Читать книгу Ничего не говори. Северная Ирландия: Смута, закулисье, «голоса из могил» - Патрик Радден Киф - Страница 4

Когда Долорс Прайс была маленькой девочкой, из всех святых она больше всего почитала мучеников. Тетя Долорс со стороны отца, являясь ревностной католичкой, говорила: «За Господа и Ирландию». А для остальной части семьи на первом месте стояла Ирландия. Живя в Западном Белфасте в 1950-х, девушка покорно каждый день ходила в церковь. Но вскоре она заметила, что ее родители этого не делают. Однажды, когда ей исполнилось 14 лет, она заявила:

– Я не пойду на мессу.

– Но ты должна это делать, – сказала ее мать Крисси.

– Ничего я не должна… и не пойду, – отвечала Долорс.

– Ты должна туда ходить, – убеждала Крисси.

– Послушай, – ответила Долорс. – Я сейчас выйду на улицу, постою полчаса за углом и скажу тебе: «Я была на мессе». А на самом деле я туда не пойду.

Даже в детстве она отличалась упрямством, а потому добилась своего.

Прайсы жили в одной половине маленького муниципального дома, расположенного на чистенькой, идущей под уклон улочке под названием Сливгаллион-драйв[2]. Отец Долорс, Альберт, занимался изготовлением мягкой мебели; он делал стулья, которые вечно загромождали и без того узкую переднюю. Но если другая семья на их месте украсила бы каминную полку фотографиями семейных праздников, то Прайсы гордо выставляли там снимки из тюрем. Дело в том, что Альберт и Крисси Прайс были фанатичными приверженцами республиканства – они были убеждены в том, что британцы оккупировали остров Ирландия и ирландцы обязаны изгонять их со своей территории всеми доступными средствами.

Когда Долорс была маленькой, она сидела у Альберта на коленях, и он рассказывал ей, как он в 1930-х еще мальчишкой вступил в Ирландскую республиканскую армию (ИРА), а в подростковом возрасте ездил в Англию, чтобы устроить там теракт. С картонками в ботинках (настоящие стельки были ему не по карману) он осмелился бросить вызов могущественной Британской империи.

Низкорослый мужчина с очками в проволочной оправе и желтыми от табака пальцами, Альберт рассказывал жуткие истории о легендарной отваге давно ушедших из жизни патриотов. У Долорс были еще братья и сестры: Дамиан и Клер, но самую близкую связь она ощущала с младшей в семье – с Мариан. Перед сном отец любил развлекать их историей о том, как он вместе с двадцатью другими узниками бежал из тюрьмы в городе Дерри; они сделали подкоп под зданием. Один из сокамерников играл на волынке, чтобы заглушить звуки побега.

Доверительным тоном Альберт просвещал Долорс и ее сестру относительно самых безопасных методов производства взрывчатых веществ в домашних условиях, говорил, что для этого нужны деревянные емкости и инструменты – никакого металла! – потому что «единственная искра – и тебя нет в живых». Ему нравилось вспоминать о дорогих своих товарищах, которых повесили британцы, и Долорс росла в уверенности, что все это совершенно обычные вещи: у родителей любого ребенка есть друзья, которых повесили. Истории отца казались такими реальными, что ее била дрожь, и по телу бежали мурашки.

Все в семье так или иначе сидели в тюрьме. Мать Крисси, бабушка Долан, состояла в Женском совете ИРА, Куманн на мБан[3], и провела три месяца в тюрьме «Арма» за попытку отнять боевое оружие у одного полицейского офицера из Корпуса королевских констеблей Ольстера. Крисси тоже служила в Куманн и мотала срок в «Арма» вместе со своими тремя сестрами: их арестовали за ношение «запрещенной эмблемы» – маленьких бумажных цветов, оранжевых, белых и зеленых, называемых белыми, или пасхальными, лилиями.

В семье Прайсов, как и вообще в Северной Ирландии, люди всегда были склонны говорить о катастрофах давнего прошлого так, будто они случились лишь неделю назад. Все это не способствовало пониманию того, где и когда началась старая вражда Британии и Ирландии. На самом же деле трудно представить, какой была Ирландия до того, что Прайсы называли просто «этим делом». И почти не имело значения, когда же началась эта история: так было всегда. Она уходила корнями дальше, чем раскол протестантов и католиков, и была старше самой протестантской церкви. Можно заглянуть на тысячу лет назад и дойти до набегов нормандцев в XII веке, когда в поисках новых земель они пересекали Ирландское море на утлых суденышках. Или обратиться к временам Генриха VIII и Тюдоров в XVI столетии, когда те заявили о покорении Ирландии англичанами. А еще были протестантские иммигранты из Шотландии и Северной Англии, проникшие в Ирландию в XVII веке и установившие там плантационную систему, в которой местные, говорящие на гэльском языке, оказались вдруг арендаторами и наемными работниками на тех землях, что некогда им принадлежали.

Но в доме на Сливгаллион-драйв из всей этой саги более всего вспоминали главу под названием «Пасхальное восстание 1916 года», когда группа ирландских революционеров захватила здание почты в Дублине и объявила Ирландию свободной и независимой республикой. Долорс росла, слушая легенды об отважных героях мятежа и об одном из его предводителей – поэте-романтике Патрике Пирсе. «Всеми своими поколениями ирландцы доказали свое право на национальную свободу», – вещал он со ступенек здания почтамта.

Пирс был неисправимым романтиком, увлеченным идеей кровавой жертвы. Еще ребенком он мечтал о том, как пожертвует своей жизнью во имя чего-то высокого, а затем пришел к выводу, что в кровопролитии заключен некий высший смысл «очищения». Пирс восхищался христианской смертью прежних ирландских мучеников и за несколько лет до восстания писал, что «нужно согреть старое сердце земли красным вином сражения».

И он исполнил свою мечту. После краткого всплеска славы восстание было безжалостно подавлено британскими властями Дублина; Пирса и еще 14 его товарищей судили и приговорили к расстрелу. Ирландская война за независимость привела к разделению острова на две части: южную, 26 графств которой получили некоторую независимость как Ирландское свободное государство, и северную, шесть графств которой продолжали оставаться под управлением Великобритании. Подобно другим стойким республиканцам, семья Прайс не считала то место, где они жили, «Северной Ирландией». Для них оно было «севером Ирландии». На местном языке даже выбор слова приобретал политический смысл.

Культ мученичества может быть весьма опасен, и Акт о флагах и эмблемах строго регламентировал всяческие церемонии в Северной Ирландии. Ирландского национализма боялись до такой степени, что на севере можно было угодить в тюрьму, просто вывесив триколор Республики. Будучи девочкой, Долорс надевала в пасхальное воскресенье свое лучшее белое платье, брала корзинку, полную яиц, и прикалывала к одежде белую, или пасхальную, лилию в память о подавленном восстании. Для ребенка это было чем-то вроде романтического ритуала, щекочущим нервы ощущением своей причастности к тайному обществу нарушителей закона. Она научилась прикрывать лилию рукой при виде приближающегося полицейского.

Однако иллюзий относительно погребального звона по тем, кто посвятил себя «этому делу», у нее не было. Альберту Прайсу не довелось увидеть своего первенца – старшую дочь, умершую в младенчестве, пока отец находился за решеткой. У Долорс была тетя Брайди, одна из сестер Крисси, которая в юности тоже принимала участие в борьбе. Однажды, в 1938 году, Брайди помогала перенести взрывчатые вещества из тайника, а они вдруг детонировали. Взрыв оторвал Брайди кисти обеих рук, обезобразил лицо и навсегда лишил зрения. А ведь в тот момент ей было 27 лет.

Несмотря на прогнозы врачей, тетушка Брайди выжила. Но она стала инвалидом и всю оставшуюся жизнь нуждалась в чьей-то заботе. Не имея рук и зрения, она не могла самостоятельно даже переодеться или высморкаться, да и вообще мало что могла сделать без посторонней помощи. Брайди часто гостила в доме на Сливгаллион. Если семья Прайс и жалела ее, то это было некое вторичное чувство по отношению к восхищению ее готовностью пожертвовать всем за идею. Брайди вернулась из госпиталя в свой крошечный домик с туалетом во дворе, за ней не закрепили социального работника, пенсии тоже не было – такая вот жизнь в полной слепоте. Однако она никогда не сожалела о своей жертве во имя объединения Ирландии.

Когда Долорс и Мариан были маленькими, Крисси, бывало, отправляла их наверх, наказывая: «Поговорите с тетей Брайди». Женщина жила в спальне, одна и во мраке. Долорс нравилось на цыпочках подниматься по лестнице, но Брайди обладала очень острым слухом, а потому она всегда понимала, что девочка идет к ней. Тетушка была заядлым курильщиком, и, начиная с возраста восьми или девяти лет, Долорс поручили зажигать сигарету для Брайди и аккуратно вставлять ее затем между губ. Долорс ненавидела такую работу. Она находила ее отвратительной. Она рассмотрела лицо тетки лучше, чем кто-либо, и ощущала страшный ужас от того, что случилось с ее родственницей. Долорс любила болтать, говорить все, что придет ей в голову, как это свойственно детям. Иногда она спрашивала Брайди: «Разве ты не хотела бы умереть?»

Схватив обрубки рук тети своими маленькими ручками, Долорс гладила восковую кожу. Они напоминали ей, как она любила повторять, «кошачьи лапки». Брайди носила темные очки, и Долорс однажды заметила, как слезы, стекая по стеклам, ползут по изуродованным щекам. Долорс было интересно: как можно плакать, если у тебя нет глаз?

* * *

Холодным ясным утром 1 января 1969 года группа протестующих студентов собралась у городской ратуши на площади Донегалл в центре Белфаста. Они хотели пройти от Белфаста до стен города Дерри, что в 70 милях (113 км) оттуда; марш должен был занять несколько дней. Они протестовали против непрекращающейся дискриминации католиков в Северной Ирландии. Разделение острова создало весьма специфическую ситуацию, при которой каждое из двух религиозных сообществ (отношения между которыми были напряженными в течение нескольких столетий) стало ощущать себя в итоге подвергающимся гонениям меньшинством: протестанты, составляющие большинство в населении Северной Ирландии, но оказавшиеся в меньшинстве на острове Ирландия в целом, боялись попасть под власть католической Ирландии; католики, представляющие большинство на острове Ирландия, но меньшинство в Северной Ирландии, чувствовали, что их шесть графств подвергаются дискриминации.

Северная Ирландия была домом для миллиона протестантов и полумиллиона католиков, и католики на самом деле сталкивались с из ряда вон выходящей дискриминацией: их часто лишали хорошей работы и жилья, им не давали никакой политической власти, которая могла бы улучшить их положение. Северная Ирландия имела собственную автономную политическую систему, базирующуюся в Стормонте на окраине Белфаста. На протяжении половины столетия ни один католик никогда не занимал поста во властных структурах.

Отлученные от кораблестроения и других привлекательных отраслей, католики часто предпочитали уехать – эмигрировать в Англию или Австралию в поисках работы, которую они не могли получить дома. Уровень рождаемости у католиков примерно вдвое выше, чем у протестантов, однако в течение трех десятилетий, предшествующих маршу в Дерри, католическое население оставалось практически неизменным, потому что слишком много людей не имели иного выбора, кроме как уехать.

Полагая, что кастовая система в Северной Ирландии походила на расовую дискриминацию в Соединенных Штатах, молодые участники протеста решили равняться исключительно на американское движение за гражданские права. Они изучили марши 1965 года от Сельмы до Монтгомери (под руководством Мартина Лютера Кинга и других борцов за права чернокожих). Когда студенты, одетые в куртки с капюшонами, сцепив руки, вышли из Белфаста, они несли плакаты с лозунгами марша за гражданские права и пели: «Мы все преодолеем».

Среди демонстрантов была и Долорс Прайс: она присоединилась к протестующим вместе со своей сестрой Мариан. 18-летняя Долорс была моложе большинства участников марша, многие из которых учились в университете. Она выросла и превратилась в невероятно красивую девушку с темно-рыжими волосами, блестящими голубовато-зелеными глазами и светлыми ресницами. Мариан была на несколько лет моложе ее, однако сестры никогда не разлучались. Все в Андерсонстауне (окраина Белфаста. – Ред.) знали, что это «дочери Альберта». Они были так близки и так часто появлялись повсюду вместе, что могли сойти за близнецов. Они называли друг друга «Дотс» и «Мар» и спали в одной кровати. Долорс обладала напористым характером и была не чужда бунтарских настроений, и вот сестры шли в рядах участников марша; их неуклюжий выговор жителей Белфаста слегка сгладился благодаря обучению в Сент-Доминик – строгой католической старшей школе для девочек в Западном Белфасте; их остроумные реплики перебивались взрывами смеха.

Впоследствии Долорс описывала свое детство как «оболванивание», «политическую вербовку». Однако она всегда отличалась ярко выраженной независимостью в мыслях и никогда не умела держать свои убеждения при себе. Уже в подростковом возрасте она начала подвергать сомнениям некоторые догмы, под влиянием которых воспитывалась. Шли 1960-е, и все, что могли сделать монахини в Сент-Доминик, – это попытаться слегка затормозить те бурлящие потоки перемен, которые несли устоявшийся мир в неведомое завтра. Долорс любила рок-н-ролл. Как и многие молодые люди в Белфасте, она восхищалась Че Геварой, так восхитительно смотревшимся на фотографиях аргентинским революционером, боровшимся плечом к плечу с Фиделем Кастро. То, что Че был сражен пулей боливийского военного и ему отрубили руки (этим он был похож еще и на тетю Брайди), лишь помогло ему занять свое место в девичьей коллекции революционеров-героев.

Несмотря на усиливающуюся напряженность между католиками и протестантами в Северной Ирландии, Долорс пришла к убеждению, что вооруженная борьба, сторонниками которой были ее родители, по-видимому, устаревшее решение, некий пережиток прошлого. Альберт Прайс любил поговорить и был отличным рассказчиком. Одной рукой он обхватывал плечи, другой – поправлял неизменную сигарету во рту и щедро угощал слушателей историческими событиями, анекдотами и личным обаянием, пока они наконец не начинали смотреть на вещи так же, как и он. Но Долорс отличало неуемное желание спорить. «Слушай, посмотри на ИРА, – бывало, говорила она отцу. – Ты же уже пробовал и проиграл!»

И действительно, история ИРА выглядела до некоторой степени как история поражений: как отметил Патрик Пирс, каждое поколение поднимало мятеж того или иного рода, однако к концу 1960-х годов Ирландская республиканская армия в основном сошла со сцены. Старики все еще съезжались в тренировочные лагеря на южной границе Республики, чтобы попрактиковаться в стрельбе из древнего оружия, оставшегося от прошлых кампаний. Но никто не воспринимал их как серьезную военную силу. Остров (Ирландия) все так же был разделен. Условия для католиков не улучшились. «Вы проиграли, – говорила Долорс отцу и добавляла: – Есть другой путь».

Долорс начала посещать собрания новой политической группы, «Народная демократия», в зале кампуса Университета Квинс. Как Че Гевара и многие ее приятели по маршу, Долорс исповедовала некую версию социализма. Весь этот фанатичный раскол между протестантами и католиками казался ей вредным отвлечением от борьбы, и она пришла к следующему убеждению: рабочий класс протестантов, может, и обладает некоторыми преимуществами, но и он тоже страдает от безработицы. Протестанты, живущие в отвратительных лачугах вдоль Шанкилл-роуд в Белфасте, тоже не имели туалетов в домах. Если бы можно было убедить их, что лучше жить в объединенной – и социалистической – Ирландии, разлад, столетиями преследующий два сообщества, в конце концов прекратился бы.

Одним из лидеров марша был общительный, умеющий убедительно говорить молодой социалист из Дерри по имени Имон МакКанн, с которым Долорс познакомилась и быстро подружилась. МакКанн убеждал своих соратников не демонизировать протестантов из рабочего класса. «Они ни с какой стороны нам не враги, – настаивал он. – Они не эксплуататоры, одетые в костюмы по 30 гиней. Они жертвы системы, обманутые юнионистами – землевладельцами и промышленниками из профсоюзов. Они рабочие люди». МакКанн утверждал, что такие протестанты на их стороне, только еще сами этого не осознают.

* * *

Ирландия – маленький остров, менее двух сотен миль в его самых широких точках. За несколько часов на машине можно добраться с одного побережья на другое. Но с того момента, как протестующие покинули площадь Донегалл, им надоедали несогласные с их выступлением – протестантские «юнионисты», которые стремились выразить лояльность британской короне. Их лидером был тучный мужчина 44 лет с оттопыренными ушами. Его звали Рональд Бантинг. Он бывший учитель математики, а еще раньше – офицер британской армии, а потому сторонники называли его Майором. Когда-то он придерживался более прогрессивных взглядов, но потом попал под влияние яростного антикатолического министра Яна Пейсли, поскольку тот был добр к его умирающей матери. Бантинг являлся оранжистом, членом Организации протестантского братства, которая сознательно ставила себя в оппозицию по отношению к католическому населению. Вместе со своими сторонниками он толкал идущих вперед людей, смеялся над ними и пытался выхватить из их рук плакаты с лозунгами, размахивая при этом своим флагом – «Юнион Джеком». Какой-то журналист спросил Бантинга, не лучше ли оставить демонстрантов в покое, просто игнорировать их.

– Нельзя игнорировать дьявола, брат, – ответил Бантинг.

Вероятно, Бантинг был фанатиком, но многие люди разделяли его опасения. «Более всего протестанты в Северной Ирландии боятся того, что католики задавят их», – говорил в тот год Теренс О’Нейл, премьер-министр автономного британского правительства в Северной Ирландии. Что он имел в виду, не вполне ясно, ведь протестанты в конечном итоге превосходили католиков по численности, да и Лондон всегда бы пришел на помощь. Многие на английском «материке», казалось, имели смутное представление о непокорной провинции у берегов Шотландии; другие были бы рады отпустить Северную Ирландию. Как ни крути, Британия десятилетиями угнетала колонии. Как сказал тогда один английский журналист, юнионисты в Северной Ирландии были «обществом более британским, чем сами британцы в отношении того, до чего самой Британии вообще не было дела». «Лоялисты» – так называли особенно ревностных юнионистов – были склонны видеть в себе последних защитников национальной идентичности, находящейся под угрозой исчезновения. Как писал Редьярд Киплинг в стихотворении «Ольстер» в 1912 году:

Но у Майора Бантинга имелись куда более личные причины бояться этого марша. Среди оборванных демонстрантов, распевающих песни хиппи и несущих плакаты с требованием прав, шел и его собственный сын. Студент из Квинс, молодой человек с густыми бакенбардами, Ронни Бантинг втянулся в радикальную политику летом 1968 года. Он едва ли был единственным протестантом среди марширующих. Напротив, у протестантов существует давняя традиция, связанная с признанием независимости Ирландии. Один из героев ирландского республиканизма, Вольф Тон, возглавивший в 1798 году серьезное восстание против британского правления, исповедовал протестантство. Но Ронни явно был единственным участником марша, чей отец яростно занимался созданием контрпротеста и возглавлял собственную группу лоялистов, оскорбляющих католиков и выкрикивающих в мегафон обидные лозунги. «Отец сам себя дураком выставляет», – ворчал Ронни, которому было неудобно перед друзьями. Но такое публичное противостояние, казалось, только усиливало решимость и отца, и сына.

Как и сестры Прайс, Ронни Бантинг вступил в «Народную демократию». На одном из собраний он говорил, что лучше бы не идти маршем к Дерри, потому что велика вероятность того, что «добром это не кончится». Полиция жестоко подавила несколько прежних протестных акций. Северная Ирландия – не самое удачное место для свободного выражения взглядов. Из опасения мятежа католиков еще во времена разделения вышел Акт о чрезвычайных полномочиях, который устанавливал постоянное чрезвычайное положение в стране: правительство могло запрещать митинги и определенные типы речей; оно имело право разыскивать и арестовывать людей без ордера, а также бросать их в тюрьмы без суда и следствия. Королевские констебли Ольстера были почти исключительно протестантами, а кроме того, в состав этой организации входило нерегулярное подразделение, известное как спецподразделение В, состоящее из вооруженных юнионистов, часто резко настроенных против католиков. Один из его давних служащих так описывал набор в спецподразделение В: «Мне нужны мужчины, и чем они моложе и свирепее, тем лучше».

В то время как марш продвигался по загородной местности, его участники заходили в протестантские деревни, считавшиеся оплотом юнионистов. Всякий раз, когда это случалось, откуда-то появлялись местные мужчины, вооруженные палками. Они преграждали студентам путь, и отряд полицейских, сопровождавших марш, заставлял молодых людей идти в обход той или иной деревни. Кое-кто из приспешников майора Бантинга шел вместе с демонстрантами и насмехался над ними. Один из них нес ламбег – большой барабан, который ассоциируется с традициями юнионистов, – и его зловещий стук эхом разносился по зеленым холмам и небольшим деревушкам, собирая новых противников католического марша.

Студенты подготовились к жестокой драке; на самом деле некоторые из них даже были бы ей рады. Марши «Сельма – Монтгомери» в свое время спровоцировали полицию на применение суровых мер; возможно, нынешнее жестокое насилие при разгоне марша, показанное по телевидению, наряду с другими событиями, приведет к реальным переменам. У студентов было ощущение того, что мирное выступление не может привести к несправедливо жестокому возмездию: шел 1969 год, и казалось, что молодежь всего мира находится в авангарде борьбы за справедливость. Быть может, и в Северной Ирландии линия фронта будет разрушена, прекратятся конфликты католиков с протестантами, республиканцев с лоялистами, а борьба перейдет на другой уровень: это будет борьба между отжившим и новым – борьба сил будущего против сил прошлого.

На четвертый и последний день марша в десяти милях от окраины Дерри один из протестующих закричал в мегафон: «Похоже, сейчас полетят камни». Обстановка накалялась. С того момента, как процессия вышла из Белфаста и по мере ее продвижения вперед, к ней присоединилось множество молодых людей, и теперь дорогу заполонили сотни демонстрантов. Мужчина с мегафоном снова крикнул: «Вы можете быть ранены! Готовы вы к такому повороту дел?»

Демонстранты хором ответили: «Да!»

* * *

Предыдущей ночью, когда участники марша спали на полу в здании администрации деревни Клоди, Майор Бантинг собрал своих сторонников в Дерри (или в Лондондерри, как называл этот город Бантинг). Сотни возбужденных лоялистов находились внутри ратуши на берегу реки Фойл – величественного здания из камня, украшенного витражами. У лоялистов шло «молитвенное собрание». Здесь же был и Ян Пейсли, готовый приветствовать своих сторонников.

Радикал, имеющий неистовых последователей, происходил из семьи баптистского проповедника. Пройдя обучение в евангелистском колледже в Уэльсе, он учредил свою собственную церковь, придерживающуюся крайне жесткой линии. Имея почти двухметровый рост, Пейсли представлял собой внушительного мужчину с косящими глазами и кривыми зубами, волосами, зачесанными назад, и дрожащей челюстью; он склонился над кафедрой и яростно обличает «римское чудовище» (католиков). Согласно его заявлению, Ватикан и Ирландская республика вступили в тайный сговор и готовят государственный переворот в Северной Ирландии. Католики продолжают наращивать свою численность и силу и скоро превратятся в «тигра, намеренного растерзать свою жертву».

Пейсли был типичным политиканом, Крысоловом-дудочником из сказки братьев Гримм. Этот искатель народной популярности водил своих последователей по католическим районам, провоцируя мятежи в любом месте, где ему только стоило появиться. Зловещим низким голосом – бас-профундо – он вещал о том, что католики – это отбросы, что они «плодятся, как кролики, и множатся, как паразиты». Он бросался в глаза, сеял распри, обострял разногласия. На самом деле он был до такой степени несимпатичен и излучал такую неприкрытую ненависть, что некоторые республиканцы полагали, что, если хорошо подумать, просчитав все плюсы и минусы, то можно прийти к выводу, что Ян приносит пользу их движению. «Зачем нам устранять Пейсли? – спросила как-то Крисси, мать Долорс. – Он наш самый большой актив».

Несмотря на то что население Дерри в основном составляли католики, в изобретательном воображении лоялистов город был живым памятником протестантского сопротивления. В 1689 году протестантским силам, верным новому королю Вильгельму Оранскому, удалось удержать город во время его осады католической армией, выступавшей за Якова II. В какой-нибудь другой части мира такое потускневшее со временем событие могло бы удостоиться разве что информационной доски. Но в Дерри победу в небольшой стычке праздновали каждый год, с демонстрациями, проводимыми местными протестантскими организациями. И вот сейчас, по мнению Пейсли и Бантинга, протестующие студенты, которые запланировали марш в Дерри, должны встретить здесь следующим утром нечто похожее на то, что было во времена осады.

Эти защитники гражданских прав, возможно, лишь притворяются мирными демонстрантами, говорил Пейсли своим сторонникам, а на самом деле это просто замаскированные «солдаты ИРА». Он напомнил о роли Лондондерри как оплота, противостоящего папистским посягательствам. Готовы ли они снова встать на защиту города? Раздались крики: «Аллилуйя!» У Пейсли была привычка завести толпу и ретироваться прежде, чем полетит первый камень. А назначенный на пост его адъютанта Майор Бантинг говорил собравшимся, что каждый, кто «считает себя мужчиной», должен вооружиться и предпринять «такие защитные меры, которые кажутся ему подходящими».

И вот под прикрытием ночной темноты местные мужчины, собравшись в полях у дороги в Дерри, начали заготавливать камни – целый арсенал. Один из фермеров, поддерживающий борьбу с католиками, пригнал трактор для подвоза снарядов. И это были не мелкие камешки, а крупные булыжники из нового карьера; их сложили кучками на рассчитанном расстоянии в местах, подготовленных для засады.

* * *

«Мы с самого начала заявили, что наш марш не связан с насилием, – напомнил Имон МакКанн Долорс и другим протестующим в последнее утро мероприятия. – Сегодня наше благочестивое намерение подвергнется проверке». Демонстранты снова двинулись вперед; они шли медленно, с ощущением усиливающегося трепета. Идти приходилось по узкой деревенской дороге, окруженной высокими изгородями. Впереди, у моста Бернтоллет – старого каменного сооружения через реку Фоган, образовалось бутылочное горлышко. Долорс с Мариан и другими молодыми демонстрантами продолжали свое движение к мосту. Затем за мостом, на возвышенности, появился мужчина. На его руках были белые повязки, и он театрально размахивал ими, подавая замысловатые сигналы, как матадор, подзывающий невидимого быка. Вскоре к нему присоединились другие – крепкие молодые люди выходили на возвышение над дорогой и, собравшись в небольшие группы, смотрели сверху вниз на демонстрантов. Теперь на дороге скопилось несколько сотен человек, стиснутых изгородями – бежать некуда. А в полях появлялось все больше и больше людей с белыми повязками на руках. Уже полетели первые камни.

Бернадетту Девлину, другу Долорс, который был одним из организаторов марша, показалось, будто опустился «занавес» из снарядов. Вокруг словно из воздуха материализовались мужчины и парни, они выкрикивали оскорбления, бросали камни, кирпичи, молочные бутылки. Некоторые из атакующих расположились значительно выше дороги, другие же засели за изгородями, идущими вдоль нее. А были такие, кто наступал спереди, оттесняя демонстрантов от моста.

Люди, идущие в авангарде, рванулись к мосту, в то время как задние ряды повернули, чтобы обойти баррикаду. Но Долорс и Мариан оказались в середине.

Они перелезли через забор, однако камни продолжали лететь в них. В этот момент мужчины начали быстро спускаться вниз и атаковать демонстрантов. Долорс казалось, что она стала участником сцены из голливудского вестерна – будто индейцы наводняют прерии. Головы кое-кого из нападавших защищали мотоциклетные шлемы. Они спускались вниз, размахивая дубинками, ломами, свинцовыми трубками и палками. Некоторые мужчины вооружились деревянными досками, утыканными гвоздями; они бросались на демонстрантов, стараясь нанести как можно больше ран. Люди, натянув на голову куртки, чтобы хоть как-то защититься, ничего не видели, спотыкались, беспорядочно перемещались и в поисках защиты хватались друг за друга.

Тех, кто пытался бежать в поля, швыряли на землю и пинали до тех пор, пока они не теряли сознание. Кто-то схватил лопату и ударил по голове молоденькую девушку. Двух фотографов из газеты тоже избили и забросали камнями. Нападавшие выхватили у них пленку и сказали, что, если они не уберутся отсюда, то их убьют. А в центре событий был Майор Бантинг – гранд-маршал, машущий руками, как дирижер; рукава его пальто покрылись пятнами крови. Он выхватывал лозунги из рук демонстрантов, и кто-то поджигал их.

Протестующие не сопротивлялись. Они заранее условились о ненасильственном характере акции. Долорс Прайс окружали молодые люди с ранами на лицах и кровавыми подтеками вокруг глаз. Она шлепнулась в реку – ее окатило ледяной водой. На расстоянии было видно, как другие демонстранты тоже летят с моста в реку. Пытаясь сопротивляться течению, Долорс не могла оторвать взгляд от одного из нападавших – мужчины с дубинкой; всю оставшуюся жизнь, возвращаясь к этому моменту, она будет помнить его глаза, горевшие ненавистью. Она просто смотрела в эти глаза и молчала.

Наконец офицер из Корпуса королевских констеблей Ольстера вошел в реку, чтобы прекратить драку. Долорс схватила его за куртку и не отпускала. Но даже и тогда, когда этот сильный коп помог ей выбраться на безопасное место, страшная бойня все еще продолжалась. В тот день здесь присутствовало несколько дюжин констеблей из Корпуса, но большая часть из них предпочитала не вмешиваться. Позже было высказано предположение о том, что нападавшие потому и надели белые повязки на руки, чтобы друзья из полиции не путали их с демонстрантами. На самом деле многие из людей Майора Бантинга – те самые, что и затеяли избиение, – были членами спецподразделения В.

После, по дороге в больницу Алтнагелвин, что в Дерри, Долорс плакала, охваченная странной смесью облегчения, отчаяния и разочарования. Когда в конце концов они с Мариан вернулись в Белфаст и появились, избитые, в синяках, в маленьком домике на Сливгаллион-драйв, Крисси Прайс выслушала рассказ об их страданиях. По окончании его она задала лишь один вопрос: «А почему вы не дали сдачи?»