Читать книгу Одиночество простых чисел - Паоло Джордано - Страница 5

Огромная белая ваза из керамики с витиеватым цветочным рисунком и позолотой, всегда стоявшая в углу ванной, принадлежала вот уже пяти поколениям семьи делла Рокка, но никому не нравилась. Аличе не раз порывалась швырнуть ее наземь и выбросить крохотные бесценные осколки в мусорный бак напротив виллы вместе с упаковками «тетра пак» от пюре, прокладками, не ее, конечно, и пустыми упаковками от отцовского транквилизатора. Проведя по вазе пальцем, Аличе подумала, до чего же она холодная, гладкая и чистая. Соледад, горничная родом из Эквадора, с годами стала убирать все лучше, потому что в доме делла Рокка принято было следить за мелочами. Когда она впервые появилась у них, Аличе исполнилось всего шесть лет, и она с недоверием разглядывала незнакомку, прячась за мамину юбку. Наклонившись к ней, Соледад в свою очередь с удивлением смотрела на девочку.

– Какие у тебя красивые волосы. Можно потрогать? – спросила она, и Аличе прикусила язык, чтобы не сказать «нет».

Соледад приподняла каштановую прядку, похожую на кусочек шелка, и опустила. Она не могла поверить, что волосы могут быть такими тонкими.

Надевая майку, Аличе задержала дыхание и зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела свое отражение в большом зеркале над умывальником и испытала приятное разочарование. Потом она оттянула резинку трусиков и завернула край так, чтобы, прикрывая шрам, резинка натянулась между бедренными косточками. Указательный палец тут еще не пролезал, а мизинец мог, и она жутко обрадовалась этому. Вот сюда, именно сюда и нужно посадить, подумала она.

Синюю розочку, как у Виолы.

Аличе повернулась боком – правым, лучшим, как она привыкла думать, зачесала все волосы на лицо и решила, что в таком виде похожа на сумасшедшую. Потом стянула волосы в узел – конским хвостом, который подняла повыше, на самое темя, – именно так причесывалась Виола, которой все всегда восхищались.

Но и это не помогло.

Она распустила волосы по плечам и привычным жестом заложила их за уши. Затем оперлась на раковину и придвинулась к зеркалу. Ее глаза там, за стеклом, слились в один страшный циклопический глаз.

Аличе подышала на стекло, и туман закрыл часть ее лица. Ей никак не удавалось понять секрет этих взглядов, которыми Виола и ее подруги сражали наповал всех мальчишек вокруг. Безжалостные и призывные, они могли уничтожить или помиловать – всё решало едва уловимое движение бровей.

Она попробовала посмотреть на свое отражение таким же манящим взглядом, но увидела в зеркале неловкую и нескладную девицу, которая глупо жеманничала, двигаясь, словно под наркозом.

Аличе не сомневалась, что все дело в ее щеках, слишком пухлых и розовых. Глаза тонули в них, а ей хотелось метать острые стрелы в мальчишек, как это делают другие девочки. Ей хотелось, чтобы ее взгляд никого не щадил, чтобы запоминался надолго…

Однако худели у нее только живот, попа и груди, а щеки оставались прежними – круглыми и пухлыми, как у ребенка.

В дверь постучали.

– Али, ужин на столе, – донесся из-за матового стекла ненавистный голос отца.

Аличе не ответила. Она втянула щеки, желая посмотреть, насколько лучше выглядела бы, не будь они такими пухлыми.

– Али, ты здесь? – опять позвал отец.

Вытянув губы трубочкой, Аличе поцеловала свое отражение. Язык коснулся холодного стекла. Она закрыла глаза и как при настоящем поцелуе покачала головой, но слишком ритмично и потому неправдоподобно. Такого поцелуя, какого действительно ждала, она еще не получала ни от кого.

Давиде Поирино оказался первым, кто поработал языком у нее во рту, еще в седьмом классе, на спор. Он трижды, словно инструментом, обвел по часовой стрелке ее язык своим, а потом повернулся к приятелям и спросил:

– О'кей?

Те заржали и кто-то сказал:

– Ты же хромую поцеловал…

Но Аличе все равно осталась довольна и не нашла ничего плохого в том, что отдала свой первый поцелуй Давиде.

Потом были другие парни. Целовалась, например, с двоюродным братом Вальтером, когда отмечали день рождения бабушки, и с каким-то приятелем Давиде, чьего имени даже не знала, – тот тихонько спросил, не позволит ли она и ему попробовать. Они простояли несколько минут в самом дальнем углу на школьном дворе, прижавшись губами друг к другу, и не осмелились даже шевельнуться. Когда закончили целоваться, парень сказал «спасибо» и удалился с гордо поднятой головой пружинистым шагом взрослого человека.

Теперь, однако, она отставала от подружек. Они говорили о позициях, о засосах, о том, как действовать пальцами и спорили, лучше с резинкой или без. Она же все еще хранила на губах ощущение холодного, детского поцелуя в седьмом классе.

– Али, ты слышишь меня? – громче позвал отец.

– Вот зануда. Конечно, слышу! – сердито ответила Аличе, но так тихо, что он вряд ли расслышал.

– Ужин готов, – повторил отец.

– Да поняла я, черт побери! – вскипела Аличе. Потом негромко добавила: – Надоеда.

Соледад знала, что Аличе выбрасывает еду. Поначалу, замечая, что та оставляет ее на тарелке, она говорила:

– Доешь, мой ангелочек, ведь у меня на родине дети умирают от голода.

Аличе это не нравилось. Однажды вечером, здорово разозлившись, она посмотрела ей прямо в глаза и выпалила:

– Даже если я начну наедаться до колик в животе, дети в твоей стране все равно не перестанут умирать от голода!

С тех пор Соледад ничего ей не говорила, но все меньше клала еды на тарелку. Впрочем, это ничего не меняло. Аличе умела на глаз определять вес продуктов и точно отмерять свои триста калорий на ужин. От остального избавлялась по-всякому. Ела она, положив правую руку на бумажную салфетку. Перед тарелкой ставила стакан с водой и фужер для вина, даже просила наполнить его, но не пила – выстраивала таким образом стеклянную баррикаду. У нее все было стратегически просчитано – где поставить солонку и где флакон с оливковым маслом. Оставалось дождаться, пока родители отвлекутся, и сдвинуть остатки еды с тарелки на салфетку. По крайней мере три такие салфетки за ужином она упрятывала в карман, а потом, когда чистила зубы, выбрасывала их в унитаз. Ей нравилось смотреть, как еда крутится в водовороте спускаемой воды. Довольная, она поглаживала себя по животу, пустому и чистому, как ваза в ванной.

– Черт возьми, Соледад, ты опять положила в соус сливки, – упрекнула мать горничную. – Сколько раз тебе повторять, что я не перевариваю их. – Мать Аличе с отвращением отодвинула от себя тарелку.

Аличе явилась к столу с тюрбаном из полотенца на голове, будто принимала душ, а не просто так торчала в ванной. Она долго думала, спросить отца или нет. Впрочем, она ведь все равно настоит на своем. Уж очень хочется.

– Я хотела бы сделать себе татуировку, – сказала она.

Отец задержал в руке стакан, который подносил ко рту.

– Я что-то не понимаю…

– Ты понял, – сказала Аличе, дерзко глядя на него. – Я хочу сделать себе татуировку.

Отец провел салфеткой по губам и по глазам, словно хотел стереть представившуюся ему неприятную картину. Потом, аккуратно свернув салфетку, он положил ее на колени и потянулся за приборами – ему хотелось выразительно продемонстрировать свое умение держать себя в руках.

– Не понимаю, как подобное могло прийти тебе в голову, – произнес он.

– И какой же, позволь узнать, ты хотела бы рисунок? – вмешалась мать с раздражением, которое, скорее, вызвал соус, нежели слова дочери.

– Розу. Небольшую. Как у Виолы.

– Скажи на милость, а кто такая эта Виола? – спросил отец с подчеркнутой иронией.

Дырявя взглядом пустую середину стола, Аличе почувствовала, что она здесь никто.

– Виола – это ее школьная подруга, – недовольно ответила мать. – Она говорила тебе о ней сто раз. Сразу видно, что у тебя с головой не все в порядке.

Адвокат делла Рокка смерил жену высокомерным взглядом, давая понять, что ее не спрашивают.

– Простите, но мне совершенно нет дела до того, что рисуют на себе школьные подруги Аличе, – заключил он. – В любом случае ты не сделаешь себе никакой татуировки.

Аличе сдвинула на салфетку еще немного спагетти.

– Все равно не запретишь, – осмелела она, по-прежнему глядя в центр стола. Голос ее, однако, звучал не совсем уверенно.

– Ну-ка повтори! – произнес отец ровным и негромким голосом. – По-вто-ри! – медленно отчеканил он.

– Я сказала, что все равно не запретишь, – произнесла Аличе, подняв глаза на отца, но и секунды не выдержала его пристального, леденящего взгляда.

– Ты и в самом деле так думаешь? Насколько мне известно, тебе пятнадцать лет, и это обязывает тебя выполнять требования родителей – подсчитать нетрудно – еще три года. По окончании этого срока можешь, скажем так, украшать свою кожу цветами, черепами и чем угодно еще.

Адвокат делла Рокка улыбнулся тарелке и отправил в рот аккуратно накрученные на вилку спагетти.

Наступило долгое молчание. Аличе водила пальцами по краю скатерти. Ее мать покусывала хлебную палочку и рассеянно смотрела по сторонам. Отец притворялся, будто ест с большим удовольствием. Он энергично двигал челюстями, и каждый раз, отправив в рот очередную порцию, закрывал от наслаждения глаза.

Аличе решила ударить посильнее – потому что она по-настоящему ненавидела его, потому что от одной только этой его манеры есть у нее начинала неметь даже здоровая нога.

– Тебя наплевать, что я никому не нравлюсь, – сказала она. – Что никогда никому не понравлюсь.

Отец вопросительно взглянул на нее и снова вернулся к еде, как будто никто тут и слова не произнес.

– Тебе наплевать, что ты навсегда искалечил меня, – продолжала Аличе.

Вилка застыла на полпути ко рту. Несколько секунд адвокат делла Рокка с недоумением смотрел на дочь.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказал он чуть дрогнувшим голосом.

– Нет, ты отлично понимаешь, – ответила Аличе. – И прекрасно знаешь – только ты виноват в том, что я на всю жизнь осталась калекой.

Отец положил вилку на край тарелки. Прикрыл глаза рукой, словно глубоко задумался о чем-то. Потом поднялся и вышел из комнаты. Его тяжелые шаги громко отзвучали по блестевшему мрамору в коридоре.

– Ох, Аличе… – покачала головой Фернанда, в ее голосе не слышалось ни сочувствия, ни упрека. Она поднялась и ушла вслед за отцом в другую комнату.

Аличе сидела минуты две, уставившись в свою тарелку, пока Соледад убирала со стола, беззвучная, как тень. Потом сунула в карман салфетку с едой и ушла в ванную комнату.