Читать книгу Обстоятельства гибели - Патрисия Корнуэлл - Страница 5

Фургон остановился, и Марино с Люси выходят. Мы припарковались перед зданием гражданского терминала аэропорта Джона Уоллеса. Марино и Люси уже выгружают мои вещи, а я продолжаю просматривать запись.

Через открытый спускной шлюз в кабину врывается холодный воздух. Я никак не могу понять, почему хозяин Сока отправился с ним именно в Нортон’с-Вудс, почти в Сомервилл. Почему не куда-то поближе? Может быть, чтобы встретиться с кем-то? На экране появляются черные железные ворота. Они немного приоткрыты, и он открывает их шире. На руках у парня толстые черные перчатки вроде тех, что носят мотоциклисты. Руки замерзли, или он надел их по какой-то другой причине? Может быть, он все же задумал что-то недоброе. Может быть, планирует воспользоваться оружием. Пытаюсь представить, как он сдвигает затвор девятимиллиметрового пистолета и нажимает на спусковой крючок в такой вот перчатке. Нет, неудобно. Следовательно, и мое предположение нелогично.

Я слышу, как он открывает пластиковый пакет, а когда наклоняется, мельком замечаю что-то похожее на деревянный ящичек. Их часто делают из кедра и оборудуют, как хьюмидоры, маленьким гигрометром. Вспоминаю, что раньше видела на столе в квартире стеклянную курительную трубку. Может быть, он потому ходит гулять в Нортон’с-Вудс, что место это уединенное, обычно тихое и у полиции интереса не вызывает, если только там не происходит какое-то важное событие или не появляется какая-нибудь особенно важная персона, безопасность которой должна быть обеспечена. Может быть, ему нравится приходить туда покурить травки. Он свистит, подзывая Сока, наклоняется, снимает поводок, и я слышу: «Ну что, малыш, помнишь наше место? Покажи мне наше место». Он говорит что-то еще, неразборчивое. Потом что-то вроде: «Хочешь послать?..» или «Ты послал…». Просмотрев эпизод дважды, я все равно не понимаю сказанного, может быть, из-за того, что он наклонился и говорит в воротник.

С кем он разговаривает? Поблизости никого не видно, только пес и руки в перчатках. Потом угол съемки меняется – он поднимается, – и я снова вижу парк, деревья, скамейки и чуть в стороне каменную дорожку возле здания с зеленой металлической крышей. На экране мелькают люди – судя по одежде, они там находятся не по причине свадьбы, а тоже, как и наш герой, пришли прогуляться. Сок трусит к кустикам по своим делам, а его хозяин уходит все дальше, в глубь парка с его древними вязами и зелеными скамеечками.

Свистит. Говорит: «Давай за мной, дружок».

В затененных местах вокруг густых зарослей рододендронов снег глубокий и темный от жухлых листьев, камней и сломанных веток – в голову лезут мысли о тайных захоронениях, облезшей коже, разбросанных обглоданных костях. Хозяин Сока осматривается, и камера останавливается на трехъярусной зеленой крыше дома из дерева и стекла, который мы с Бентоном тоже видим с нашей веранды. Он поворачивает голову, и я вижу дверь на первом этаже и стоящую у двери женщину с седыми волосами. На ней костюм и длинное кожаное пальто. Она разговаривает по телефону.

Наш герой свистит и идет по посыпанной галькой дорожке к Соку – убрать за собакой. «… и эта пустота заполняет мое сердце…» – поет Питер Гэбриэл. Я думаю о его тезке, молодом солдате, сгоревшем в своем «хаммере», и чувствую запах гари, как будто вся эта вонь навсегда осела у меня в носу. Я думаю о матери солдата, о ее горе и злости, что и выплеснулись на меня этим утром, когда она позвонила по телефону. Судмедэкспертов благодарят отнюдь не всегда, оставшиеся в живых нередко ведут себя так, словно это я виновата в смерти их любимых и близких людей. Не принимай все на свой счет – я постоянно напоминаю себе об этом.

Руки в перчатках снова встряхивают смятый пластиковый пакетик – такие продаются на каждом рынке, – и тут что-то случается. Рука в перчатке взлетает вверх, хлопает по наушникам, как будто он сбрасывает что-то, и я слышу удивленное, на выдохе: «Что за?.. Эй!..» Или, может, это крик от боли? Но рядом никого не видно, только роща вдалеке и фигурки в ней. Я не вижу собаки, не вижу ее хозяина. Прокручиваю назад, включая заново. В рамке вдруг появляется рука в черной перчатке… «Что за?.. Эй!..» Голос, пожалуй, все же удивленно-встревоженный, как будто ему двинули в живот.

Прокручиваю в третий раз, прислушиваюсь. Я улавливаю в голосе протест, может быть, страх и, да, боль, словно кто-то попал ему локтем в живот или грубо толкнул. Голые верхушки деревьев будто прыгают вверх и в сторону. В кадре – камни, они стремительно увеличиваются. Он падает на дорожку и либо лежит на спине, либо наушники свалились. На экране застывшая картинка – голые ветки и серое небо. Низ длинного черного пальто мелькает и исчезает – кто-то быстро проходит мимо. Снова уже знакомый звук – громкий хруст гальки под ногами. Картинка снова меняется. Голые ветки и серое небо, но они видны между перекладинами зеленой скамейки. Все происходит очень быстро, просто невероятно быстро, и вот уже другие голоса и другие звуки:

«Кто-нибудь, позвоните 911!»

«По-моему, он не дышит».

«У меня нет телефона. Позвоните 911!»

«Алло? Это… э… ммм, в Кембридже. Да, Массачусетс. Господи! Быстрей, быстрей. Чтоб им, сказали подождать. Да побыстрей же вы! Ну, это просто что-то. Да, да, мужчина. Упал и вроде бы не дышит… Нортон’с-Вудс, на углу Ирвинг и Брайан… Да, ему тут пытаются делать искусственное дыхание. Я останусь… Да, задержусь. Да, в смысле, я не… Она спрашивает, дышит он или нет. Нет, нет, не дышит!.. Я вообще-то не видел. Шел, смотрю, а он уже лежит…»

Я нажимаю на «паузу», выхожу из фургона и быстро – на улице холодно и ветрено – иду в терминал. Маленький зал с комнатами для отдыха и залом ожидания, старый телевизор. Секунду-другую смотрю новости на канале «Фокс», потом прокручиваю видео на айпаде. Люси у стойки оплачивает по карточке посадочный сбор. На дисплее снова голые ветки между перекладинами покрашенной зеленой краской скамейки. Теперь я уже не сомневаюсь, что наушники попали под скамейку – камера смотрит строго вверх, радио включено… «Цыганка смеялась и пела…» Музыка звучит громче, потому что наушники уже не прижаты к голове, и Шер как-то абсурдно неуместна.

Голоса требовательнее и беспокойнее. Я слышу торопливые шаги, хруст гальки, вой полицейской сирены вдалеке. Моя племянница у стойки разговаривает с пожилым мужчиной, бывшим пилотом, подрабатывающим в Довере оператором. Он с удовольствием предается воспоминаниям.

– …Во Вьетнаме. Значит, вы летали на… сейчас… на F-4, так?

– Точно. И еще на «томкэте». Мой последний самолет. Но, знаете, и «фантомы» оставались, до самых восьмидесятых. Хорошая техника служит долго. Посмотрите хотя бы на С-5. Некоторые «фантомы» до сих пор летают. В Израиле. Может быть, в Иране. Оставшиеся здесь, в Штатах, используются как беспилотные мишени. Чертовски хороший самолет. Вы его видели?

– Да, на авиабазе в Бель-Шассе, Луизиана. Летала туда на вертолете после «Катрины»[13].

Он кивает.

– Эксперименты на устойчивость проводились еще с «фантомами», их посылали в самый эпицентр урагана.

Экран айпада темнеет. Камера ничего больше не записывала. Я уже уверена, что, когда наш человек упал, наушники свалились и отлетели под скамейку. Не обнаруживая никакой активности, сенсор движения позволил устройству «уснуть». Интересно, как вообще получилось, что наушники оказались там, где оказались? Может быть, их кто-то отбросил. Может быть, это произошло случайно, когда кто-то попытался помочь. Может быть, это намеренно сделал человек, который скрытно записывал и выслеживал его. Я думаю о промелькнувшем длинном черном пальто и проигрываю дальше – ничего. Ни видео-, ни аудиозаписей нет вплоть до 16:37, когда деревья и темнеющее небо резко поворачиваются, а на экране возникают руки. Шуршит бумага – наушники кладут в пакет для вещдоков. Я слышу голос: «…везде новички». «Святые примут…» – отвечает другой. Мутная тьма, приглушенные голоса и больше ничего.

Я нахожу пульт на подлокотнике диванчика, переключаю телевизор на Си-эн-эн и смотрю новости с бегущей строкой. Об умершем в парке – ни слова. Снова вспоминаю про собаку. Надо бы разузнать о ней. Невозможно, чтобы никто ничего не знал. Марино входит в зал и притворяется, что не видит меня. Дуется. А может, уже сожалеет о том, что натворил, и стыдится. Спрашивать его о чем бы то ни было нет ни малейшего желания. У меня такое чувство, что и в исчезновении пса тоже есть вина Марино. Я не хочу его прощать – ни за то, что переслал видеоматериал Бриггсу, ни за то, что прежде всего позвонил ему. Может быть, если я хоть раз не прощу Марино, это послужит ему уроком, но проблема в том, что мне всегда недостает решимости до конца оставаться последовательной в делах, касающихся тех, кто мне дорог. Католическое воспитание. Вот и сейчас я уже чувствую, что смягчаюсь, что моя решимость слабеет. Переключаюсь с канала на канал и вижу, как он, не глядя на меня, подходит к Люси. Не хочу с ним ругаться. Не хочу унижать его.

Похоже, на этот раз средства массовой информации ничего не знают о человеке, труп которого ожидает меня в кембриджском морге. Иначе, рассуждаю я, такое происшествие непременно попало бы в заголовки новостей. И на мой айфон извергся бы бесконечный поток сообщений. Бриггс тоже прослышал бы об этом и как-нибудь уже отреагировал. Даже Филдинг подал бы весточку. Пока же от Филдинга нет вообще ничего. Я снова набираю его номер. Сотовый не отвечает, в офисе его нет. Ну, конечно. Он никогда и не задерживался на работе допоздна – с чего бы вдруг. Звоню на домашний в Конкорд и снова попадаю на автоответчик.

– Джек? Это Кей. – Я оставляю еще одно сообщение. – Мы вылетаем из Довера. Может быть, сбросишь мне последние новости. Следователь Лоу, надо полагать, не перезвонил? Мы все еще ждем фотографий. Кстати, не слышал ли ты о собаке? У жертвы была собака, борзая по кличке Сок. В последний раз ее видели в Нортон’с-Вудс. – В моем голосе прорезается резкая нотка. Филдинг прячется от меня, и это уже не впервые. Он мастер устраивать фокусы с исчезновениями, и у него по этой части большой опыт. – Я еще раз позвоню после посадки. Рассчитываю увидеть тебя в моем офисе между половиной десятого и десятью. Анна и Олли уже извещены, и, может быть, ты напомнишь им еще раз. Обо всем нужно позаботиться уже сегодня. Ты не мог бы позвонить в кембриджскую полицию и узнать насчет собаки? Возможно, у нее микрочип…

Наверное, это глупо, что я так ухватилась за этого пса. Что может знать о нем Филдинг? Он ведь даже на место происшествия не удосужился съездить. Тут Марино прав. Кому-то придется уйти.

Люсин «белл-407» – черный, с затемненным задним стеклом. Она открывает дверцы багажного отделения, и ветер торопливо проносится по аппарели.

Ветроуказатель стойко смотрит на север, и это одновременно хорошо и плохо. Он по-прежнему будет дуть нам в хвост, но с ним придет и штормовой фронт с дождем, градом и мокрым снегом. Марино начинает загружать мой багаж, а Люси уже обходит вертолет – проверяет антенны, статические порты, лопасти, систему экстренной посадки на воду, углекислотные баллоны, хвостовую балку, гидронасос и резервуар.

– Если за ним кто-то следил, если его кто-то скрытно записывал, то этот кто-то, поняв, что парень мертв, мог приложить руку к случившемуся, – ни с того ни с сего объявляю я. В таком случае почему бы ему не уничтожить удаленным способом записанные видеофайлы? Если не все, то, по крайней мере, те, что находятся на жестком диске и карте памяти? Разве не в его интересах сделать так, чтобы мы не нашли никаких записей и вообще ни о чем не догадались?

– Как посмотреть. – Люси берется за ручку на фюзеляже, ставит ногу на ступеньку и поднимается в кабину.

– Поставь себя на его место, – прошу я.

– Себя на его место? – Моя племянница проверяет задвижки. – Если бы я считала, что ничего особенно важного или инкриминирующего не записано, то и уничтожать бы не стала. – Она включает маленький, но мощный фонарик «шурфайр» и осматривает двигатель и его крепления.

– Почему?

Прежде чем Люси успевает ответить, ко мне подходит Марино и, обращаясь в пространство, говорит:

– Я по делам. Если кому еще надо, самое время. – Как будто он тут главный бортпроводник и его обязанность напомнить нам всем, что туалета на борту нет. Это он так ко мне подлизывается.

– Спасибо, мне не нужно, – говорю я, и он поворачивается и уходит в терминал.

– Будь я на месте наблюдателя, я бы после его смерти вот что сделала, – продолжает Люси, осматривая шланги и тюбинги, проверяя, все ли на месте и все ли в порядке. – Я бы сразу же подключилась к веб-камере, скачала все видеофайлы и, если бы не нашла ничего потенциально опасного, оставила все как есть.

Она поднимается выше – проверить несущий винт, мачту, кольцо автомата перекоса, а я жду и, только когда она спускается на площадку, спрашиваю:

– И почему бы ты оставила все как есть?

– Подумай сама.

Она идет к другой стороне вертолета, а я следую за ней. Мои вопросы часто забавляют Люси, как будто я спрашиваю ее об очевидных вещах.

– Если файлы уничтожены после его смерти, значит, это сделал кто-то другой, ведь так? – Люси светит под капот и внимательно все осматривает.

Потом снова соскакивает на аппарель.

– Разумеется, сам он стереть их уже не мог. – Я стараюсь не отвлекать ее без нужды, когда она занята предполетной проверкой, тем более когда находится под лопастями. – Поэтому если бы ты шпионила за ним и знала, что он умер, или же сама бы его убила, то оставила бы файлы и не стала бы их трогать.

– Если бы я шпионила за ним, если бы пошла в парк, чтобы убить его там, то – да, я бы оставила видеозаписи и не стала бы уносить наушники. – Люси еще раз осматривает фюзеляж. – Потому что те, кто видел его в наушниках в парке или еще до этого, стали бы спрашивать, почему они пропали. Наушники – вещь заметная.

Мы переходим к носовой части вертолета.

– К тому же, забрав наушники, мне пришлось бы забирать и спутниковое радио, залезать ему в карман, доставать, терять на все это время и надеяться, что меня никто не увидит. И что тогда делать с уже скачанными куда-то файлами? Как объяснить отсутствие записывающего устройства, если мы находим записи на домашнем компьютере или каком-то сервере? Ты же знаешь, что на это скажут. – Она открывает съемную панель над питометром, светит фонариком, наклоняется. – Каждое преступление состоит из двух вещей: самого акта и действий, направленных на то, чтобы его скрыть. В данном случае было бы разумнее оставить наушники и видеофайлы как есть, ничего не трогать, и пусть полиция или кто-то вроде нас думают, что он сам себя записывал. Марино именно так и считает, но я в этом сомневаюсь.

Люси подключает аккумуляторы. Каждый раз, выходя из вертолета на более или менее продолжительное время, она отключает их, потому что кто-то может, воспользовавшись ее отсутствием, забраться в кабину, заиграться с приборами и случайно завести двигатель. С отключенными аккумуляторами ничего такого не случится. Как бы кто куда-то ни спешил, моя племянница неизменно проводила тщательную предполетную проверку, особенно если оставляла машину без присмотра, пусть даже и на военной базе. От моего внимания не укрылось, однако, что на этот раз она проверяет все дотошнее обычного, как будто подозревает что-то или чем-то обеспокоена.

– Все в порядке? – спрашиваю я. – В полном?

– Проверяю, – говорит она, своим тоном дистанцируясь еще больше. Я чувствую ее секреты.

Люси никому не доверяет. И не должна. Мне и самой не следовало бы кое-кому доверять. Людям, которые манипулировали, лгали и утверждали, что так нужно для дела. Справедливого дела, праведного или благородного. Нуни Пьесту и Джоанну Рул задушили в постели, наверное подушками. Вот почему не было реакции тканей на повреждение. Привязанных к стульям, их насиловали, резали мачете и битым стеклом – и все после смерти. Благое, справедливое деяние, по мнению тех, кто это делал. Немыслимое, возмутительное преступление – и оно сошло им с рук. Никто не наказан по сей день. Не думай об этом. Сосредоточься на том, что впереди, а не на прошлом.

Я открываю левую переднюю дверцу и становлюсь на шасси. Ветер бьет в лицо. Извернувшись, чтобы не зацепиться за ручки управления, опускаюсь в левое кресло и пристегиваюсь. Слышу, как за спиной у меня открывает дверцу Марино. Большой, шумный и неуклюжий, он устраивается сзади, где сидит всегда. Даже если он у Люси единственный пассажир, то впереди для него места все равно нет. В вертолете двойное управление, и Марино вполне может что-то задеть, на что-то наткнуться или опереться, потому что он не думает. Просто не думает.

Люси занимает свое место и начинает еще одну предполетную проверку. Я помогаю ей тем, что отмечаю пункты проверки в списке. У меня никогда не возникало желания летать на вертолетах, которыми управляла моя племянница в последние годы, ездить на ее мотоциклах или итальянских спорткарах, но я справляюсь с ролью второго пилота и помогаю с картами и авионикой. Я знаю, как переключить радио на нужную частоту и ввести информацию в транспондер или систему радиопеленгации. В крайнем случае я могла бы, наверное, даже посадить вертолет, хотя вышло бы не очень изящно.

– Концевые выключатели в положении «выключено», – продолжаю я.

– Есть.

– Прерыватели включены.

– Есть.

Мы идем вниз по ламинированному пластиком списку, и проворные пальчики Люси касаются всего, что я называю.

Она включает бустерный двигатель и переводит дроссель в режим малого газа.

– Справа чисто. – Люси бросает взгляд в боковое окно.

– Слева чисто. – Я смотрю на темный пандус и скромное здание с освещенными окнами и стоящий на безопасном расстоянии «пайпер каб» под дрожащим на ветру брезентом.

Люси включает стартер, и лопасть несущего винта начинает медленно, с натугой вращаться, постепенно добавляя, тяжело, в ритме сердечного пульса, рассекая воздух, и я думаю о нем, том человеке в парке. Думаю о его страхе, о том, что услышала в трех словах. «Что за?.. Эй!..» И вскрик от боли.

Мысленно я снова и снова проигрываю ту сцену. Угол камеры вдруг меняется, она показывает голые ветки и серое небо, потом край длинного черного пальто. Оно промелькнуло в рамке за одно мгновение, может быть, секунду. Кто способен переступить через попавшего в беду человека так, словно он неодушевленный предмет, камень или бревно? Кто может оставить без внимания человека, схватившегося за грудь и упавшего на землю? Наверное, тот, кто это и сделал. Или кто-то, кто не хочет быть замешан в этом деле и имеет на то серьезную причину. Так поступают иногда свидетели нападения или наезда, которые предпочитают уехать с места происшествия, чтобы не участвовать в расследовании. Мужчина или женщина? Видела ли я обувь? Нет, только нижний край пальто или длинной юбки, потом глухой удар, и картинка снова поменялась: другие деревья и выкрашенная зеленой краской скамейка. Может быть, человек в черном пальто умышленно отбросил наушники под скамью, чтобы камера не записала что-то еще, сделанное в те секунды?

Запись нужно просмотреть еще раз, повнимательнее, но не сейчас. Айпад лежит сзади, да и времени нет. Лопасти уже взбивают воздух, и генератор подключен. Мы с Люси надеваем наушники. Она включает концевые выключатели, авионику, полетные и навигационные приборы. Я ставлю переключатель интеркома в положение «только экипаж», чтобы Марино не слышал нас, а мы не слышали его, пока Люси разговаривает с авиадиспетчером. Мы ждем от диспетчерской разрешения на взлет. Я ввожу пункты назначения в джи-пи-эс, в индикатор движущейся карты и в навигационную систему Челтона. Поправляю альтиметры. Сверяю цифровой индикатор уровня топлива и топливомер. Я дублирую почти каждое свое действие, потому что это никогда не лишнее, как говорит Люси.

Наконец башня дает добро, и мы катимся к взлетной полосе, поднимаемся и, взяв курс на северо-восток, пролетаем над Делавэром на высоте тысяча двести футов. Ветер морщинит темную воду, которая похожа на густой и быстрый поток расплавленного металла. За деревьями, словно маленькие костры, мелькают огоньки.