Читать книгу Анатомия человеческих сообществ - Паскаль Буайе - Страница 13

ИНОПЛАНЕТНЫХ НАБЛЮДАТЕЛЕЙ, несомненно, поразили бы две особенности нашего вида: люди чрезвычайно эффективно создают группы и столь же эффективны при столкновениях с другими группами. Никакой иной вид не способен так многого достичь, действуя совместно. Немного отыщется видов, столь успешно нападающих сообща на другие группы или защищающихся от таких нападений. Ни одна группа людей не застрахована от угрозы этнической розни и конфликта, которые могут перейти в полномасштабную гражданскую войну и геноцид. Чтобы показать масштаб и интенсивность подобных конфликтов, достаточно упомянуть расовый антагонизм в США, историю погромов в Европе, жестокий конфликт, последовавший за распадом Югославии, бесчисленные этнические войны в Африке и их кульминацию в массовых убийствах на расовой почве в Руанде.

Сами названия таких явлений – «трайбализм», «национализм», – означающие приверженность племени или народу, связаны с предположением, будто людям свойственно стремление выступать на стороне своей деревни, своего рода, своей нации или государства против любой другой стороны, чужаков или иностранцев. Но сказать, что в людях сильны племенные чувства, не значит как-то объяснить их. Именно здесь взгляд на поведение людей с точки зрения другого вида или с эволюционистских позиций может быть полезен, поскольку позволяет задаться вопросом «почему?». Почему индивидуумы привержены своей группе? Почему они так держатся за нее, если порой лично им выгоднее было бы уклониться от участия в ней? Как вообще могут существовать группы в виде сплоченных единств, если интересы индивидуумов расходятся? Почему группы часто увязают в неразрешимых конфликтах, даже когда стороны понимают, что продолжение противостояния никому не выгодно? Почему межгрупповые конфликты, особенно этнические, часто оборачиваются вспышками невероятного насилия? Почему это происходит с группами, которые десятилетиями и даже столетиями мирно сосуществовали? С эволюционной точки зрения возникновение высокой групповой солидарности и межгрупповой вражды объясняется теми же причинами, что и возникновение когтей на лапах и рогов на голове, – эволюционными преимуществами, которые они принесли живым организмам.

Придуманные нации?

Идея нации подразумевает, что каждое государство соответствует сообществу людей, объединенных традициями, культурными ценностями, языком и идеей общего прошлого. В эволюционном масштабе это очень новая идея. Современный человек существует более 100 000 лет, но государство – недавнее изобретение, ему не больше нескольких тысяч лет. Если мы хотим понять суть групп и межгрупповых конфликтов, стоит начать с наций, поскольку они наглядно показывают, почему некоторые виды групповой идентичности люди считают очевидными и притягательными.

В XIX – первой четверти ХХ в. на политической карте Европы возникло много новых национальных государств, от объединившихся Германии и Италии до осколков былых империй, таких как Венгрия, Сербия или Эстония. Это была эпоха романтической идеализации наций как политий, строящихся на общности языка и культуры, которые, в свою очередь, были следствием общего происхождения народа. Считалось, что государства должны соответствовать этим «естественным» и «исконным» общностям – в отличие от империй, сложившихся в результате завоеваний, современные нации должны строиться на естественной преемственности и солидарности людей общего происхождения и традиций. Элитарные романтические движения делали упор на отличительные черты культуры, обнаруживаемые в простом народе, и полагали, что современные нации способствуют раскрытию этих культурных качеств. Для сторонников этой точки зрения, иногда называемой примордиалистской (концепция этнической изначальности), Италия, Сербия или Литва существовали всегда в виде, так сказать, потенциальных национальных государств. Чего им недоставало прежде, так это политической возможности создания государственности[37].

В противовес этой картине некоторые «модернистски» настроенные историки и антропологи утверждали, что нации во многих случаях создавались государствами. Иными словами, если у вас есть государство, то вы начинаете замечать или подчеркивать (а в ряде случаев намеренно создавать) некоторые общие черты его обитателей. Антрополог Эрнест Геллнер рассматривал национализм с функционалистской точки зрения, считая его порождением современного индустриального общества в том смысле, что современному бюрократическому государству требуется слой чиновников нижнего и среднего уровней, обладающих навыками управления, то есть администраторов, говорящих на одном языке и объединенных благовидной претензией на легитимность. Всем этим потребностям, по мысли Геллнера, отвечает национальное государство. Государственная система образования готовит бюрократов. Унификация диалектов и выработка единого языка (как это произошло в Германии и Италии) способствуют коммуникации. Государство выглядит более легитимным, если предстает построенным на общих культурных ценностях и населенным подданными общего происхождения[38]. Мифы о происхождении подпитывают чувство общей судьбы, укореняя группы в той или иной мере выдуманном прошлом, золотом веке, в который этническая группа могла бы вернуться, обретя суверенитет в границах национального государства[39].

Согласно такому функционалистскому подходу, большинство романтических притязаний на этническую аутентичность хотя и сыграли важную роль, на деле были чистейшей выдумкой. Иными словами, если политическая цель заключалась в объединении конкретного региона и превращении его в эффективное самостоятельное государство, всегда можно было подыскать подходящую легенду об общем происхождении или сходство между диалектами, чтобы превратить население региона в этническую группу с общим языком, а в итоге и в нацию, жаждущую обрести политическое бытие. Так, некоторые историки считают, что единого норвежского языка не существовало, пока он не был создан политической элитой, и мало кто считал себя эстонцем, пока элите не удалось создать независимую Эстонию. Подобным же образом историки забавляются развенчанием «выдуманных традиций» некоторых европейских народов, указывая, например, что шотландский тартан или ритуалы британской монархии, считающиеся архаичными и аутентичными, были изобретены в XIX в. людьми, полагавшими, что всякий славный народ должен хранить следы былых обычаев[40].

Однако это представление о «сконструированных» нациях по большой части является преувеличением. В основном потому, что оно ограничивается весьма небольшим сегментом времени и пространства – европейскими империями XIX в. В других местах задолго до возникновения современных бюрократических государств люди интуитивно чувствовали связь между языком, этничностью и государственностью. Несмотря на тысячелетия конфликтов и борьбы между многочисленными региональными образованиями, китайцы считали, что Поднебесная империя должна включать все народы ханьской культуры, и схожим образом представляли свою государственность корейцы и японцы. Задолго до появления национализма в современном смысле слова у жителей таких далеких друг от друга мест, как города-государства Греции и африканские королевства йоруба, существовало представление об этнической идентичности, преимущественно основанное на общности языка и традиций[41].

Возникают вопросы: почему эти общие черты так важны? Почему люди придают им значение? В самом деле, даже если «модернистский» подход верен и нации были выстроены элитами из разрозненных общин, почему люди сочли эти особенности важными? Почему они проявили готовность защищать это (якобы подложное) этническое наследие? С чего бы махинации элит показались простому народу убедительными? Причины, по которым все это (до некоторой степени) работало, а люди сочли этничность убедительной, на самом деле нельзя понять из самих моделей этничности. Ответ кроется в куда более общем феномене, имеющем отношение к устройству коллективных действий и устойчивых групп.

Этнификация как вербовка

Нации часто строятся на принципе этничности, но этничность сама по себе остается загадкой – или должна быть таковой. Идея этничности предполагает, что определенная группа людей разделяет общие интересы и должна объединиться для осуществления общих целей в силу общих традиций, общего (зачастую) языка и в большинстве случаев общего происхождения. Не следует считать этничность признаком политической незрелости, примитивной чертой политического устройства, предшествовавшего большим нациям, демократическим институтам и современным коммуникациям. Этнический конфликт может вновь разгореться в формально унитарных республиках, политики националистического и популистского толка часто прокладывают себе путь к власти, используя демократические процедуры, а средства массовой коммуникации с легкостью распространяют ксенофобию. Этническая рознь вовсе не пройденная стадия истории человечества; похоже, она становится той отметкой, к которой часто возвращаются социальные группы[42]