Читать книгу Одиночество простых чисел - Паоло Джордано - Страница 4

Когда близнецы были еще маленькими и Микела вытворяла какую-нибудь из своих глупостей – например, спускалась в ходунках вниз по лестнице или засовывала в ноздрю горошину, после чего приходилось везти ее в травмпункт, где горошину извлекали каким-то особым пинцетом, – отец всегда обращался к Маттиа, тот первым появился на свет, и пояснял, что мамин живот, очевидно, оказался слишком мал для обоих.

– Кто знает, как вы там чудили, в животе, – говорил он. – Думаю, ты сильно пинался и что-то здорово повредил у твоей сестры. – И смеялся, хотя ничего смешного в этом не было.

Он брал Микелу на руки и щекотал ее нежные щечки своей бородой.

Маттиа смотрел снизу вверх. И тоже смеялся, невольно запоминая слова отца, хотя и не понимал их до конца. Каким-то странным образом эти слова оседали в его желудке густым и вязким слоем, вроде осадка на дне слишком долго хранившейся бутылки вина.

Смех отца сменился натянутой улыбкой, когда выяснилось, что в два с половиной года Микела не может произнести ни одного слова, даже «мама», «кака», «баю-бай» или «гав». Бессвязные звуки, которые она издавала, исходили, казалось, из такого далекого и пустынного пространства, что отец всякий раз вздрагивал.

Когда Микеле было пять с половиной лет, женщина логопед в толстых очках положила перед ней планшет, в котором были вырезаны четыре фигуры – звезда, круг, квадрат и треугольник, а рядом рассыпала горстку таких же фигурок, которые нужно было вставить в подходящие отверстия.

Микела с удивлением смотрела на все это.

– Куда нужно положить звезду, Микела? – спросила логопед.

Микела все так же смотрела на стол, но не притронулась ни к одной фигурке.

Доктор вложила ей в руку звезду.

– Куда нужно поместить вот это, Микела?

Микела рассеянно блуждала взглядом по сторонам, ни на чем не задерживаясь. Потом она сунула в рот кончик звезды и принялась грызть.

Логопед отвела ее руку ото рта и повторила вопрос в третий раз.

– Микела, черт возьми, да сделай же, наконец, что велят! – не выдержал отец; он уже не мог сидеть спокойно там, где ему указали.

– Синьор Балоссино, прошу вас, – примирительно сказала женщина. – Детям всегда нужно время, чтобы подумать.

Микеле понадобилось много времени. Целая минута. Затем она испустила мучительный вопль, который мог означать и радость, и отчаяние – поди пойми, и решительно положила звезду в квадрат.

Если бы Маттиа сам не понял, что с его сестрой что-то не так, то ему помогли бы заметить это одноклассники, например Симона Вольтера. Когда учительница, сказала: «Симона, этот месяц будешь сидеть за партой вместе с Микелой», та возмутилась и, скрестив руки на груди, заявила:

– Я не хочу сидеть рядом с этой.

Маттиа подождал немного, пока Симона препиралась с учительницей, а потом сказал:

– Я могу сесть рядом с Микелой.

Все, похоже, облегченно вздохнули: «эта», Симона и учительница. Все, кроме Маттиа.

Парта стояла в первом ряду. Микела все уроки возилась с раскрасками. Она усердно игнорировала границы и малевала какими попало цветами. Кожа у детей получалась синяя, небо красное, а все деревья – желтые. Карандашом она действовала как молотком для отбивания мяса – так колотила им по бумаге, что рвала ее на куски.

Маттиа в это время учился читать и писать. Он выучил четыре арифметических действия и оказался первым в классе, кто освоил деление столбиком. Его голова была великолепно устроена в отличие от совершенно пустой головы его сестры.

Иногда Микела начинала метаться за партой, сильно размахивая руками, отчего походила на бабочку в сачке. Глаза у девочки темнели, и учительница с испугом (но и с надеждой) смотрела на нее – а вдруг она и в самом деле улетит? Кто-то на задних партах начинал смеяться, кто-то шикал на них. Тогда Маттиа вставал, поднимал сестру со стула и держал, чтобы она не упала, а Микела вовсю мотала головой и так быстро махала руками, что ему казалось, они вот-вот оторвутся.

Маттиа ловил руки сестры и терпеливо прижимал их ладонями к ее груди.

– Ну вот, больше у тебя нет крыльев, – шептал он ей на ухо.

После этого Микеле требовалось еще некоторое время, чтобы успокоиться. Несколько секунд она неотрывно смотрела на что-то невидимое другим, после чего снова бралась за карандаш как ни в чем не бывало.

Маттиа, опустив голову, садился на свое место, он весь горел от смущения, а учительница продолжала урок.

Микела и Маттиа учились уже в третьем классе, но еще никто из ребят ни разу не пригласил их на свой день рождения. Заметив это, мать решила помочь делу – устроить празднество по случаю рождения близнецов. Но за обедом синьор Балоссино решительно отверг эту идею, сказав, к огорчению Аделе, что все это и так тягостно. Маттиа с облегчением вздохнул, а Микела в десятый раз уронила вилку. Больше этот вопрос не обсуждался.

Но вот однажды январским утром Риккардо Пелотти, рыжий, с толстыми, как у бабуина, губами, подошел к их парте.

– Послушай, моя мама сказала, что ты можешь прийти ко мне на день рождения, – выпалил он одним духом, обращаясь к Маттиа. – И она тоже, – добавил он, кивнув на Микелу, которая старательно разглаживала ладонью поверхность парты, словно простыню.

Маттиа вспыхнул от волнения и ответил «спасибо», но Риккардо, выполнив трудное поручение, уже ушел.

Аделе тоже разволновалась и повела близнецов в «Бенеттон» покупать им новую одежду. После «Бенеттона» они обошли три магазина игрушек, но всякий раз Аделе сомневалась в выборе подарка.

– А что любит Риккардо? Это ему понравится? – спрашивала она Маттиа, взвешивая в руке коробку с полутора тысячью пазлов.

– Откуда я знаю! – отвечал сын.

– Он же твой друг, в конце концов. И ты наверняка знаешь, какие игры он любит.

Маттиа подумал, что Риккардо вовсе не его друг, но объяснить это маме невозможно, поэтому в ответ он только пожал плечами.

Наконец Аделе остановила свой выбор на конструкторе «Лего» «Космический корабль» – это была самая большая и дорогая коробка в отделе.

– Мама, это слишком, – возразил сын.

– Да ладно. И потом вы же вдвоем пойдете. Не хотите же вы жалко выглядеть!

Маттиа хорошо понимал, что с «Лего» или без него – они все равно будут выглядеть жалко. С Микелой не приходится ожидать ничего другого. Сестра ни на минуту не оставит его в покое, прольет на себя весь лимонад, а потом начнет ныть, как ноет всегда, когда устает. Риккардо пригласил их только потому, что его заставили это сделать.

Впервые Маттиа подумал, что лучше бы остаться дома.

Более того, он подумал: «Лучше бы Микела осталась дома».

– Мама, – неуверенно заговорил он.

Аделе искала в сумке кошелек.

– Да?

Маттиа вдохнул поглубже.

– А Микеле обязательно идти на этот праздник?

Аделе замерла от неожиданности и уставилась на сына.

Кассирша равнодушно наблюдала за ними, держа руку на клавише в ожидании денег.

Микела тем временем перевернула вверх дном всю стойку с пакетиками карамели.

– Конечно, она обязательно должна пойти, – ответила мать, и вопрос был решен.

К Риккардо они могли отправиться одни, потому что его дом находился всего в десяти минутах ходьбы. Ровно в три часа Аделе выставила близнецов за дверь.

– Идите, а то опоздаете. И не забудьте поблагодарить его родителей, – напомнила она.

Потом она обратилась к Маттиа:

– Присмотри за сестрой. Ты ведь знаешь, что всякую гадость она есть не может.

Маттиа кивнул. Аделе поцеловала обоих в щеку. Микелу подольше. Поправила обруч у нее на голове и сказала:

– Развлекайтесь.

Пока они шли к Риккардо, мысли Маттиа текли под ритмичное шуршание «Лего» – детальки перекатывались в коробке, словно прибой, ударяясь то об одну стенку, то о другую. Микела брела далеко позади, спотыкаясь и еле волоча ноги по мокрым, опавшим листьям на асфальте. Погода была безветренная и холодная.

«Рассыплет на пол все чипсы из тарелки, – подумал Маттиа. – Возьмет мяч и не отдаст никому…»

– Ты можешь поторопиться?! – обернулся он к сестре, которая вдруг присела на корточки посреди тротуара и принялась терзать какого-то червяка.

Микела посмотрела на брата так, словно давно не видела, потом поднялась и побежала к нему, сжимая червяка двумя пальцами. На лице ее играла улыбка.

– Какая гадость! Брось! – приказал Маттиа, отшатнувшись.

Микела перевела взгляд на червяка – казалось, она удивилась, откуда он взялся у нее в руке. Разжав пальцы, она выпустила его и вперевалку поспешила за братом, который ушел далеко вперед.

«Возьмет мяч и ни за что не отдаст никому, как в школе», – подумал Маттиа. Он оглянулся на сестру и впервые испытал настоящую ненависть. Точно такие же глаза, как у него, точно такой же нос, такого же цвета волосы – и пустая голова…

Он взял ее за руку, чтобы перейти улицу, потому что машины тут ездили быстро. И в тот момент, когда они переходили дорогу, ему пришла в голову одна мысль.

Он отпустил руку сестры в шерстяной варежке и подумал, что этого делать нельзя.

Но когда шли мимо парка, он опять передумал и убедил себя, что этого никто никогда не обнаружит. Вокруг никого не было – ни одного прохожего, они оказались одни.

Он резко повернул и, взяв Микелу за руку, повел ее в парк. Трава на лугу была влажная, Микела семенила за ним, пачкая свои новенькие – белые, под замшу – сапожки в грязи.

В парке тоже не было ни души. Кому охота прогуливаться здесь в такой холод? Маттиа прошел дальше, к деревьям, где стояли деревянные столы и гриль для барбекю. Когда они учились в первом классе, учительница водила их сюда по утрам на прогулку. Именно тут они останавливались позавтракать, а потом собирали сухие листья, из которых составляли ужасные букеты в подарок бабушкам и дедушкам для украшения стола в Рождество.

– Мики, послушай меня хорошенько, – сказал Маттиа. – Ты слушаешь меня?

С Микелой всегда следовало убедиться, что ее узкий коммуникационный канал открыт. Маттиа подождал, пока сестра кивнет.

– Хорошо. Так вот, мне сейчас нужно уйти, ненадолго, хорошо? Ненадолго, всего на полчасика, – объяснил он.

Не было никакого смысла говорить правду, потому что для Микелы что полчаса, что целый день – никакой разницы. Доктор объясняла, что пространственно-временное восприятие его сестры остановилось на досознательной стадии развития. Маттиа прекрасно знал, что она имела в виду.

– Сидишь тут и ждешь меня, – велел он Микеле.

Та серьезно и молча смотрела на брата – молча, потому что не умела говорить. Поняла она его или нет – неизвестно, но на какой-то момент глаза ее вспыхнули, и Маттиа потом вспоминал, будто в глазах этих застыл страх.

Он отступил от сестры на несколько шагов – ему важно было проследить, не пойдет ли она за ним. «Только раки так пятятся, – отругала его однажды мать, – и всегда на что-нибудь натыкаются!»

Вот уже между ними метров пятнадцать, не меньше, и Микела больше не смотрит на него, целиком поглощенная пуговицей на своем шерстяном пальто, которую старалась оторвать.

Маттиа повернулся и побежал, сжимая в руке пакет с подарком. В коробке стучали друг о друга пластмассовые детальки – казалось, они хотели что-то сказать ему.

– Чао, Маттиа, – встретила его мама Риккардо, открывая дверь. – А сестренка?

– У нее поднялась температура, – солгал Маттиа. – Немного.

– Ах, как жаль, – кивнула синьора, но не похоже было, что она хоть сколько-нибудь огорчена. Посторонившись, она пропустила его. – Рикки, твой друг пришел. Иди поздоровайся!

Риккардо Пелотти появился, лихо проехавшись по паркету; выражение лица у него было все такое же неприятное. Остановившись, он взглянул на Маттиа и поискал глазами недоразвитую. Обнаружив, что ее нет, он облегченно вздохнул и произнес «чао».

Маттиа поднял сумку с подарком к самому носу его мамы.

– Куда это деть? – спросил он.

– Что это? – осторожно поинтересовался Риккардо.

– «Лего».

– А…

Риккардо схватил пакет и исчез в коридоре.

– Иди за ним, – подтолкнула Маттиа синьора Пелотти. – Праздник там.

Гостиная была разукрашена гирляндами и шариками. На столе, покрытом красной бумажной скатертью, стояли тарелки с попкорном и чипсами, в центре – большое блюдо с пиццей, разрезанной на квадраты, и множество еще не открытых бутылок с газированными напитками разных цветов.

Одноклассники Маттиа группками теснились вблизи стола. Маттиа направился было к ним, но потом остановился, сообразив, что никто не обратил на него внимания.

Когда подошли еще гости, какой-то молодой человек лет двадцати с красным пластиковым шариком на носу и в пестрой клоунской шапке заставил их играть в «слепую муху и ослиный хвост». Это такая игра, когда тебе завязывают глаза и ты должен ухватить ослиный хвост, нарисованный на листе бумаги. Маттиа взял приз – пригоршню карамелек, но только потому, что все видел из-под повязки. Все загудели: «У-у-у… Обманщик…», – а он, краснея от смущения, совал карамельки в карман.

Позднее, когда за окном уже стемнело, парень, одетый клоуном, выключил свет, усадил всех в кружок и принялся рассказывать страшную историю. При этом он держал у себя под подбородком включенный электрический фонарь. Маттиа подумал, что история нисколько не страшная, а вот освещенное таким образом лицо действительно пугало. От света, падавшего снизу, оно казалось неестественно белым и покрывалось глубокими тенями. Чтобы не видеть этого лица, Маттиа посмотрел за окно и вспомнил о Микеле.

Вообще-то он и не забывал о ней все это время, но только теперь представил, как она сидит там, под деревом, одна и ждет его, ежась от холода и потирая рукавичками щеки.

Поднялся он как раз в тот момент, когда мама Риккардо внесла в темную комнату торт с зажженными свечами. Все дружно захлопали в ладоши – то ли страшной истории, то ли торту.

– Мне нужно идти, – сказал Маттиа, не дождавшись даже, пока торт поставят на стол.

– Прямо сейчас? Но у нас еще торт…

Мама Риккардо смотрела на него поверх свечей. Ее лицо, освещенное снизу, тоже искажали уродливые тени. Гости умолкли.

– Хорошо, – неуверенно произнесла она. – Рикки, проводи своего друга.

– Но я ведь должен погасить свечи! – рассердился виновник торжества.

– Делай, что тебе говорят, – приказала мать, не отрывая взгляда от Маттиа. – Ну и зануда же ты, Маттиа!

Кто-то засмеялся. Маттиа прошел за Риккардо в коридор, вытащил из кучи одежды свою куртку и сказал имениннику «спасибо». Тот ничего не ответил, закрыл за ним дверь и поспешил вернуться к своему торту.

Во дворе Маттиа обернулся и посмотрел на освещенные окна. Оттуда доносились приглушенные голоса, похожие на успокаивающее бормотание телевизора в гостиной, когда вечером мама отправляла его и Микелу спать. Калитка, звонко щелкнув замком, закрылась у него за спиной, и он пустился бежать.

Маттиа вошел в парк, но даже при свете уличных фонарей не мог различить дорожку, покрытую гравием. Голые ветви деревьев там, где он оставил Микелу, казались темными царапинами на черном небе. Посмотрев в ту сторону издали, Маттиа вдруг отчетливо понял, что сестры там нет.

Он остановился недалеко от скамейки, где еще несколько часов назад сидела Микела, усердно портившая свое пальто. На всякий случай он даже сдержал дыхание, прислушиваясь и будто ожидая, что сестра вот-вот появится из-за дерева, крикнув «ку-ку!».

Потом он позвал Микелу и испугался собственного голоса.

Снова позвал, потише.

Подошел к столам и коснулся того места, где она сидела.

Скамейка была холодной, как и все вокруг.

Наверное, ей надоело, и она пошла домой, подумал Маттиа.

Но ведь она даже не знает дороги…

И не может сама перейти улицу…

Маттиа огляделся. Парк терялся во мраке, и, где он кончается, представить было трудно. Идти дальше страшновато, но другого выхода нет…

Он шел на цыпочках, стараясь не шуршать листьями, шел и осматривался по сторонам в надежде увидеть Микелу. Он все еще надеялся, что она прячется где-нибудь за деревом, подкарауливая какого-нибудь скарабея или бог весть что еще.

Впереди проступили черные силуэты аттракционов. Он постарался припомнить, какого же цвета был тот круг, на котором требовалось удержаться, пока он крутится, в тот день, когда мама, уступая воплям Микелы, позволила ей дважды прокатиться на нем, хоть забава была и не по ее силам.

За аттракционами тянулась ограда общественного туалета, но он не отважился зайти туда.

Маттиа шел по тропинке, которая в этой части парка была совсем узкой – ее протоптали семьи, приходившие сюда отдыхать. Он шел уже минут десять, пока не понял, что заблудился. Тогда он заплакал и закашлялся одновременно.

– Ты просто дура, Микки, – тихо произнес он. – Глупая недоразвитая дура. Мама тысячу раз объясняла тебе, что, если потеряешься, нужно оставаться там, где стоишь… Но ты никогда ничего не понимаешь… Ничего!

Он поднялся по небольшому склону и оказался у реки, протекавшей по парку. Отец часто упоминал ее название, но Маттиа так и не запомнил. Вода отражала неизвестно откуда падавший свет, и этот свет мягко преломлялся сквозь слезы в его глазах.

Маттиа спустился к воде и почувствовал, что Микела должна быть где-то рядом. Она всегда любила воду. Мама часто рассказывала, что, когда они вместе купались малышами, Микки визжала как сумасшедшая, не желая вылезать из ванны, даже когда вода совсем остывала.

Однажды отец привел их на берег – наверное, как раз сюда – и стал учить бросать камешки: так, чтобы они подпрыгивали на поверхности. Пока он объяснял, как нужно двигать рукой, как придать камешку вращение, Микела по пояс вошла в воду. Отец едва успел ухватить ее за рукав. В сердцах он влепил ей пощечину – Микела заплакала, и потом все трое вернулись домой с вытянутыми физиономиями.

В сознании Маттиа словно электрический разряд вспыхнула картинка: присев на корточки, Микела играет прутиком со своим отражением, стирая его, а потом она валится в воду, как мешок картошки.

Он опустился на землю, почувствовав усталость. Сам не зная зачем, он обернулся и увидел мрак, который будет царить здесь еще очень долго. Вода была черной и блестящей. Он снова постарался припомнить, как называется река, но и теперь не смог. В холодной земле – странно, но она была мягкой – нашелся осколок бутылки: свидетельство чьей-то развеселой вечеринки. Когда он первый раз вонзил его себе в руку, боли не было – наверное, он ее не заметил. Потом он стал полосовать руку, нажимая все сильнее и сильнее и не отрывая глаз от воды. Он ждал, что вот-вот на поверхности появится Микела, и задавался вопросом, почему одни вещи плавают, а другие тонут.