Читать книгу Чисто научное убийство. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 26 - Павел Амнуэль - Страница 13

Трое мужчин молча сидели за угловым столом и не глядели друг на друга. Четвертый – за лабораторной установкой в противоположном конце комнаты – опустил голову на руки и выглядел спящим. Сэм Груберман действительно спал – вечным сном. Рубашка на его спине – слева, на уровне сердца, – была пропитана кровью.

– Ударили острым предметом, – сказал Датон. – Ударили резко и глубоко. Он умер сразу. Ориентировочно это произошло час-полтора назад.

– Кто-нибудь входил в лабораторию или покидал ее? – спросил комиссар Бутлер у трех докторантов.

– Никто, – ответили они одновременно.

– Кто-то из вас выходил звонить по телефону, – напомнил Бутлер.

– Я, – откашлявшись, сказал Беркович. – Но я только добежал до телефона и, позвонив, сразу вернулся обратно.

– В лаборатории нет телефона?

– В соседней комнате, – сказал Беркович. – Но она заперта.

– Чья это комната?

– Профессора Брандера, руководителя лаборатории, он сейчас в Штатах.

– Мы все утро провели здесь одни, войти никто не мог, дверь была заперта изнутри, – добавил Хаим Шуваль, выглядевший самым спокойным.

– Вы умные люди, – сказал комиссар. – Объясните мне, простому сыщику, куда исчезло орудие убийства, если никто, как вы утверждаете, комнату не покидал и никто сюда не входил.

Ответом было молчание.

– Скажи Моти, чтобы сделал фотографии, и можно уносить, – разрешил Шломо Порат, закончив, наконец, осматривать тело.

– Стилет? – спросил Бутлер.

– Скажем, так: острый и узкий предмет.

– Шило, к примеру?

– Нет, – покачал головой Порат. – Для шила рана слишком широка. Стилет с шириной лезвия около сантиметра.

– Хорошо, – вздохнул Бутлер. – Результат вскрытия пошлешь на мой компьютерный адрес. Я пока побуду здесь. Поговорю с господами учеными…

* * *

Трех докторантов препроводили в канцелярию, где в пятницу водились только мокрицы, ползавшие по листам студенческих документов и внимательно изучавшие перечни оценок.

– Наум Беркович, да? – сказал Бутлер. – Вот вы. Пойдемте со мной в лабораторию.

Флешман и Шуваль проводили уходивших мрачными взглядами и принялись внимательно рассматривать висевшие на стенах канцелярии постеры с изображениями пышногрудых японских красавиц.

– Только вы, – сказал Роман, когда Беркович сел за свой стол, отодвинув в сторону бланки документов, – только вы покидали эту комнату хотя бы на минуту. Значит, у вас было больше всего возможностей избавиться от орудия преступления.

– Я только туда и обратно… – пробормотал Беркович.

– Это вы так говорите. В коридоре не было никого, и никто не может подтвердить ваши слова.

– Был… Араб-уборщик. Он стоял со шваброй в центральном коридоре, но мог видеть и то, что происходило в нашей части.

– Это вы заметили, пробегая к телефону и будучи в состоянии шока?

– У меня хорошая зрительная память, – тихо сказал Беркович. – То есть… Я это вспомнил потом, когда сидел здесь и думал, что на меня тоже могут подумать… Я думаю, что…

– Думаю, думал… – протянул Бутлер. – Вы изучаете времена глаголов?

Беркович дернулся, будто получил пощечину.

– Черт возьми, Песах, – сказал Бутлер, описывая мне в субботу вечером эту сцену, – я не предполагал, что новые репатрианты из России такие ранимые. В наше время… Впрочем, не буду ничего утверждать, мне было десять лет, когда мы приехаи… Я всего лишь пошутил, а Беркович нахохлился, как петух, и отвечал на мои вопросы с таким видом, будто обвинение в убийстве волнует его куда меньше, чем намек на то, что он недостаточно хорошо знает иврит.

– А он хорошо знает иврит? – осведомился я. – Нешуточное обвинение, в конце концов, я имею в виду убийство, а не знание грамматики. Он мог чего-то не понять в твоих вопросах…

– Чепуха, – сказал Роман, – с ивритом у Берковича все в порядке. Хуже с логикой. Я вытянул у него точное описание всего, что происходило в лаборатории до и после убийства. Смотри. Беркович сидит за своим столом и заполняет анкеты. Он слышит, как за спиной его кто-то встает, проходит по комнате, он даже может сказать, кто это был и куда прошел, память у Берковича, по его словам, хорошая – причем, не только зрительная, но и слуховая. Так вот, первым со своего места, по его словам, вставал покойник. Э-э… Когда еще был жив, естественно. Груберман подошел к распределительному щиту и, вероятно, включил установку, на которой ставил эксперимент. После этого вернулся на рабочее место, и Беркович утверждает, что больше не вставал и не издавал никаких звуков.

Дважды вставал с места Флешман, проходил мимо установки Грубермана до самого окна и возвращался обратно. Беркович утверждает, что Флешман так делает всегда – подходит к окну, смотрит на крыши Рамат-Авива, думает о чем-то, потом возвращается на рабочее место. Шуваль, по словам Берковича, тоже делал перерыв – отходил от компьютера и курил в углу, где расположен вытяжной шкаф. Вообще-то курить в лаборатории запрещено, но, если включить вытяжку, то запах дыма не ощущается.

– Иными словами, – сказал я, – этот твой Беркович утверждает, что Грубермана могли убить и Шуваль, и Флешман. Каждый из них проходил за спиной Грубермана по крайней мере один раз. А сам Беркович? Он так и сидел сиднем?

– Почему же? Он тоже вставал дважды. Первый раз – просто размяться, от своего стола не отходил, но оборачивался и видел, что Груберман подкручивает какие-то верньеры. Во второй раз Беркович хотел подойти к Шувалю и списать данные из файла. Вот тогда-то он и увидел черное пятно, расплывавшееся на спине Грубермана. Сначала он не понял, что это такое, а когда до него дошло, он завопил и побежал звонить в скорую.

– Значит, он слышал, кто проходил мимо Грубермана последним.

– Он не знает. Видишь ли, у него хорошая память на отдельные события, но он, бывает, путает последовательность. Короче говоря, он не смог сказать, кто вставал со своего места последним – Шуваль или Флешман.

– Думаю, – сказал я, – что ты все же восстановил эту последовательность, допросив остальных, верно?

– Твоя проницательность, Песах, не знает границ, – заявил Роман Бутлер. – Если бы ты еще догадался приготовить новую порцию кофе…

– Сначала доскажи…

– Сначала кофе, – потребовал Роман, и я отправился на кухню.

Включив чайник и дожидаясь, когда закипит вода, я старался представить себе, что творилось на факультете. Хорошо, что была пятница – в другой день в коридорчике собралась бы толпа любопытных, и хотел бы я посмотреть, как полиция стала бы выдавливать из здания студентов, знающих, в отличие от полицейских, все закоулки. В прошлом году, не у физиков, впрочем, а на инженерном факультете в здании Вольфсон, произошел несчастный случай – от токарного станка отлетела какая-то штука, я так и не смог запомнить ее названия, и отсекла у рабочего правую щеку. Он потерял много крови, и хотя никто не говорил, что ему нужно делать переливание и было сделано никаких официальных сообщений или объявлений, но уже полчаса спустя половина студентов университета толпилась перед зданием на мосту, соединявшем две части университета.

Наверняка, гибель Грубермана вызвала огромное количество слухов и предположений, и, если Роман что-то либо забыл, либо не захотел мне рассказать, я узнаю обо всем завтра, когда приду на работу. Наверняка мне расскажут в десять раз больше того, что рассказал Роман, и хотел бы я знать, какой части слухов и предположений можно будет верить!

* * *

– Вторым, – продолжал комиссар, – я вызвал Хаима Шуваля. Не буду говорить о своих впечатлениях, это эмоции.

– Почему же? – прервал я Романа. – Эмоции, впечатления порой значат не меньше фактов, или ты не согласен с этим?

– Согласен, – помедлив, сказал Роман. – Шуваль мне не понравился, если тебя это интересует. В отличие от Берковича, он был спокоен, держал себя в руках, на вопросы отвечал не сразу, но подумав, что-то в уме сопоставив, в общем, проведя быстрый анализ информации. Если он хотел скрыть какие-то факты, у него это получилось бы лучше, чем у Берковича. С такими свидетелями трудно иметь дело, потому что они сообщают не столько факты, сколько свою интерпретацию фактов. А уж если такой человек попадает в число подозреваемях… Приходится обращать внимание не только на каждое его слово, но на каждое движение головы или выражение лица. Факты, в изложении Шуваля, выглядели таким образом.

Он пришел в лабораторию последним – все уже сидели на своих рабочих местах, Груберман заканчивал приготовления к опыту, но установка еще не была включена. Шуваль пожелал всем доброго здоровья, но отозвался только Беркович, пробормотав что-то о жаркой погоде, которая здоровья не прибавляет.

Шуваль включил компьютер и продолжил анализ задачи об этом… э-э… втором гелии с того самого места, на котором прервал расчеты в четверг. В отличие от Берковича, он так увлекся, что, по его словам, не замечал ничего вокруг себя. По лаборатории могли ходить грабители или террористы, Шуваль видел только экран и слышал только шорох собственных мыслей. Что-то у него не сходилось в расчетах, он называл какие-то слова и числа, и у меня сложилось впечатление, что всей этой не относящейся к делу информацией он то ли уводит мои мысли от нужного направления, то ли чего-то боится и страх свой попросту заговаривает. Ну, знаешь, как африканский колдун заговаривает боль…

– А может, ни то, и ни другое? – спросил я. – Ты не допускаешь мысли, что этот Шуваль не в состоянии рассказывать о своей работе, не вдаваясь в детали? Для него ведь это не просто слова, тебе они непонятны, а он всем этим живет, и…

– Да, да, согласен, – поднял руки Роман. – Ты тоже, надо тебе сказать, если начинаешь говорить об историографии, то воображаешь, что все эти даты и фамилии, которые ты перечисляешь со скоростью автомата, интересны кому-то еще, кроме тебя самого…

– Ну спасибо, – сказал я возмущенно. – Буду знать теперь, как отвечать на твои вопросы.

– Не обижайся, Песах, – покачал головой Роман. – Вы все, научные работники, слишком впечатлительны, что физики, что историки… Могу я продолжить?

– А кто тебя прерывал?

– Никто? Значит, мне показалось… Так вот, примерно через час Шувалю захотелось курить. Среди четырех докторантов лишь Шуваль был курящим, и, по молчаливому уговору, уходил обычно курить в коридор, где есть специально отведенное для этого место. Но изредка он позволял себе курить и в лаборатории – используя вытяжной шкаф, – если хотел сделать всего две-три затяжки. Ну бывает, приспичит, так хочется закурить, и…

– Не нужно объяснять, – прервал я Бутлера, – все равно не пойму. От запаха табака меня мутит. Продолжай. Шувалю захотелось курить…

– Он встал и прошел к вытяжному шкафу мимо Грубермана. Шуваль утверждает, что в тот момент тот был жив – во всяком случае, когда Шуваль, сделав несколько затяжек, возвращался назад, ему показалось, что Груберман пробормотал что-то вроде «договаривались же не курить в лаборатории…»

– Так, – сказал я. – И еще два раза вставал со своего места Флешман…

– Совершенно верно. Лабораторная установка, на которой работал Флешман, загораживала ему практически всю лабораторию. Да и не слышал он, по его словам, ничего. Но подтвердил, что дважды покидал рабочее место и проходил мимо Грубермана. Первый раз, чтобы взять какой-то справочник из шкафа у двери. Во второй – чтобы положить книгу на место.

– Он, конечно, показал тебе этот справочик?

– Естественно, и даже подробно объяснил, что именно он там искал, но ты же знаешь, Песах, мои способности к наукам. В протоколе все записано, но я запомнил только, что его интересовало что-то электрическое… Или магнитное?.. Ну неважно, главное, что воткнуть этот справочник человеку в спину совершенно невозможно. Разве что по голове ударить.

– В шкафу могли быть и другие предметы, – сказал я, – а Флешман мог соврать.

– Песах, ты удивительно проницателен, – язвительно сказал Роман. – Кофе ты тоже готовишь отвратительный, но все же ты это делаешь лучше, чем рассуждаешь. Я же сказал тебе, что орудие убийства найдено не было. Нигде – ни в шкафах, ни в карманах подозреваемых, ни в столах, ни даже внутри установок.

– Вы и туда лазили? – удивился я. – Наверное, физики сейчас проклинают тупых полицейских, сорвавших им опыты.

– Безусловно, – согласился Роман. – Но думаю, что говорят они не о тупых полицейских, а о настырных, что, конечно, не одно и то же.

* * *

– К сожалению, – сказал Роман и оглядел всех трех докторантов, – я не могу вас задержать ввиду отсутствия улик, показывающих на кого-либо конкретно. Но ведь и слепому ясно, что убил кто-то из вас. И спрятал нож. Вы же понимаете, что найти его – вопрос времени.

Показалось ли ему, что при этих словах кто-то из подозреваемых тихо хихикнул?

– А там и до мотива убийства доберемся, – продолжал Роман. – Кто-то из вас имел ведь серьезные основания ненавидеть Грубермана…

– Я имел, – мрачно заявил Шуваль, поднимая на комиссара честный взгляд человека, не способного убить муравья. – Он… – Шуваль сбился, помолчал и добавил: – В общем, он нехороший человек. То есть… был нехорошим.

Беркович и Флешман промолчали, но комиссару показалось, что они были полностью согласны с мнением Шуваля.

– Объяснитесь, – попросил комиссар. – Вы сказали, что имели серьезные основания ненавидеть погибшего.

– Это вы сказали так, – дернулся Шуваль.

– Сказал я, а вы согласились. И назвали Грубермана нехорошим человеком. Вот я и прошу – объяснитесь.

– И все сказанное мной вы немедленно обернете против меня, верно я понимаю? Все мы подозреваемся в этом убийстве.

– Отправляйтесь по домам, – приказал Бутлер, – и никуда не выходите до воскресенья. В воскресенье, в девять утра, явитесь в управление полиции, третий этаж, пропуска для вас будут готовы. Надеюсь, мне не придется искать вас от Метулы до Эйлата?

– И в синагогу нельзя? – недовольно сказал Шуваль. – Суббота все-таки.

– Вы посещаете синагогу? – недоверчиво поинтересовался Роман.

– Вообще-то нет, но в подобных обстоятельствах даже у неверующего может возникнуть желание…

– Очистить душу?

Шуваль демонстративно отвернулся к окну – его отношения с Богом, в которого он не верил, не могли стать предметом дискуссии.

– Можно в синагогу, – сказал Роман, – а также в гости и даже в театр, если у вас есть настроение. Я прошу только не покидать Тель-Авив.