Читать книгу Иллюзионист и его номер. Иллюзионный жанр как искусство - Павел Айдаров - Страница 8

Стремление определить наиважнейшие черты, которые бы отделяли иллюзионный жанр как искусство от простого показа фокусов, не может обойти стороной более общую проблему – выделение тех критериев, которые вообще отделяют искусство от того, что им не является. С этой целью приходится обращаться и к философии искусства, и к тому, что наработано в рамках отдельных отраслей искусствознания. И здесь на первый план выходит понятие художественности. Искусство – это сфера художественности. То, что не является художественным, произведением искусства называться не может.

Но что такое художественность? Очень многие авторы отмечают большую сложность определения этого понятия. Но попытки дать такое определение всё же имеют место. Так, А. М. Васнецов пишет: «художественность – красота, определяемая эстетическим чувством» (7, с. 17). Красота имеется и в природе, но в произведениях искусства, согласно А. М. Васнецову, она становится «художественной» – в этом смысле от простой красоты следует отличать «художественную красоту». Однако чётких критериев отделения художественной красоты от обычной мы у А. М. Васнецова не находим. Общее же определение красоты им даётся следующее: «она есть не что другое, как, при разнообразии, уравновешенность частей в целом, получаемое при этом зрительное впечатление доставляет эстетическое наслаждение» (там же, с. 76).

Несколько другое определение красоты даёт Л. Е. Оболенский, понимая под этим понятием «удовольствие, лишённое всякой корыстной основы» (23, с. 3) – под «удовольствием», естественно, имеется в виду эстетическое удовольствие. Нечто подобное мы встречаем и у Ю. Мильталера (22, с. 7—9), но только он говорит не о «бескорыстности» удовольствия, а о его бесцельности, приравнивая тем самым искусство к игре.

Сведение искусства к красоте является весьма распространённым. Л. Н. Толстой называет несколько десятков авторов (29, гл.3), которые видят в основе искусства именно красоту. Однако он сам называет понятие красоты «путающим всё дело» и сводит искусство к передаче чувства, возникшего у автора. При этом он не отличает эстетическое чувство от чувства как простого эмоционального состояния2. Беря последнее в качестве критерия, он приходит даже к такой нелепице, что признаёт искусством пение хоровода баб, заражающего своим весельем.

Ещё задолго до появления теории Л. Н. Толстого Гегель о несводимости впечатления от художественного произведения к одной чувственности писал: «художественное произведение должно не только вызывать чувства – ибо тогда у него не было бы специфической цели, отличной от цели красноречия, историографии, религиозного назидания и т. д., – а является произведением искусства лишь постольку, поскольку оно прекрасно» (9, с. 108).

Недоразумения, связанные со сведением искусства к красоте, могут быть вполне сняты, если мы будем отличать «красивое» и «прекрасное». В истории эстетической мысли были попытки различать «красивое» и «прелестное», «красивое» и «красивость», «красоту» и «украшения», но почему-то обходилось стороной различие «красивого» и «прекрасного», и эти понятия, как правило, употреблялись как синонимы. Красивыми могут быть и обыденные предметы, красивым может быть человек. Употребление же термина «красиво» по отношению к произведению искусства не является уместным: оно в принципе не может быть «красивым», оно может быть только «прекрасным». И. Ильин, возражая против отождествления художественности с красотой, писал: «почти всё комическое в искусстве лишено красоты; многое трагическое просто исключает красоту» (14, с. 120). Конечно, ни комедия, ни трагедия не могут «красивы», но они могут быть прекрасны и доставлять эстетическое наслаждение; собственно говоря, если комедия или трагедия являются произведениями искусства, то они не просто «могут быть», а должны быть таковыми.

Но чем отличается красивое от прекрасного? Эффект от наслаждения прекрасным более сложен: если красивое может чувствовать каждый, и оно сразу бросается в глаза, то чувство прекрасного нужно развивать – без этой развитости его просто невозможно увидеть, именно по этой причине произведение искусства может оценить далеко не каждый. Когда в теоретических работах авторы, говоря об искусстве, употребляют термин «красота», то его каждый раз следует заменять термином «прекрасное» – это будет более правильно.

Идея прекрасного в обязательном порядке имеет выражение в художественном произведении, в основе понятия художественности лежит именно понятие прекрасного. Однако, пытаясь углубиться в понимание искусства, мы не должны довольствоваться только этим, а должны идти по пути расчленения тех элементов, из которых слагается чувство прекрасного – только так мы сможем его познать. На первый взгляд, эта задача не представляется выполнимой. Что мы собрались расчленять на элементы? Прекрасное? Но разве мы знаем, что это такое? Помимо того, что оно является более сложным по сравнению с «красивым» мы ничего, по сути, о нём и не сказали. Одновременно это значит, что мы ничего более не можем сказать и о художественности. Но попробуем пойти по другой тропе познания. Для этого проведём аналогию: может ли кто-либо точно передать словами вкус полюбившегося блюда? Это невозможно в принципе. Однако можно сделать другое: перечислить ингредиенты, входящие в это блюдо, их пропорции, технологию приготовления. К понятию художественности (прекрасного) можно подойти точно также: хоть мы не можем сказать, что такое художественность, но можем назвать «ингредиенты», которые способствуют созданию художественного произведения. Причём здесь нужно будет выделять два вида таких «ингредиентов» – общие для всех видов искусств, и специфические.

Но что же это за «ингредиенты»? Прекрасное само по себе может относиться только к форме, но не к содержанию. Поэтому «ингредиенты» здесь должны отбираться по тому, способствуют они или нет созданию художественной формы. Через эти «ингредиенты» и проявляет себя прекрасное. Достаточно хорошо о таком проявлении пишет А. Студничка, только он, как и другие авторы, не отличает «красоту» от «прекрасного», используя эти термины в своей книге как синонимы:

«Сущность художественных идей, а, следовательно, и произведений, состоит в благородстве их форм, т. е. в том, что мы называем красотою, проявляющуюся в удачном построении, в приятном разнообразии, в правильности соотношений, в грациозности группировки, в чистоте линий, в гармоничности красок, иногда в особых украшениях и в гармоничном сочетании всех исчисленных элементов.

Каждый человек способен чувствовать красоту форм, но не у всякого это чувство развито в одинаковой степени; поэтому мы видим иногда, что толпа восхищается крайне первобытными формами и красками, не нравящимися людям, наделённым более чистым вкусом» (28, с. 3—4).

А. Студничка в своей книге не использует термин «композиция», а говорит о «главных факторах красивых форм», но вопросы выделения этих факторов, закономерности их сочетания, в современном словоупотреблении правильным будет называть именно вопросами построения «композиции». В качестве последнего, финального «фактора красивых форм» А. Студничка называет «единство», он пишет:

«Когда удаётся создать такую форму, все факторы которой согласованы между собой и выражают свою основную идею, эта форма производит впечатление единства и гармонии. <…>

Гармоничное впечатление, производимое единством предмета, подходит также на действие, производимое музыкой хорошо настроенного музыкального инструмента. Напротив того, впечатление несгармонированных между собой факторов подобно тому, которое получается от неудачного сочетания звуков или от игры на разрозненном инструменте» (там же, с. 92, 93).

Также о негативном влиянии чего-то нецелостного, как о влиянии противоположном тому, которое оказывает искусство, пишет А. М. Васнецов: «что-нибудь нарушающее цельность вида (форму), расплывчатое, бесхарактерное, слабое, неопределённое в формах – производит действие противоположное тому, какое производит красота, т. е. получается впечатление как от чего-то отталкивающего (отвратительное)» (7, с. 62).

И здесь мы подходим к такой важнейшей характеристике художественности произведения как целостность, единство. Художественное произведение должно представлять собой нечто целое, в отличие от нехудожественного (не заслуживающего того, чтобы называться художественным).

Актуальность проблемы целостности произведения искусства стала осознаваться ещё в античности. Так, древнеримский поэт Вергилий свою книгу «Наука поэзии» начинает следующими словами:

Другой известный пример – это стремление К. С. Станиславского через понятие «сверхзадача» решить проблему целостности спектакля. Эту попытку нельзя назвать удачной, что было показано в нашем исследовании (1, с. 3—18), но то, что понятие «сверхзадача» К. С. Станиславский считал главным в своей «системе», говорит о том, насколько проблема целостности является для театра актуальной.

Достаточно широко проблема целостности присутствует в живописи и фотографии – присутствует в очень тесной связи с понятием композиции. Композиция произведения не является самоцелью, её задача как раз и состоит в придании данному произведению целостности. Например, А. Лапин в своей работе «Фотография как…» пишет: «Композиция обладает изобразительным и смысловым единством. Её компоненты невозможно заменить или изменить каким-либо образом, они сопротивляются таким изменениям и стремятся вернуться в первоначальное положение. <…> В живописной картине могут быть изображены десятки, если не сотни персонажей. И всё же жест каждого, его очертания, цвет одежды и прочее предопределены художником в соответствии с его замыслом и основной задачей композиции – цельностью картины» (21, с. 128 -131).

Но если мы целостность вслед за прекрасным признаём критерием художественности, то здесь возникает вопрос соотношения целого и прекрасного. Итальянский архитектор и писатель эпохи Раннего Возрождения Л. Б. Альберти, которого называют ведущим теоретиком искусства того времени, говорил: «Прекрасное есть внутренняя согласованность частей целого в определённой пропорции, в ограничении и распорядке, как это требует гармония, то есть абсолютный высший закон природы» (цит. по: 13, с. 75). Если следовать этому определению, то прекрасное существует лишь неразрывно с целым, а вне его не может иметь места.

Различные целостные предметы, не обладающие свойством художественности, мы наблюдаем в жизни, а потому целостность сама по себе ещё не создаёт художественности. Красоту мы также можем наблюдать в жизни. А прекрасное? Имеет ли оно место в обычной жизни? Если и имеет, то это очень редкие, исключительные случаи. В художественных же произведениях мы встречаемся с прекрасным постоянно. Художественное произведение обладает той особенностью, что в нём может быть целостно и прекрасно изображено то, что в реальности таковым не является. Возьмём простейший пример: создание фотохудожником пейзажа. Может показаться, что здесь лишь запечатлевается окружающий мир, однако фотограф выбирает рамку кадра так, чтобы отсечь всё лишнее, что мешает построению композиции, что разрушает целостность, а позже путём редактирования ещё работает со светом и цветом. В этом смысле реальный пейзаж и его фотография, доведённая до уровня художественности, не соответствуют друг другу – целостность есть только во втором случае, и получается она, прежде всего, вследствие отсечения всего лишнего рамкой фотографии; уже благодаря этой целостности красота пейзажа преображается, становится более сильной, последующими же действиями по обработке фотографии эта красота может усложняться и быть доведена до уровня прекрасного. Аналогично и в жанре литературы: взяв какую-либо реальную историю, писатель убирает всё лишнее, что будет разрушать целостность, а оставшееся доводит в своём композиционном соотношении уже до уровня прекрасного. Различного рода подражательные теории искусства, утверждая, что художник лишь подражает природе и жизни, не учитывают, что впечатление от того, что мы видим в жизни, и от того, что встречаем в произведении искусства, в принципе не может быть одинаковым, ибо сама рамка, отсекающая всё лишнее, это впечатление изменяет. Таким образом, эстетическое удовольствие, получаемое от созерцания художественного произведения, возможно лишь благодаря союзу целостности и прекрасного – союзу, который в реальной жизни практически не встречается.

Вместе с тем созерцание целостности есть нечто трудноуловимое, ибо целостный объект никогда не даётся сразу, его части мы воспринимаем постепенно, удерживая их в воображении и составляя из них композицию. Этот образ, как и все образы, данные нам в воображении, является расплывчатым и легко ускользает. Ещё Гёте об этом явлении писал, что удовольствие от созерцания художественных произведений «возникает главным образом благодаря одновременному восприятию цельности, которая вообще даётся органу только в последовательности, да и то больше ищется, чем достигается им, и, даже достигнутая, никогда не может быть удержана» (11, с. 27).

В иллюзионном жанре проблема целостности является одной из самых сложных в построении иллюзионного номера. Причина этого коренится в том, что фокусники используют в своих выступлениях самый разнообразный реквизит, а концертный номер для силы своего воздействия требует, чтобы все его элементы составляли нечто целостное. Объединение разрозненных трюков в одно целое и составляет суть данной проблемы. Проблема целостности иллюзионного номера, хоть и не имела до сих пор широкого обсуждения, но всё же осознавалась и осознаётся. Так, в советское время в артистической среде достаточно часто встречалось выражение «не номер, а набор трюков» – такой негативной оценкой награждалось то, что не обладает свойством целостности. Ставилась данная проблема и на страницах книг, например, Рафаэль Циталашвили писал, что номер «означает не просто показ трюков, а законченное в художественном отношении произведение искусства, в данном случае иллюзионного. <…> каждый трюк в высокой степени автономен, имеет самостоятельное начало, кульминацию и финал. Соединение трюков в органическое целое рождает новое качество – номер, обладающий способностью художественного воздействия на публику» (32, с. 38).

Но как решалась данная проблема иллюзионистами и режиссёрами? Двумя путями: либо чисто интуитивно, либо через театрализацию номера, пытаясь задавать целостность образом или сюжетом. Вопросу же роли композиции в построении номера внимания практически не уделялось.

Нашей задачей является вывести, насколько это окажется возможным, решение проблемы из власти таинственной интуиции, и попытаться сформулировать основные пути построения композиции иллюзионного номера.