Читать книгу Чисто научное убийство. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 26 - Павел Амнуэль - Страница 4

Свернув на стоянку, я аккуратно притормозил и заглушил двигатель. Повертев головой, я обнаружил, что сбил всего лишь один колышек ограждения (вчера было три), не зацепил ни одной машины (вчера я поцарапал-таки борт серой «Даяцу») и даже встал почти перпендикулярно проездной дорожке. Большой успех, – подумал я. – Если так пойдет и дальше, то через месяц я не буду вздрагивать, переключая скорости.

Я вылез из машины, ощущая тяжесть в ногах – с непривычки мне было тяжело сидеть за рулем больше получаса кряду, – и увидел перед собой полицейского офицера. В званиях я не разбираюсь, форма на меня действует магнетически – я вижу цвет и какие-то загогулины на рукаве, и перестаю соображать, поскольку невинному человеку соображать нужно до встречи с представителем закона.

– Всего один колышек, господин офицер, – сказал я голосом достаточно твердым, чтобы самому быть уверенным в том, что я говорю правду. – Я непременно все восстановлю, не сомневайтесь.

– Я и не сомневаюсь, – широко улыбнулся офицер и протянул руку. – Комиссар Бутлер, Тель-Авивская уголовная полиция.

Возможно, я руку пожал, а может быть, спрятал свою руку за спину. Возможно, я улыбнулся, а может быть, скорчил страдательную гримасу – эти первые мгновения нашего знакомства с комиссаром Бутлером я никогда впоследствии не мог восстановить в памяти.

Собственно, в тот момент я лихорадочно соображал – не сбил ли я пешехода, когда совершал на вечно забитых тель-авивских улицах один из многочисленных маневров перестроения из ряда в ряд. Трупы на дороге не вспоминались, но и уверенным на все сто я себя не чувствовал. Только уголовной полиции мне не хватало! За рулем я самостоятельно сидел третий день, права получил неделю назад, а машину мне пригнал из магазина один из студентов, который сдал, наконец, с седьмой попытки, курс новейшей истории Великобритании. Студент мог чувствовать себя героем, зная, что я получил права после одиннадцатой попытки сдать экзамен. Это число – одиннадцать – было, по-моему, навечно написано на моем лбу.

– Третий день за рулем? – участливо спросил полицейский по фамилии Бутлер.

– Четвертый, – автоматически поправил я и только после этого увидел за спиной полицейского ту самую «мазду», борт которой я оцарапал вчера вечером, возвращаясь с работы. Не знаю, сбил ли я пешехода, это еще предстояло доказать, но царапина была моей работой, и в этом я признался сам, оставив на ветровом стекле данные моей страховой компании.

– Чувствуется, – сказал полицейский. – Когда я впервые сел за руль, то от волнения сразу же въехал в столб, а столб, заметьте, стоял посреди чистого поля, где я решил потренироваться в вождении.

– А моя жена, – продолжал Бутлер, – до сих пор боится водить машину и предпочитает ездить автобусом. Это, кстати, побудило ее стать вступить в МЕРЕЦ, ну, знаете, есть у них группа, которая добивается разрешения пустить автобусы по субботам…

Похоже, что полицейский не собирался меня арестовывать на месте, и я почувствовал, что количество адреналина в моей крови постепенно приходит в норму. Может, удастся отвертеться? Но штраф больше, чем сто шекелей, я не заплачу, сбитый колышек большего не стоит.

– Если я не ошибаюсь, – не унимался полицейский, – вас зовут Песах Амнуэль, и вы живете в десятой квартире.

Все узнал! Наверное, дело все-таки серьезно, и сотней шекелей мне не отделаться. Я запер на ключ свою «субару» и решился, наконец, раскрыть рот.

– В десятой, – подтвердил я, хотя полицейский вовсе не спрашивал подтверждения. – Колышек я оплачу…

– Какой колышек? – удивился Бутлер и проследил за моим взглядом. – Ах, этот… О чем вы говорите, Песах, этот самый колышек я лично сбивал семь раз, его давно нужно вообще перенести метра на два в сторону, я все забываю позвонить коллегам из дорожного отдела… Вы не возражаете, если я приглашу вас к себе на чашку кофе?

Предложение было настолько неожиданным, что я автоматически ответил:

– Да, несомненно, комиссар.

И лишь после этого подумал, что меня еще никогда полицейский не приглашал в отделение выпить кофе. Какой кофе подают в полиции – растворимый, экспрессо? Или по-турецки?

Бутлер повернулся и пошел к дому – похоже, он пригласил меня выпить кофе в моей же собственной квартире. Это было, конечно, оригинально, но требовало некоторой подготовки: Рина наверняка придет в замешательство, увидев меня на пороге в сопровождении комиссара полиции.

– Я живу этажом ниже вас, – бросил Бутлер через плечо. – Вы снимаете эту квартиру или купили?

– Купил, – сказал я, чувствуя себя все более глупо. – Мы переехали месяц назад, и я почти никого из жильцов еще не знаю. А вы…

– Я здесь живу третий год, – сказал Бутлер, открывая передо мной дверь лифта. – Я и моя жена Лея, сейчас я вас познакомлю. У нас есть еще дочь Ора, но, на наше счастье, она сейчас в школе, и у нас будет возможность спокойно пообщаться.

– А у меня сын, – сообщил я. – Сейчас он в армии.

Лифт остановился на третьем, и мы вышли.

– Пехота? – спросил Бутлер, открывая своим ключом дверь в конце небольшого коридорчика.

– Если бы… – пробормотал я. – Будь Михаэль пехотинцем, Рина, это моя жена, не сходила бы с ума, да и я тоже, если говорить правду… Он служит в Голани.

– О! – со значением сказал Бутлер, пропуская меня в уютно обставленную гостиную. Я очень люблю такие квартиры, где ощущается не просто уют, но уют застоявшийся, возникший, казалось, не в результате усилий хозяйки, а сам по себе, из мелочей, совершенно, вроде бы, несущественных и нефункциональных. У Рины не получалось, хотя она и старалась – может, потому и не получалось, что она именно старалась, и это было заметно, это делало обстановку нашей квартиры нарочито придуманной, а потому не очень уютной. А сам я просто не знал, что нужно делать, и, думаю, комиссар Бутлер не знал тоже – вряд ли он, служа в уголовной полиции, проводил дома, как я, большую часть времени.

Через четверть часа на журнальном столике стоял кипящий кофейник – настоящий, только что снятый с огня, а не электрическая безделка, которой пользовался я в целях экономии времени, – и мы с комиссаром сидели друг против друга в глубоких креслах, разглядывали друг друга в упор, не скрывали этих взглядов и – вот странное дело! – получали от этого удовольствие.

Поэтому и вопрос, который я задал, не подумав о том, насколько он банален, не показался комиссару традиционно-надоедливым.

– Давно в стране? – спросил я.

– Тридцать семь лет, – ответил Бутлер, разливая кофе по чашкам и пододвигая сахарницу. – Собственно, я родился в Бней-Аише, но родители приехали в страну в сорок восьмом из Бобруйска.

– Тогда выпускали? – удивился я.

– Не думаю, – покачал головой Бутлер. – Отец с матерью родом из Бобруйска, но в войну их угнали в Германию, там они и познакомились, в Майданеке, им, как видите повезло, остались живы, но в Россию не вернулись, а сюда приехали сразу после провозглашения независимости. Отец даже успел повоевать, их бригада брала Латрун и двигалась на Иерусалим…

– Черт возьми! – вскричал я. – Это очень интересно. Я, видите ли, историк, занимаюсь в университете новейшей историей, самой новейшей, последние четверть века, но и тот период интересует меня чрезвычайно.

– Судя по вашему акценту, Песах, – сказал Бутлер, – ваш стаж в стране гораздо меньше моего. Вы приехали в семидесятых?

– В восемьдесят первом. Я, Рина и Михаэль, тогда ему было восемь. Получили амидаровскую квартиру в Кирьят-Оно, но я не сразу попал в университет сюда, в Тель-Авив, пришлось поработать в…

Я отхлебнул горячего кофе и закашлялся, чтобы мое нежелание доводить предложение до конца не оказалось слишком заметным. Для чего Бутлеру, черт побери, знать о том, что я год работал слесарем на фабрике металлических изделий, а потом еще два года сторожил супермаркет? Я вовсе не считал это годы потерянными, хотя Рина полагала именно так, но и рассказывать о тогдашней жизни не хотелось, тем более человеку, родившемуся в Израиле я наверняка не способному понять ощущения репатрианта, изначально ощущающего себя чужеродным телом.

– Родители учили вас русскому? – спросил я, откашлявшись.

– Немного, – Бутлер перешел на русский, но выговаривал слова медленно и, хотя без заметного акцента, но с видимым усилием – наверняка переводил сначала фразу в уме, подбирая слова. – Немного, и я сопротивлялся. Когда вырос, понял, что сопротивлялся зря, но потом уже не было времени верстать…

– Наверстывать, – поправил я.

– Да…

Мы опять перешли на иврит, и, когда я бросил взгляд на часы, оказалось вдруг, что говорим мы уже около двух часов, и количество тем, затронутых в беседе, перевалило за второй десяток, кофе остыл, а Рина, наверное, уже вернулась с работы.

– Было очень приятно, – сказал я. – Поднимитесь вечером ко мне, в семнадцатую квартиру, и мы продолжим знакомство.

– Непременно, – согласился Роман. – Только не сегодня, мне через два часа на дежурство. Но завтра – ждите в гости.

– Дежурства, – спросил я, уже стоя в дверях, – беспокойные? Я имею в виду – часто ли случаются… э-э… уголовные преступления?

– Хватает, – неопределенно отозвался комиссар. – В основном, рутина, но бывают очень интересные случаи, которые требуют для расследования хорошей работы этого…

Бутлер постучал себя по макушке и по взгляду моему понял, что при очередной встрече я непременно попрошу рассказать хотя бы одну историю из практики.

– До завтра, – сказал Бутлер, и мы понимающе кивнули друг другу.

* * *

Так я познакомился с Романом Бутлером, комиссаром уголовной полиции. Прошло месяца три прежде, чем я решился рассказать Роману о своих ощущениях в тот момент, когда, заглушив двигатель, увидел перед собой представителя власти. К тому времени наши субботние встречи стали уже традицией – ровно в пять раздавался звонок, и я пропускал Романа в гостиную, где на журнальном столике уже кипел электрический чайник. В остальные дни недели, если у Романа выдавался свободный вечер, он звал меня к себе, и тогда за качество кофе отвечал он.

Рина с Леей не стали столь дружны, наши с Романом разговоры казались им излишне серьезными для субботних бесед и излишне профессиональными для разговоров в остальные дни недели, когда хочется отвлечься после суматохи на работе. Рина предпочитала, если не нужно было готовить обед, сидеть перед телевизором и смотреть кассеты с сентиментальными американскими мелодрамами, а у Леи, жены Романа, было немало хлопот с дочерью, девицей достаточно своенравной и не желавшей учиться.

Впрочем, иногда мы собирались вчетвером, и тогда всякие упоминания о преступлениях, расследованиях, исторических изысканиях и политике были запрещены. Это были вечера воспоминаний – легкие, как надутый теплым газом воздушный шар…

Роман никогда не любил, как он говорит, «высовываться», иными словами, он терпеть не мог рассказывать о том, как раскрывает преступления. Будь у Романа другой характер, я вполне мог бы выполнять роль доктора Ватсона или капитана Гастингса. На деле же мне с трудом удавалось разговорить Романа настолько, чтобы услышать чуть больше, чем я мог прочитать в газетах. Так, во всяком случае, было в первые месяца нашего знакомства – не то, чтобы Роман не доверял мне какие-то служебные тайны, просто ему казалось, что расследование – процесс достаточно занудный и интересный только в сочинениях Кристи, Гарднера или Стаута.

Я его вполне понимал, мне тоже порой казалось, что постороннему не интересны мои рассказы о том, как я изучал архивные материалы о месяцах, предшествовавших Шестидневной войне. На самом деле все было с точностью до наоборот – всегда интересно слушать рассказы о чужой работе, даже если это всего лишь архивный поиск. И тем более – если это поиск преступника.

О деле Кацора Роман рассказывал мне несколько вечеров, из чего не следует, что он все это время не закрывал рта. Скорее наоборот, подробности мне приходилось выпытывать с помощью методов, используемых самим Бутлером во время перекрестных допросов.