостовую, оставив вязкую желтую лужицу, истыканную черной текстурой воздуха Чэнду.

– По карману, – ответил Ван Цзюнь.

– Что у тебя в карманах?

Ван Цзюнь пожал плечами, и тибетец засмеялся.

– Ничего у тебя нет, заморыш. Приходи, когда что-нибудь в карманах зазвенит.

Он взмахнул своими товарами, несущими мужество, перед собравшимися тем временем заинтересованными и более обеспеченными покупателями. Ван Цзюнь шмыгнул обратно в толпу.

Тибетец сказал правду: в карманах у него гулял ветер. У него было потертое шерстяное одеяло, спрятанное в картонной коробке «Стоун-Эйликсин», сломанный микросамолет с вертикальным взлетом и желтая шерстяная школьная шапочка, полусгнившая.

Когда он пришел сюда с зеленых террас холмов, у него и того не было. Скрюченный и покрытый шрамами после мора, он явился в Чэнду с пустыми руками и карманами, с воспоминаниями о замолкнувшей глинобитной деревушке, где не осталось ничего живого. В теле жили воспоминания о боли такой глубины, что она навеки въелась в скрюченные мышцы, вновь и вновь напоминая об этой муке.

Тогда у него ничего не было в карманах, и сейчас тоже ничего. Это могло бы его беспокоить, если бы он когда-нибудь знал хоть что-то, кроме нужды. Кроме голода. Пренебрежение тибетца возмущало его не более, чем неоновые логотипы на вершинах башен, иллюминирующие брызжущий дождь красными, зелеными, синими и желтыми сполохами. Электрические цвета наполняли темноту гипнотическим ритмом светящихся снов. Сигареты «Красная пагода», пиво «Пять звезд», программное обеспечение «Шицзы Цзитуань», банковская корпорация «Небесный город».

«Цзяцзю Конфуция» обещал удовольствие подогретого рисового вина, а «ЦинЛон фармасьютикал» гарантировал высокое качество жизни. И все это никак не относилось к Ван Цзюню.

Он сел на корточки, вжался в скользкий от дождя дверной проем – с вывернутой согнутой спиной, с пустыми карманами и еще более пустым животом, широко открытыми глазами высматривая цель, которая его сегодня накормит. Высоко над головой повисли светящиеся приманки, предназначенные тем, кто живет в небоскребах, людям с деньгами и документами в кармане. Он ничего этого не знал и не понимал. Закашлялся, сплюнул черную слизь из горла. Улицы – это он знал. Органическую гниль и отчаяние – понимал. И еще голод – ощущал его рокот в животе.

Жадными глазами он всматривался в проходящих мимо людей и взывал к ним на смеси мандаринского и диалекта Чэнду, вставляя единственные известные ему английские слова: «Дайте мне денег. Дайте мне денег». Он вцеплялся в зонты и желтые плащи. Поглаживал рукава и покрытую пудрой кожу, пока люди не сдавались и не давали ему деньги. Тем, кто вырывался, он плевал вслед. Тех сердитых, кто пытался его схватить, он тяпал острыми желтыми зубами.

Приезжих мало было в этой сырости. Конец октября разгонял их домой, в свои провинции, дома, страны. Впереди лежали тощие времена, настолько скверные, что он беспокоился за свое будущее и пересчитывал поданные ему мятые бумажки. Крепко держал легкие алюминиевые монеты цзяо, которые ему швыряли. У иностранцев всегда есть бумажные деньги, они часто их дают, но иностранцев в последнее время стало слишком мало.

Он оглядел улицу, поднял с земли мокрый кусок бетона. Говорили, что в Хуоцзяньчжу бетон для строительства не использовался. Интересно, каковы там на ощупь полы, стены? Он как-то смутно помнил свой дом до того, как попал в Чэнду, – глиняный, с земляным полом. Вряд ли сердце города сделано точно так же.

В желудке засосало еще сильнее. Наверху вертелся видеоролик Лу Сеянь, певицы из Гуандуна, увещевающей прохожих отвергнуть Три Ошибки Религии: догматизм, терроризм и фракционизм. Не обращая внимания на ее визгливые обвинения, он продолжал рассматривать толпу.

В потоке китайских лиц закачалось бледное. Иностранец, но какой-то непонятный. Не шагает вперед с определенной целью, не пялится на чудеса Чэнду. На чужой улице он выглядел как дома. Одет он был в черный плащ, спускавшийся до земли. Плащ блестел, отражая игру красного и синего неона и вспышки уличных ламп. Они завораживали.

Ван Цзюнь придвинулся ближе. Человек был высок, под два метра, глаза скрыты темными очками. Ван Цзюнь узнал очки и был уверен, что человек сквозь эти чернильные овалы видит ясно. В линзах спрятаны микроволокна, они крадут свет, усиливают его и выглаживают, и человек видит все как днем, хотя от других его глаза скрыты ночью.

Такие очки весьма дороги, и Гао Трехпалый их купил бы, если бы удалось их украсть. Вань Цзюнь смотрел человеку вслед, выжидая, пока тот пройдет мимо своим уверенным, наглым шагом, потом двинулся за ним, скрытно, крадучись. Когда человек свернул в переулок и исчез, Ван Цзюнь поспешил следом.

Заглянул в переулок. Дома обступили темный проход. Ощущалась вонь экскрементов, гнили, плесени. Вспомнилась тигриная лапа у тибетца – сухая, мертвая, содранные куски меха в тех местах, где покупатели выбрали себе куски мужественности. В темноте гулко стучали и плескались шаги иностранца – ровные шаги человека, видящего в темноте. Ван Цзюнь вошел следом, пригибаясь и нащупывая дорогу. Коснулся шероховатых стен. Быстрозастывающий бетон. Поглаживая темноту, он шел за затихающими шагами.

Каплющую тишину прервал шепот. Ван Цзюнь улыбнулся в темноте, узнав на слух торговый разговор. Иностранец покупает героин? Девочек? Столько всякого может купить иностранец. Он замер, прислушиваясь.

Шепот становился горячее и прервался коротким удивленным возгласом. Кто-то сдавленно вскрикнул, потом был шорох и всплеск. Ван Цзюнь ждал, дрожа, недвижный, как бетон, к которому прижался.

Эхом отдались слова языка его страны: «Каи ден ба». От знакомого акцента по коже побежали мурашки. Полыхнул свет, обжигая глаза. Когда зрение вернулось к Ван Цзюню, перед ним были темные глаза тибетского уличного торговца. Он медленно улыбнулся, показывая инкрустацию зубов, и Ван Цзюнь попятился, ища возможности сбежать.

Тибетец поймал его жестко и умело. Ван Цзюнь кусался и отбивался, но тибетец был быстр и прижал Ван Цзюня к мокрому бетону так, что ему стали видны лишь две пары ботинок: тибетца и его спутника. Он попытался вырваться, а потом повис тряпкой, поняв бесполезность сопротивления.

– Значит, ты боец, – сказал тибетец, подержав его еще секунду, чтобы урок был совершенно ясен. Потом вздернул Ван Цзюня в вертикальное положение. Рука больно впивалась в загривок. – Ни ши шэй?

Ван Цзюнь прохныкал, дрожа:

– Никто. Нищий. Никто.

Тибетец присмотрелся внимательней и улыбнулся.

– Мерзкий мальчишка с пустыми карманами. Все-таки захотел тигриную лапу?

– Ничего не хочу.

– Ничего и не получишь, – сказал спутник тибетца, и тибетец осклабился. По акценту Ван Цзюнь решил, что этот человек из Хунаня.

– Как тебя зовут? – спросил хунанец.

– Ван Цзюнь.

– «Цзюнь» – который?

Ван Цзюнь пожал плечами:

– Не знаю.

Хунанец покачал головой и улыбнулся:

– Деревенщина. Что выращивал? Капусту? Рис? Сычуаньцы все как один невежды. Надо бы знать, как твое имя пишется. Я считаю, что твое «Цзюнь» означает «солдат». Ты солдат?

Ван Цзюнь покачал головой.

– Я нищий.

– Солдат Ван, нищий? Нет, не пойдет. Просто солдат Ван. Вот теперь и скажи мне, Солдат Ван, что ты делаешь под дождем в этом опасном темном переулке?

Ван Цзюнь проглотил слюну.

– Хотел темные очки этого иностранца.

– Правда?

Ван Цзюнь кивнул.

Хунанец посмотрел внимательно в глаза Ван Цзюня, потом тоже кивнул, соглашаясь.

– Ладно, малыш Ван. Солдат Ван. Можешь их получить. Иди вон туда. Возьми их, если не боишься.

Хватка тибетца разжалась, выпуская Ван Цзюня.

Он посмотрел, увидел иностранца, лежащего в луже лицом вниз. Хунанец кивнул. Ван Цзюнь осторожно подобрался к неподвижному телу, встал над ним, наклонился и поднял голову этого человека за волосы. Лицо поднялось из лужи, с него капала вода. И дорогие очки – вот они. Ван Цзюнь стянул их с лица трупа и осторожно опустил его голову в ту же стоячую воду. Стряхнул капли с очков, и хунанец с тибетцем улыбнулись.

Хунанец поманил согнутым пальцем.

– А теперь, Солдат Ван, у меня есть для тебя задание. Очки будут твоей платой. Положи их в карман. Возьми вот это, – в руке появился синий датакуб, – и отнеси к мосту Жэньминь Лу через Бин Цзян. Отдашь человеку в белых перчатках. Он тоже кое-что даст тебе – чтобы твои карманы не пустовали. – Он заговорщицки наклонился, обхватив Ван Цзюня за шею, держа так, что прижались носы, и Ван Цзюня обдавало вонючим дыханием. – А не доставишь – мой друг тебя найдет и обеспечит твою смерть.

Тибетец улыбнулся.

Ван Цзюнь сглотнул слюну и кивнул, зажав куб в ладошке.

– Ну иди, Солдат Ван. Выполняй свой долг.

Хунанец выпустил шею Ван Цзюня, и тот бросился к освещенным улицам, зажимая в руке датакуб.

Двое смотрели ему вслед.

– Думаешь, он выживет? – спросил хунанец.

Тибетец пожал плечами:

– Остается надеяться, что Палден Льямо защитит его и направит.

– А если нет?

– Его нам послала сама судьба. Кто может знать, что судьба пошлет ему? Вероятно, никто не будет искать нищего мальчишку. Скорее всего мы оба будем живы и узнаем завтра.

– Или при следующем повороте колеса.

Тибетец кивнул.

– А если он прочтет данные?

Тибетец вздохнул и отвернулся:

– И это тоже судьба. Уходим, по нашему следу наверняка уже идут.

Бин Цзян текла под мостом масляным потоком, черная, вязкая. Ван Цзюнь взгромоздился на перила моста, на закопченный камень, изрезанный изображениями драконов и фениксов, резвящихся в облаках. Ван Цзюнь смотрел в воду и провожал глазами обрывки пенопластовых контейнеров, лениво плывущих по густой воде. Набрал слюны и сплюнул, стараясь попасть в картонную коробку. Промахнулся, слизистый комочек влился в речной поток. Мальчик снова посмотрел на кубик. Повертел в руках, как уже делал несколько раз до того, поджидая человека в белых перчатках. Куб был синий, очень гладкий, как и положено высокотехнологичному пластику. На ощупь напоминал пластиковый стульчик, которым Ван Цзюнь когда-то владел. Тот был ярко-красный, но такой же гладкий. На этом стульчике Ван Цзюнь сидел, выпрашивая милостыню, пока его не отобрал мальчишка посильнее.

Сейчас он вертел в руках кубик, поглаживая поверхность, задумчиво тыкая пальцем в черное гнездо передачи данных. Интересно, не ценнее ли он, чем те очки, что на нем сейчас. Слишком большие для такой маленькой головы, они то и дело съезжали с переносицы, но все равно он их не снимал, восхищенный новизной дневного зрения в темноте. Надвинув очки обратно на переносицу, он снова стал играть кубиком.

Высматривал человека в белых перчатках, но не видел, и вертел кубик в ладонях. Гадая, что же в нем прячется такое, если за него убили иностранца.

Человека в белых перчатках все не было.

Ван Цзюнь кашлянул и снова сплюнул. Если этот человек не придет еще десять больших кусков пенопласта, кубик надо будет оставить себе и продать.

Двадцать кусков пенопласта спустя человек в белых перчатках все еще не появился, а небо начало светлеть. Ван Цзюнь глядел на кубик и подумывал, не бросить ли его в воду. Ждал, а тем временем нунмини просачивались через мост со своими нагруженными тележками. Крестьяне из деревень ползли в город со своих мокрых полей, с налипшей между пальцами грязью, с мешками овощей на спинах. Наступал рассвет. Хуоцзяньчжу блестел, сиял, огромный и живой на фоне светлеющего неба. Ван Цзюнь кашлянул, снова сплюнул и спрыгнул с перил моста. Бросил кубик в рваный карман. Все равно тибетец его не найдет.

Сквозь городскую дымку пробивалось солнце, Чэнду поглощал тепло. Из воздуха выступала влага – резкая перемена температуры, последняя волна жары перед приходом зимы. Ван Цзюнь обливался потом. Трехпалого Гао он нашел в игровом зале. На самом деле у Гао было не три пальца, а десять, и он ловко управлялся ими с трехмерным солдатом, воюющим с повстанцами в высоких горах Тибета. Среди триад Чэнду его знали как человека, который заставил главного представителя «ТексТел» платить за защиту по десять тысяч юаней каждый месяц, пока его не вернули обратно в Сингапур. И заставил как раз-таки тремя пальцами.

Ван Цзюнь дернул Трехпалого за полу кожаного пиджака. Трехпалый отвлекся и погиб под атакой монаха с посохом.

– Чего тебе? – спросил он, недобро глядя на Ван Цзюня.

– Есть что продать.

– Я тебе говорил, мне твои приборчики не нужны такие. Без начинки в них толку нет.

– У меня другое.

– Что?

Ван Цзюнь протянул ему очки, и глаза ганкстера расширились.

– Где ты это взял?

– Нашел.

– Дай посмотреть.

Ван Цзюнь неохотно выпустил очки из рук. Трехпалый их надел, потом снял и бросил обратно Ван Цзюню.

– Дам тебе за них двадцатку.

И повернулся начать новую игру.

– Хочу сто.

– Мэй мэ-эр.

Сказано было на пекинском сленге – не пойдет.

Он начал игру. Солдат сидел на равнине, над ним поднимались снежные пики. Он бросился вперед, по низкой траве, к хижине, обтянутый кожей попавших сюда ранее китайских солдат.

– Не входи в хижину, – сказал Ван Цзюнь.

– Знаю.

– Согласен на пятьдесят.

Трехпалый фыркнул. Его солдат заметил приближающихся всадников и спрятался за хижину.

– Дам двадцать.

– Может, Две Фасолины больше даст, – сказал Ван Цзюнь.

– Даю тридцатку. Пойди проверь, даст ли тебе столько Две Фасолины.

Солдат подождал, пока всадники собьются в кучку, и пустил ракету им в середину. Игровой аппарат загремел взрывом.

– У тебя есть они?

Трехпалый отвернулся от игры, и солдат тут же погиб, потому что из хижины вырвался выведенный биоинженерным способом человек-як. Не обращая внимания на вопли солдата, Трехпалый отсчитал деньги. Ван Цзюнь оставил его играть дальше и отметил продажу, найдя тихий уголок моста через Бин Цзян и устроившись там подремать на изнуряющей дневной жаре.

Проснулся он вечером, голодный. Ощутил тяжесть монет в кармане и подумал о возможностях, открываемых богатством. Среди монет пальцы нащупали непривычные контуры датакуба. Он чуть не забыл, откуда взялись деньги. Держа кубик, он вспомнил тибетца, хунаньца и свое поручение. Подумал, что надо бы найти тибетца и вернуть ему куб, но в самой глубине души было сомнение, что он найдет сегодня продавца тигриных костей. А в животе урчало. Бросил кубик обратно в карман, поиграл монетами, лежащими там же. Сегодня у него есть деньги. И он хорошо поест.

– Мапо дофу сколько?

Повар глянул на него, помешивая суп в широком воке, слушая, как он булькает.

– Дорого, малыш Ван. Давай иди, попрошайничай в другом месте. Не беспокой мне клиентов.

– Шушу, у меня деньги есть. – Ван показал монеты. – И я голоден.

Повар засмеялся:

– Сяо Ван разбогател! Ладно, малыш Ван, скажи мне, чего бы ты хотел.

– Мапо дофу, свинину юй сян, два ляна риса и пиво «Ву Син», – последовал поспешный заказ.

– Ну и желудок у малыша Вана! Куда ты всю эту еду засунешь, хотел бы я знать? – Ван Цзюнь посмотрел сердито, и повар сказал: – Иди садись. Будет тебе твой пир.

Ван Цзюнь пошел и сел за низкий столик, глядя, как ревет огонь, а повар бросает стручки чили в вок. Пришлось вытереть рот, чтобы не пустить слюну на запах еды. Жена повара открыла для него «Пять звезд», и на его глазах налила пиво в мокрый стакан. Дневная жара спадала. По брезентовой крыше уличного ресторана застучал дождь. Ван Цзюнь пил пиво и смотрел на других клиентов, отмечая, какую еду они едят и в какой компании. Раньше он мог бы пристать к таким людям, выклянчивая денег, но не сегодня. Сегодня он король, богач, человек с деньгами в кармане.

Его мысли были прерваны приходом иностранца. Широкоплечий мужчина с длинными белыми волосами, убранными сзади в конский хвост. Кожа у него была бледная, на руках – белые перчатки. Он вошел под навес ресторана, огляделся синими глазами, рассматривая обедающих. Увидев скрюченную фигурку Ван Цзюня, улыбнулся, подошел, сел на табурет напротив и сказал на мандаринском, с акцентом.

– Ты – малыш Ван. У тебя для меня кое-что есть.

Ван Цзюнь уставился на этого человека, а потом, набравшись храбрости в присутствии и от внимания других китайцев, сказал:

– Кэ нен. – Может быть.

Иностранец нахмурился, потом наклонился через стол, но их прервала жена повара, поставив перед Ван Цзюнем мапо дофу и тут же – свинину. Пошла, зачерпнула дымящуюся чашку риса шире руки Ван Цзюня и поставила перед ним. Ван Цзюнь взял палочки и начал заталкивать еду в рот, разглядывая иностранца. Глаза слезились от остроты дофу, во рту покалывало знакомое онемение от молотых перечных зерен.

Жена повара спросила, будет ли иностранец есть с ним, и Ван Цзюнь глянул на него. Ощупал деньги в карманах. Рот горел пламенем. Ван Цзюнь оценил габариты иностранца и мрачно согласился, почти наяву ощущая, как испаряется его богатство. Они говорили на Чэнду хуа, городском диалекте, и иностранец не понимал сказанного. Жена повара зачерпнула другую плошку риса, поставила перед иностранцем, положила пару палочек. Иностранец взглянул на горку риса и снова на Ван Цзюня. Покачав головой, он сказал:

– У тебя кое-что для меня есть. Дай сюда.

Ван Цзюнь был уязвлен невниманием иностранца к предложенной еде. И сказал недовольным тоном:

– С чего это я должен тебе что-то отдать?

Бледный белый нахмурился, синие глаза стали холодными и злыми.

– Тебе разве тибетец не говорил передать мне кое-что?

Он протянул руку в белой перчатке.

Ван Цзюнь пожал плечами:

– Ты на мост не пришел. С чего я тебе сейчас буду отдавать?

– Он с тобой?

Ван Цзюнь насторожился:

– Нет.

– А где?

– Выбросил.

Человек протянул через столик руку, сгреб Ван Цзюня за рваный ворот. Подтащил поближе.

– Отдавай сейчас же. Ты просто ребенок, я могу его у тебя отобрать, если сам не отдашь. Тебе сегодня не победить, маленький Ван. Не надо меня испытывать.

Ван вытаращился на иностранца, увидел у него в нагрудном кармане серебристый блеск. Повинуясь порыву, он потянулся к этому блеску и вытащил, держа между собой и иностранцем. За соседними столами ахнули. У Ван Цзюня затряслась рука, разжалась безвольно, и отрезанный палец тибетца с бирюзовым кольцом черненого серебра выскользнул из руки и упал в свинину.

Иностранец безразлично улыбнулся отстраненной улыбкой.

– Дай сюда датакуб, пока я и у тебя сувенир на память не взял.

Ван кивнул и медленно полез в карман. Глаза иностранца следили за погружающейся в карман рукой.

Свободная рука Ван Цзюня отчаянно метнулась к столу, захватила горсть обжигающего дофу. Не успел иностранец среагировать, как Ван залепил в эти синие глаза целую горсть варева с чили и молотым перцем. Иностранец взвыл, а Ван Цзюнь запустил острые желтые зубы в держащую его бледную руку. Иностранец бросил Ван Цзюня, отчаянно протирая горящие глаза, а из укушенной руки текла кровь.

Обретший свободу Ван Цзюнь рванул в темноту, в переулки, которые лучше всего знал, оставив иностранца рычать и бесноваться.

Дождь пошел сильнее. В Чэнду возвращалась прохлада, жестче и холоднее прежнего. Холодом дышали бетон и дома, и дыхание Ван Цзюня застывало в воздухе туманом. Он забился в свою коробку с логотипом «Стоун-Эйликсин компьютерз». По картинке под логотипом он решил, что ее использовали для спутниковых телефонов. Скорчился внутри с теми немногими воспоминаниями, что остались у него от детства.

Он еще помнил свою деревню и расплывчато – дом из саманных кирпичей. Яснее помнились террасы холмов и как он бегал вдоль этих террас, играя в теплой летней грязи микросамолетом с вертикальным взлетом, пока родители трудились по щиколотку в коричневой воде и зеленых рисовых ростках, вылезающих из грязи. Потом он проходил мимо этих террас, пышных и несжатых, выбираясь из затихшей деревни.

В холодной тени быстросхватывающегося бетона небоскребов он погладил самолетик. Крылья, которые умели складываться и разворачиваться, отвалились и потерялись. Он перевернул игрушку, разглядывая литую стальную раму. Вытащил датакуб. Посмотрел на него. Взвесил в руках датакуб и самолетик. Вспомнил палец тибетца, отрезанный вместе с кольцом – серебряной змеей, и его передернуло. Белый человек с синими глазами будет его искать. Ван Цзюнь оглядел свою коробку. Положил микросамолет в карман, но ветхое одеяло оставил. Взял желтую анчуан маози – шляпу для безопасного передвижения на улице, какие носят дети по дороге в школу и обратно, – ее он украл у ребенка еще меньше себя. Натянул шерстяную желтую шляпу на уши, убрал датакуб в карман и ушел, не оглядываясь.

Трехпалого Ван Цзюнь нашел в баре, где тот мурлыкал караоке. С ним была пара женщин с гладкой кожей и тяжелыми пустыми глазами, одетых в красные шелковые чипао шанхайского стиля. Высокие строгие воротники, но разрезы на платьях почти до талии. Трехпалый сердито посмотрел на Ван Цзюня, идущего через тусклый туманный красный свет.

– Чего тебе?

– У тебя есть компьютер, который это читает?

Он показал датакуб.

Трехпалый уставился на куб, потянулся за ним.

– Где ты его взял?

Ван Цзюнь держал куб на отлете, но из рук не выпускал.

– Так, у одного человека.

– Там же, где очки?

– Может быть.

Трехпалый пригляделся.

– Это не стандартный датакуб. Видишь вот эти штыри? – Ван Цзюнь заглянул в разъем. – Тут их только три. Чтобы прочесть, нужен будет адаптер. И даже он может не помочь – зависит от того, для какой ОС эта штука сделана.

– Так что мне делать?

– Дай его мне.

– Нет.

Ван Цзюнь отступил на шаг.

Одна из женщин хихикнула, глядя на эту беседу между мини-боссом преступного мира и беспризорником, погладила Трехпалого по груди.

– Да брось ты этого таофаньчжэ. Лучше на нас обрати внимание.

И она снова хихикнула.

Ван Цзюнь злобно поглядел на проститутку, а Трехпалый оттолкнул ее.

– Пошла прочь.

Она подчеркнуто обиделась, но вышла вместе со своей товаркой.

Трехпалый протянул руку:

– Дай посмотреть. Я же не смогу тебе помочь, если ты мне эту тамадэ не покажешь.

Ван Цзюнь нахмурился, но передал ему датакуб. Трехпалый повертел его в руках, заглянул в разъем, потом кивнул.

– Это ОС ХуанЛон. – Он бросил кубик обратно. – Система с медицинской специализацией. Используется для мозговой хирургии и картирования ДНК. Очень специализированная вещь. Где ты это взял?

Ван Цзюнь пожал плечами:

– Дал один человек.

– Фан пи. – Чушь.

Ван Цзюнь молчал. Они смотрели друг на друга, потом Трехпалый сказал:

– Син, покупаю. Просто из любопытства. Пять юаней дам. Продашь?

Ван Цзюнь покачал головой.

– Ладно. Десять юаней, но это все.

Ван Цзюнь снова покачал головой.

Трехпалый Гао нахмурился.

– Вдруг разбогател?

– Не хочу продавать. Хочу знать, что на ней.

– Ну, значит, нас таких двое. – Они еще какое-то время смотрели друг на друга. – Ладно, я тебе помогу. Но если там что-то ценное, три четверти барыша мои.

– И бань.

Трехпалый закатил глаза:

– Ладно, половина.

– Куда мы идем?

Трехпалый быстро шагал через промозглый туман, ведя Ван Цзюня по переулкам все более коротким и узким. Характер зданий изменился от сверкающего современного стекла и металла до глиняных кирпичей под косыми черепичными крышами. Улицы стали мощеными, неровными, какие-то старухи смотрели из темных проемов дверей. Ван Цзюнь отвечал им такими же подозрительными взглядами. А старухи смотрели бесстрастно, будто замечая его и Трехпалого путь.

Трехпалый остановился, вытащил коробку «Красной пагоды». Одну вставил в рот.

– Куришь?

Ван Цзюнь взял предложенную палочку и наклонился к спичке, которую зажигал Трехпалый. Она полыхнула высоким желтым пламенем, которое тут же снизилось под напором влажного ветра. Ван Цзюнь затянулся сигаретой и выдул дым. Трехпалый закурил свою.

– Куда мы идем?

Трехпалый пожал плечами:

– Вот сюда.

Он дернул затылком назад, на стоящий там дом. Покурил еще минуту, потом бросил сигарету на мокрые булыжники и загасил черным ботинком.

– Гаси. Это для машин вредно.

Ван Цзюнь загасил окурок об стену. Он рассыпал красные искры и остался дымить на земле. Трехпалый толкнул деревянную дверь. Краска с нее облупилась давно, рама покоробилась, так что толкать пришлось сильно, и дверь громко заскрипела.

В полумраке помещения видны были десятки мониторов, на экранах светились заставки и данные. Столбцы символов и цифр мелькали, прокручивались, подключенные к удаленным информационным сетям. За мониторами молчаливо сидели люди, и тишину нарушал только стук клавиш, нажимаемых с неослабевающей скоростью.

Трехпалый подвел Ван Цзюня к одному из молчаливых техников и спросил:

– Хэ Дань, можешь это прочесть?

Он подтолкнул Ван Цзюня, и тот показал датакуб. Хэ Дань ловкими паучьими пальцами взял у него из руки куб и в полумраке поднес поближе к глазам. Пожал плечами и начал копаться в куче адаптеров. Выбрал один, подключил его к болтающемуся проводу, потом вставил адаптер в датакуб. Ввел какую-то команду на компьютере, рамки и рабочие поля замигали и сменили цвет. На экране появилась коробка, и Хэ Дань нажал в ответ одну клавишу.

– Где я?

Голос прозвучал так громко, что спикеры исказили звук и затрещали. Техники вздрогнули, когда этот голос разорвал тишину. Хэ Дань подрегулировал усиление. Голос прозвучал снова, тише.

– Эй? – В нем звучала нотка боязни. – Есть кто-нибудь?

– Да, – ответил Ван Цзюнь, не успев подумать.

– Где я?

Голос дрогнул.

– В компьютере, – ответил Ван Цзюнь.

Трехпалый отвесил ему подзатыльник:

– Тихо!

– Что? – спросил голос.

Все молча слушали.

– Тут кто-то сказал, что я в компьютере?

– Ты в компьютере, – ответил Ван Цзюнь. – А кто ты или что ты?

– Я в компьютере? – Голос недоумевал. – Мне делали операцию. Как я оказался в компьютере?

– Кто ты?

Ван Цзюнь не обращал внимания на пылающие глаза Трехпалого.

– Я Наед Дели, девятнадцатый далай-лама. А кто ты?

Стук клавиш разом прекратился. Все молчали. Едва слышно было завывание кулеров и высокочастотное гудение мониторов. Техники уставились на этих троих и на заговоривший компьютер. Где-то кто-то кашлянул, сплюнул. Компьютер говорил дальше, не обращая внимания на этот эффект.

– Алло? С кем я говорю?

– Я Ван Цзюнь.

– Здравствуйте. Почему я ничего не вижу?

– Ты в компьютере. У тебя глаз никаких нет.

– Но я слышу. Почему я слышу, но все равно не вижу?

В разговор вмешался Хе Дань:

– Видеовход не совместим с программным эмулятором, выполняющим вашу программу.

– Не понимаю.

– Вы – конструкт, искусственный интеллект. Ваше сознание – программное обеспечение, входная информация поступает через аппаратные средства. Они несовместимы с той системой, на которую мы вас установили.

Голос задрожал:

– Я не программное обеспечение, я далай-лама секты Желтой Шляпы. Девятнадцатый воплощенный. Воплотиться в виде программы не является моей судьбой. Вы, наверное, ошиблись.

– А ты правда далай-лама? – спросил Ван Цзюнь.

– Да, – ответил компьютер.

– А как… – начал Ван Цзюнь, но Трехпалый оттащил его прочь от системы, присел перед ним. Он держал Ван Цзюня за шиворот, и руки у него тряслись. Лица почти соприкасались.

– Где ты взял этот куб? – прошипел Трехпалый.

– Мне его дали, – пожал плечами Ван Цзюнь.

Рука Трехпалого мелькнула в воздухе и ударила Ван Цзюня по щеке. Он дернулся, лицо загорелось. Техники смотрели заинтересованно.

– Не ври мне! – прошипел Трехпалый. – Где ты это нашел?

Ван Цзюнь тронул лицо.

– От тибетца. Получил от тибетца, который продает тигриные кости, и еще одного человека из Хунаня. И еще там было тело, здоровенный такой иностранец. Это его очки я тебе продал.

Трехпалый задрал голову, уставился на потолок.

– Ты только мне не ври. Ты понимаешь, что это значит, если на кубике, который ты в кармане таскал, далай-лама? – Он встряхнул Ван Цзюня. – Понимаешь или нет?

Ван Цзюнь ответил, хныча:

– Я должен был отдать его человеку в белых перчатках, но он не пришел. А потом был другой человек, иностранец, и он убил тибетца и палец ему отрезал, и мне хотел тоже, а я убежал…

Голос его превратился в хнычущее бормотание.

Трехпалый стиснул ему шею так, что в ушах у Ван Цзюня зазвенело и глаза стало заволакивать чернотой.

– Ты мне тут не хнычь, я тебе не мама. Если ты мне еще хоть на вот сколечко жизнь осложнишь, я тебе язык вырву. Понял?

Ван Цзюнь кивнул под взглядом немигающих глаз.

Трехпалый отпустил его и сказал:

– Ну и хорошо. Пошли продолжим беседу с компьютером.

Ван Цзюнь глубоко вздохнул и шагнул назад к далай-ламе.

– Как ты попал внутрь компьютера? – спросил он.

– Откуда ты знаешь, что я в компьютере?

– А потому что мы твой датакуб воткнули в компьютер, и ты начал говорить.

Компьютер молчал.

– А как оно там? – поинтересовался Ван Цзюнь.

– Жуть и тишина. – Короткая пауза. – Мне должны были сделать операцию, и вот я тут.

– Тебе сны снились?

– Не помню снов.

– А зачем ты поднял бунт против моей родины?

– Ты говоришь по-китайски. Ты из Китая?

– Да. Зачем ты заставляешь людей драться в Тибете?

– Где находится этот компьютер?

– Чэнду.

– Ох ты. Далеко от Бомбея, – прошептал компьютер.

– Ты приехал из Бомбея?

– Мне в Бомбее делали операцию.

– Тебе там, внутри, одиноко?

– Я ничего не помню до этой минуты. Но тут очень тихо. Смертельная тишина. Я слышу тебя, но ничего не чувствую. Здесь ничего нет, мне страшно, что меня здесь тоже нет. Это сводит с ума. Не осталось никаких чувств. Заберите меня из этого компьютера. Помогите. Верните в мое тело.

Голос компьютера в спикерах дрожал, он умолял.

– Его можно продать, – коротко бросил Трехпалый.

Ван Цзюнь уставился на него:

– Его нельзя продать.

– Кому-то ведь он нужен, раз за тобой гнались. Его можно продать.

– Меня нельзя продавать, – возразил компьютер. – Мне надо вернуться в Бомбей. Операция не может закончиться, если меня там нет. Я должен вернуться. Вы должны вернуть меня.

Ван Цзюнь согласно кивнул, Трехпалый ухмыльнулся.

– Его надо отключить, – сказал Хэ Дань. – Без внешних раздражителей он сойдет с ума раньше, чем вы решите, что с ним делать.

– Постойте, – попросил далай-лама. – Пожалуйста, не отключайте меня. Мне страшно, мне очень страшно снова исчезать.

– Отключай, – велел Трехпалый.

– Постойте! – воскликнул компьютер. – Выслушайте меня. Если мое тело умрет, вам нужно уничтожить компьютер, в котором вы меня держите. А иначе очень страшно, что я не перевоплощусь. Даже Палден Льямо не сможет найти мою душу. Она сильна, но хотя и летает она над океаном крови верхом на содранной коже сына-предателя, меня может не найти. Моя душа будет заперта здесь, сохранена противоестественным способом, хотя тело и распадется. Обещайте мне, умоляю вас. Не оставляйте меня…

Хэ Дань отключил компьютер. Трехпалый посмотрел на него, приподняв брови. Хэ Дань пожал плечами:

– Может, он и есть далай-лама. Раз за этим мелким пройдохой кто-то охотится, то имеет смысл верить кубику. Выгрузить матрицу идентичности, пока он на операционном столе, довольно просто.

– Кто стал бы это делать?

Хэ Дань снова пожал плечами:

– Он в центре стольких политических конфликтов, что точно сказать невозможно. В датакубе он вполне удобный заложник. Тибетские экстремисты, американцы, мы. ЕС, может быть. В таком заложнике любой заинтересован.

– Если я решу продать, – сказал Трехпалый, – мне надо будет знать, кто его туда посадил.

Хэ Дань кивнул, и тут входная дверь с грохотом влетела внутрь. Полетели щепки, лучи солнца осветили полумрак зала. За ними ворвались пронзительные завывания двигателей самолетов с вертикальным взлетом, яркие копья света продырявили пространство, и сразу за ними прозвучал быстрый топот тяжелых сапог. Ван Цзюнь инстинктивно пригнулся, и тут что-то будто высосало из комнаты весь воздух, мониторы взорвались, посыпая стеклом техников и Ван Цзюня. Отовсюду неслись людские крики, запахло дымом. Ван Цзюнь встал, вытащил датакуб из адаптера и закатился под стол за секунду до того, как очередь вспорола над ним стену.

Трехпалый попытался нащупать что-то на поясе, но застыл, и на груди у него выступили красные цветы. Другие техники падали, все как один с красными потеками на рубахах. Ван Цзюнь забился глубже под стол, и тут в дверь ввалились фигуры в броне. Датакуб он положил в рот, думая, что успеет его проглотить до того, как его найдут. Прозвучала еще серия взрывов, и вдруг соседняя стена исчезла в какофонии кирпичей и щебня. Воздух наполнился криками. Ван Цзюнь залез на рухнувшую стену, пригибаясь пониже и убегая, стал просто тенью ребенка. Никому не нужная посторонняя тень под дождем, исполосованном лучами фонарей в руках оставшихся позади солдат.

Он скорчился в тени входной двери, вертя в руках датакуб, поглаживая синие пластиковые поверхности с благоговейной завороженностью. Сквозь холодный туман капал дождь, в носу хлюпало от скопившейся влаги. Ван Цзюнь дрожал. Кубик был холодным. Интересно, чувствует ли что-нибудь там, внутри, далай-лама. По тротуару проходили люди, не обращая внимания на маленькую тень в дверях. Они вырастали из тумана, становились четкими и различимыми в свете уличных фонарей и уходили, растворяясь в том же тумане.

Самолеты взлетели вдали, их блуждающие фары вырвали из темноты их же контуры. Ван Цзюнь смотрел, как опускаются и фиксируются у них крылья над мокрыми черепичными крышами, как самолеты с нарастающим свистом набирают высоту и скорость и исчезают над крышами. Понимая, что поступает не слишком разумно, он все же вернулся и вместе с местными жителями стал рыться в развалинах. Они тщательно, согнувшись, ощупывали мусор, переворачивали кирпичи, разбитые экраны мониторов. Обшаривали карманы у трупов. Трехпалого не было видно – вряд ли он остался в живых. Хе Даня он нашел, вернее, его части.

Он снова повертел в руках кубик.

– Где ты это взял?

Он вздрогнул, дернулся, попытался бежать, но чья-то рука крепко держала его, не давая вывернуться. Рука в белой перчатке принадлежала китаянке. Ван Цзюнь уставился на эту руку.

– У тебя что-то есть для меня? – спросила китаянка.

На мандаринском она говорила без акцента, правильно, идеально, будто только что приехала из самого Пекина.

– Не знаю.

– Это твое?

– Нет.

– Ты должен был передать это мне?

– Не знаю.

– Я разминулась с тобой на мосту.

– А почему не пришла?

– Пришлось задержаться, – ответила она, и глаза у нее стали мрачными.

Ван Цзюнь протянул ей руку с кубиком.

– Только с ним надо осторожно. Там далай-лама сидит.

– Я знаю. Я разыскивала тебя, боялась уже, что не найду. Пойдем. – Она поманила рукой. – Ты замерз. Тебя ждет постель и еда.

Она снова позвала его, и он пошел за ней, в двери, под дождь.

Она повела его по мокрым улицам. У него перед глазами мелькали самолеты с вертикальным взлетом, взрывающиеся мониторы и расплывающаяся красная смерть Трехпалого, поэтому Ван уделял повышенное внимание перекресткам и то и дело оглядывался, шагая по старым улицам Чэнду.

Женщина крепко держала его за руку и вела уверенно и целенаправленно, так что сколько бы ни было на пути извивов и поворотов, они все время приближались к органическому скелету городского ядра. Оно возвышалось над ними и светилось, подавляя своими размерами. Строительные рабочие раскачивались на тросах, как паучки на паутинке, кишели, как муравьи, медленно строящие себе гнездо.

Женщина и Ван Цзюнь уже были под костями сооружения, шли влажными органическими путями растущего создания. Пахло компостом и смертью. Чем дальше они продвигались в глубь архитектурного зверя, тем теплее и сырее становился воздух. Светящиеся чипы в запястьях женщины дали им возможность пройти через барьеры сооружения к лифту – клетке, которая ползла вверх по внутренностям Хуоцзяньчжу, скользя по гладким органическим рельсам. Сквозь прутья клетки Ван Цзюнь видел законченные, светлые и обитаемые уровни, стены, напоминающие полированную сталь, флуоресцентные лампы, горящие в рамах. Видел уровни, где существовала лишь сегментная опорная структура гиганта. Монстр костями наружу, что-то мокрое и скользкое в биологических жидкостях. Кости покрывала твердеющая силиконовая слизь, она натекала слоями и затвердевала, образуя стены. Хуоцзяньчжу рос, а где ему расти, определяли биотехники и строители, направляя этот живой поток в русло тщательно продуманных планов.

Красивая женщина и Ван Цзюнь поднимались все выше.

Этот уровень был почти законченным. Шаги женщины эхом отдавались в коридоре. Она подошла к двери, приложила к ней ладонь, и кожа двери чуть шевельнулась под прикосновением, так что Ван Цзюнь не понял, то ли дверь приплавилась к руке, то ли приласкала ее.

Дверь распахнулась, и Ван Цзюнь увидел роскошь высоты, о которой всегда мечтал.

Ван Цзюнь проснулся в незнакомой комнате, на кровати такой мягкости, что даже спина болела, и таких пушистых подушках, что страшно было, как бы ему не задохнуться. Слышались голоса.

– Попрошайка. Никто, – говорила женщина.

– Так сотри ему память и выстави.

– Он нам помог.

– Оставь ему в кармане денег.

Голоса стали далекими, и Ван Цзюнь, решивший было встать, снова заснул.

Он погрузился в обволакивающую обивку кресла, такого глубокого, что ноги не касались полированного великолепия настоящего деревянного пола. Ван Цзюнь уже отдохнул и наконец выбрался из чрева опутавших его простыней и подушек. С окружающих белых гладких стен свисали повешенные по фэн-шую картины, в стенных нишах стояли затейливо разукрашенные вазы китайских династий, давно прошедших и позабытых. С кухней он уже ознакомился, наблюдая за дамой, которая выглядела как китаянка, но не была ею, потому что приготовила для Ван Цзюня гору еды на конфорках, горевших как солнца, а чай сделала с использованием воды, которая обжигала, выходя из крана. В других комнатах включался свет, когда Ван Цзюнь входил, и выключался, когда он выходил, и всюду были ковры, мягкие просторы светлой ткани, нежащие ступни приятным теплом. Сейчас он сидел в обволакивающем кресле и смотрел темными глазами, как дама и ее собеседник-иностранец ходят перед ним. У них за спиной стоял на полке далай-лама в кубике, маленький и синий.

– Силе?

Ван Цзюнь дернулся на звук ее голоса и почувствовал, как забилось сердце. За окнами висел густой туман Чэнду, блеклый, сырой. Дождь прекратился. Ван Цзюнь выбрался из кресла и подошел выглянуть в окно. Огней города видно не было – туман скрал все. Женщина смотрела на Вана, а ее собеседник сказал:

– Да, не то китайцы, не то европейцы проделали ему в голове кучу дыр. Сейчас они просто досадуют, что его упустили.

– Что делать нам?

– Я жду указаний из посольства. Тибетцы хотят, чтобы мы его уничтожили. Всё скулят, что душа его не возродится, если мы этого не сделаем.

Она засмеялась:

– А почему бы не записать его в новое тело?

– Не кощунствуй.

– Так как они это себе представляют? Фанатики – они такие…

– Неинтерпретируемые, – подсказал он.

– Так что, вся работа насмарку?

– От него бестелесного мало толку. Если записать его в новое тело, тибетцы его не узнают, а на китайцев тоже не надавить, если за ним никто не идет.

Она вздохнула:

– Жаль, что нам пришлось работать с ними. Лучше бы этого не было.

– Без тибетцев мы бы даже не знали, что надо искать мальчишку.

– Ну а сейчас они угрожают, что если мы его не отдадим, с нас Пали Лама шкуру сдерет или что-то в этом роде.

– Палден Льямо, – поправил мужчина.

– Что?

– Палден Льямо, – повторил он. – Тибетская богиня. Считается покровительницей Тибета и нашего оцифрованного друга. – Он мотнул головой в сторону кубика на полке. – Ее изображают скачущей на муле по морям крови, а вместо попоны под ней содранная кожа ее сына.

– Какая милая у них культура.

– Видела бы ты эти картины! Красные волосы, ожерелье из черепов…

– Не стоит продолжать.

– Можно мне открыть окно? – спросил Ван Цзюнь.

Женщина обернулась к мужчине. Тот пожал плечами.

– Суйбянь, – ответила она.

Ван Цзюнь открыл задвижки и отодвинул широкое окно. В комнату ворвался прохладный ветер. Ван Цзюнь всмотрелся в оранжевое зарево тумана, высунувшись далеко в окно. Погладил губчатый органический экзоскелет здания, упругие соты отверстий. Внизу неясно виднелись силуэты рабочих, ползающих по поверхности гиганта. За спиной его продолжался разговор.

– Так что будем делать?

Он показал на датакуб:

– Мы всегда можем воткнуть его преосвященство в компьютер и спросить совета.

Ван Цзюнь насторожил уши. Ему хотелось снова услышать человека из компьютера.

– Китайцев не может заинтересовать сделка, даже если тело уже не существует?

– Может быть. Они бы стали держать кубик в ящике стола, как безделушку-пылесборник. Если далай-лама не перевоплотится, их вполне это устраивает. Одной головной болью меньше.

– Может, мы все же его сможем на что-нибудь выменять?

– Боюсь, его ценность невелика. Если даже он перевоплотится, что нам с того? Пока это начнет сказываться, еще двадцать лет пройдет. – Он вздохнул. – Торговые переговоры начинаются завтра. Похоже, что операция с треском провалилась. Уже поговаривают о том, чтобы выкинуть нас до начала переговоров. Ну, он хотя бы ЕС не достался.

– Что ж, я буду рада вернуться в Калифорнию.

– Ага.

Ван Цзюнь отвернулся от окна и спросил:

– Вы его убьете?

Они переглянулись. Мужчина отвернулся, что-то буркнув. Ван Цзюнь не стал отвечать на грубость этого человека, а сказал: – Я есть хочу.

– Он опять хочет есть, – пробормотал мужчина.

– У нас сейчас только полуфабрикаты, – сказала женщина.

– Син, – ответил Ван Цзюнь.

Женщина пошла на кухню, а Ван Цзюнь не сводил глаз с темно-синего кубика на полке.

– Холодно, – сказал мужчина. – Окно закрой.

Ван Цзюнь вдохнул аромат еды, готовящейся в кухне. В животе заурчало, но он пошел к окну.

– Ладно.

* * *

Туман прилипал к телу, пока сам Ван Цзюнь прилипал к надстройкам биологического города. Пальцы вцеплялись в губчатую сотовую кожу, далеко внизу слышался знакомый шум Чэнду, но через густой туман города не было видно. Послышались ругательства – Ван Цзюнь посмотрел вверх. Свет обрисовывал контуры красивой женщины – похожей на китаянку, но не китаянки – и мужчины, всматривающихся в темноту из окна роскошных апартаментов.

Ван Цзюнь сильнее вдвинул кулак в сотовую стенку и помахал им свободной рукой, а потом полез дальше, вниз, с уверенной легкостью обезьяны. Снова посмотрел вверх – мужчина вылез из окна, женщина втащила его обратно.

Он продолжал спускаться, скользить глубже в туман, навстречу безопасности далекой-далекой мостовой. Встретил группу строителей и биороботов, трудящихся в ночную смену. Они все висели на ниточках, и лишь он один рисковал спускаться по шкуре этого создания без страховки. Мрачные взгляды скользнули по нему, но никто не остановил. Какое им дело, если Ван сорвется и рухнет на бесконечно далекие булыжники?