Читать книгу Обезличенная жизнь - Павел Годун - Страница 3

Солнце своими первыми лучами будило жизнь в этом южном городе – перекрёстке древних миров и колыбели новой цивилизации, стремившейся как можно скорее распространить своё влияние на ближайших соседей. Не по годам мудрая, цивилизация скоро уверует в свою исключительность и, полагаясь на человеческую добродетель, будет спешить делиться знаниями, посылая свои корабли всё дальше и дальше, вслед за светилом. На этом пути её люди, несущие благую весть о природе человека, непременно сделают остановку там, где потоки вод уже глубоко изрезали Лаций, легко разрушая пористый туф, и образовали семь холмов, на которых построены уже стены нового града. Встретят они там своего преемника и соперника, имя которого останется в веках как Вечный город. Его жители, к сожалению, мало чему научатся, или, может быть, всё перепутают, неверно переводя привезённые им знания на свой пергамент. Они поймут лишь одного из добрых пилигримов, который скажет однажды, что война нужна для того, чтобы потом наступил мир. Все они, как один, решат по-своему, что сущность человека – мужественно переносить все превратности судьбы, и перекуют свои орала на мечи. Затем они, решительно ступая в западном направлении, будут нести благо цивилизации, покоряя незрелые умы диких варваров, пока не остановятся на берегу океана, провожая глазами отраженный в его водах багровый румянец заката. Так предвещали будущее этому знаменитому городу оракулы, точно следуя велениям богов.

Но этому ещё только предстоит случиться, а пока, здесь и сейчас, свет первых лучей будил неповторимые краски природы, а заодно и открывал взору величественную архитектуру общественных зданий и храмов. Всё здесь говорило о каком-то необычайном, загадочном, наполненном мифами и почти сказочном прошлом. Оно на каждом шагу напоминало о себе, и современник вынужден был незримо погружать себя в мир прославленных предков. Казалось, будто сам героический гомеровский эпос могучей рукой Геракла старался удержать совершенные формы общественных строений, стремящихся к разрушению, от неумолимого движения времени. Но, действуя губительно на архаичный камень, оно всё-таки больше жаждало человеческой плоти.

Странным образом эта невидимая сила влияла на повседневную жизнь горожан. Осталось позади их героическое прошлое. Страсть к военным походам, так свойственная молодости, с возрастом сменилась естественным желанием предаться благам природы, щедро дающей им свои дары. Былые воины теперь постигали науку заключения выгодной торговой сделки. Вот уже и устремлённые ввысь многочисленные колоннады храмов, украшенные раскрытыми чашами из листьев аканта и экзотическими цветами, перестали волновать их сердца, и только новые пришельцы да приезжие заморские гости могли ещё выражать своё неподдельное восхищение, любуясь их изяществом.

Каждое новое утро заполняло дома обывателей, населявших город, своей привычной суетой, хлопотливой подготовкой всего необходимого для удачной торговли и опустошения набитых кошельков приезжих купцов. А хозяева кошельков уже давно перестали обращать внимание на утренний свет и ценить его. Теперь он служил лишь сигналом к началу торговых сделок, которые давали им возможность хорошо жить. Труд в поле, в саду, в мастерской или просто созерцание окружающего мира уже не приносили в их жизнь удовлетворения. Того, что могло раньше радовать глаз, теперь не существовало, казалось, и днём все это было спрятано, как ночью. Бич рассвета подгонял каждого к своему рабочему месту. Даже за подаянием можно было не успеть, замешкавшись по дороге. Постепенно улицы наполнялись шумом тяжёлых повозок, голосами зазывал и глухим перезвоном инструментов многочисленных ремесленных мастерских. Медленно раскручиваясь, маховик городской жизни к полудню набирал свои максимальные обороты.

Здесь все давно перемешались: торговцы, путешественники, крестьяне, мастеровые, рыбаки, военные, зеваки, мудрецы. И даже боги тоже спустились к людям, чтобы пропасть в этом хаосе. Но ещё одна обязанность лежала на всех гражданах города – соблюдение традиций, доставшихся им в наследство от предков. Периодически они вынуждены были сообща решать накопившиеся вопросы управления, установления новых законов и выносить решения суда. На этом долгое время держалось всё могущество и совершенство города, никто не имел права избегать возложенной на него ответственности. В назначенный вечер агор (площадь городской торговли) становился местом народного собрания, где в спорах и кипении страстей рождались изменения в организации общественной жизни. Город тем временем разрастался, и всё теснее становилось на этой площади, а может, даже и не в этом было дело, просто многим горожанам хотелось быстрее покончить с потоком бесконечных проблем и вернуться домой после тяжёлого трудового дня. Там наверняка ждали готовый ужин, дети и жена, которая непременно пожурит мужа за никчёмную задержку, а перед сном они вместе, звеня монетами, не спеша подсчитают свой наторгованный доход.

И вот однажды явился на агор Некто, неся людям зачатки нового мышления, и сказал им, что он может избавить их от лишних мучений в управлении городом взамен на чистую безделицу – десятину от их доходов. Люди задумались и как истинные коммерсанты начали торговаться – ведь и он им должен за это что-нибудь. Тот самый Некто, выслушав их разноголосье, расчувствовавшись и пустив слезу, ответил просто:

– Люди добрые, достойные своих богов, верьте в меня и в моё честное слово! – замолкли они, переглянулись:

– А ведь и вправду, нет среди нас нечестивцев, каждый достоин, почему бы и нет! – и поверили.

– И то верно, – сказали они, – разве вера людская имеет ценность? Вера, она же от добра исходит – нет ей цены в деньгах. – Так и решили. Только не знали они, что тот, кто не хочет отстаивать свое право, лишится его.

Так появились у обывателей города свободные вечера, когда они испытывали большее удовольствие, пересчитывая свои золотые, серебряные и медные монеты, накапливая в своих домах добро, и люди перестали вспоминать о том, что было прежде и кто они есть на самом деле.

Постепенно и храмы всё больше начали тяготить их своими ритуалами и традициями. Лишь необходимость просить у богов хороших урожаев, приплода скота, удачной торговли, здоровья домочадцев, уничтожения врагов, красивой любовницы или молодого любовника вынуждала людей посещать храмы и делать подношения. Жрецы, в свою очередь, всё больше превращались в прорицателей, блюстителей нравов и хозяйственных администраторов. Вскоре никто и не заметил, как святые таинства сменились вакхическими мистериями с фанатичным почитанием Бахуса. Неистовство в молитвах богам разрешалось наряду с неистовством вакхического восторга в песнопениях и пронизанных эйфорией танцах. Тех, кто должен был быть истолкователем и посредником между людьми и богами, передавая богам молитвы и жертвы людей, а людям – наказы богов и вознаграждения за жертвы, заменили всякого рода «мудрецы». Новые гении слова с готовностью брали на себя обязанности всяких прорицаний, жреческого искусства и вообще всего, что относится к жертвоприношениям, таинствам, заклинаниям, пророчеству и чародейству. Боги устали от однообразных меркантильных запросов к ним и скудости даров своих почитателей и, в конце концов, покинули свои прежне обиталища. Люди давно уже свыклись со своими простыми земными потребностями, которые были незамысловаты, но вместе с тем удобны и практичны. Всё, что надо было человеку для жизни, в большей или меньшей степени, находилось тут же, рядом с ним, это и было предметом его радости. Сыт человек – и уже хорошо. Нашёл счастье в плотской любви, так это просто удача. А главное, чтобы не было войны, и тогда первых двух потребностей вполне достаточно. Тем и довольствовались люди в последнее время, тем и гордились, как высшим достижением своей цивилизации….

Жил, однако, среди них один чудак, которому совершенно не было нужно того, к чему стремилось большинство. Никто уже не помнил, откуда и когда он появился. Просто однажды он прикатил на окраину городского рынка огромную бочку и поселился в ней, как в доме. А вскоре и вовсе стал своим, и постепенно превратился в очередную достопримечательность города. Вечно грязный, в лохмотьях, он слонялся по городу с утра до вечера, разговаривал с людьми и спрашивал их о чем-то, но его никто не понимал.

– Постой! – хватал он за руку прохожего. – Хочешь ли ты знать….

– Отстань от меня, – отвечал тот, – твои пустые речи не наполнят мой кошелёк. Что проку от твоих речей. – И торопился удалиться по своим неотложным на этот день делам.

– Зачем же ты живёшь, если не заботишься, чтобы хорошо жить? – говорил он отмахнувшемуся от него, словно от назойливой мухи, очередному встречному.

«Кто они такие, – думал он, – чего хотят и для чего живут? Неужели то, чем они живут, это всё, что им нужно? Может быть, они просто не понимают, кто они такие, не знают, что есть нечто большее и более достойное их самих».

Он шёл к ним и говорил, говорил, говорил… Его замысловатые речи возбуждали прохожих, озадачивали простотой суждений, но и заводили в тупик.

– Да ну тебя, – чаще всего был их ответ, – делать тебе нечего, что ли? От твоих слов точно нет никакого блага.

– Постойте, – кричал он им вслед, – о каком благе вы говорите? Ведь истинное благо не в вещах! – но каждый продолжал дальше следовать своим путём…

Тем утром знакомый луч солнца, проникнув сквозь щель в рассохшейся бочке, ласково трепал его свободную от зарослей волос щёку. Наступал новый день, а значит, его ждали новые встречи и, возможно, одна из них будет неповторимой или судьбоносной. Непременно это должно было случиться. Не может же быть, чтобы он так и не встретил Его, он верил, что это непременно случится. Нет… он это знал – они рано или поздно встретятся.

Новое утро явно было необычным. Странный сон, обрывки которого он пытался соединить, были тому подтверждением. Он сел и попытался его вспомнить.

– Точно, я видел Его, – пробормотал он, – это был тот, кого я ищу. Что же Он мне сказал? Да, да! Он точно дал мне понять, что Он уже здесь!

С этой мыслью он схватил стоявший рядом ночной фонарь, зажёг его и вылез из бочки. Он выпрямился во весь рост, хрустнув застоявшимися за ночь суставами и, более не задумываясь, держа в руке фонарь, быстрым шагом направился на заполнявшийся людьми рынок.

– Верно!.. Он должен будет сюда прийти! Ведь не будет же Он прятаться от людей в каком-нибудь пустынном месте? – пытался убедить он сам себя.

Уверенным шагом он шёл сквозь толпу, светя путеводным фонарём. Люди расступались перед ним, пропуская в самую её гущу, но несколько человек окружили его, не понимая его поступка и говоря меж собой:

– Что же опять затеял этот чудак?

– Эй, «мудрец»! – слышалось их громкое разноголосье, – что случилось? Не перепутал ли ты ночь с днём? Может быть, тебе нужна помощь? – Некоторые просто указывали на него пальцем и переговаривались между собой.

– Друзья мои, – отвечал он, – не называйте меня мудрецом, ибо я не таков. Тот, кто мудр, к мудрости не стремится. Только боги могут быть мудры, но, как видите, я не бог.

– Значит, ты выживший из ума невежда, коль скоро ходишь среди бела дня с фонарём, – рассмеялись они.

– Нет, я просто люблю всё прекрасное, то есть являюсь любителем мудрости. Я философ, а философ занимает промежуточное положение между мудрецом и невеждой. Невежды не занимаются философией и не желают стать мудрыми. Сколько времени я провёл уже с вами, но здравомыслие, видимо, не свойственно вашей натуре. Невежество скверно тем, что человек и не прекрасный, и не совершенный, и не умный вполне доволен собой. А кто не считает, что в чём-то нуждается, тот и не желает того, в чём, по его мнению, не испытывает нужды. Вас уносит поток собственных желаний, и он слишком силён, чтобы я мог его остановить или подать вам руку помощи.

Но не поняли его слова люди, да и не пытались понять. Они нашли в его поступке и речи своё очередное развлечение и не преминули воспользоваться ситуацией.

– Ха-ха-ха! – они весело рассмеялись ему в лицо, – слова твои так же ярко освещают наши умы, как освещает твой путь зажжённый фонарь в разгар дня.

– Свет моего пути не во мраке ночи, и мне нет нужды идти по нему наощупь, но иногда не хватает его, чтобы не пройти мимо истины…

– Тогда с чем же ты пришёл сюда в этот раз? – недоумевали они. – Нам совершенно непонятен твой поступок! Что за загадку ты придумал на этот раз?

– Да нет тут никакой загадки. Просто я ищу Человека.

Вокруг собралась ещё большая толпа зевак, и теперь они все вместе разразились раскатистым хохотом.

– Ну, ты даёшь, философ, – смеялись они над ним с полным превосходством, уверенные, что оппонент явно не в себе, или он попал во власть чар самого забавного Сатира.

– Посмотри, сколько вокруг тебя людей, чего же тебе надо?

– Да… Верно вы говорите… Людей действительно много. Но Человека-то нет!

Вероятно, именно так должен был начинаться роман, который мечтал написать наш герой (о нём и пойдёт речь далее). Но он всякий раз откладывал эту затею на потом. Иногда, правда, хватался, как сказал бы истинный художник, за перо, но весь его порыв тут же иссякал.

«Нет, не готов ещё! – постоянно твердил внутри его невидимый контролёр. – Вроде пора, но чего-то не хватает», – почему-то он пытался находить для себя новые оправдания, чтобы предательски отложить на очередное «завтра» эту мысль, а время шло и шло.

Концепция и сюжет уже давно были осмыслены, но он по-прежнему держал текст в голове, а игра воображения то зацикливалась на каких-то, как ему казалось, удачных мелочах, то уносила в неведомые дали, от которых в очередной раз захватывало дух. Однажды, в очередном порыве, он уже было ухватился за первые строки – вот… вот, наконец, явилась его долгожданная муза, и даже набросал первую страницу текста, но весь накал сублимированных эмоций, подобно паровому свистку, вылился лишь в несколько испорченных листков бумаги, тут же скомканных и брошенных с великим разочарованием на пол. В пылу обиды на самого себя он внезапно написал на новом чистом листе:

Так бывает, и ничего с этим не поделаешь…

Вы думаете, что так вот, легко, написать что-нибудь стоящее, например роман? Нет! Надо всё-таки кое-что знать и понимать, а главное – разрешения спросить. Без разрешения только бумагу изведёте бумагопромышленникам на радость да потешите собственное эго. И даже если издатель расщедрится выпустить выстраданную книгу в свет, всё равно заваляется ваша книга на полках магазинов, а потом на складах, ну а дальше – сами знаете её судьбу. Ну и кому это надо? Так, может быть, ради того только стараться, чтобы корочку получить члена Союза писателей (кажется, именно так, если в данном случае, ничего не напутано с ударением)?

Нельзя сказать, чтобы он вообще не стремился к своей мечте. Напротив, он делал кое-какие наброски небольших рассказов и пробовал писать стихи, но не решался их никому показать. Они получались у него сами по себе, по какому-то внезапному внутреннему порыву, вдруг выплескиваясь изящной, как ему казалось, строкой на бумагу. Объявление в газете вынудило его однажды выйти из своего творческого заточения. В газетном номере говорилось об открытии кружка для молодых писателей под руководством местного, известного в богемных кругах поэта. Объявление заинтересовало его, и он решил непременно туда появиться. Да…, так оно и было. Когда он пришёл в кружок в первый раз, то увидел, что десятка полтора молодых людей ютились в небольшой комнате, где постоянно не хватало стульев. Авторы держали, прижимая к груди, первые работы, напечатанные на пишущей машинке, и под стук взволнованных сердец ждали очереди вынести их на общий суд. Они сами обсуждали произведения, сами же давали им оценку. Тут он впервые подверг свой внутренний мир испытанию на прочность, но опыт этот, как выяснилось позже, оказался не совсем удачным. Его «творения» не вызвали ни восхищения, ни острой критики, что, собственно, было равносильно полному провалу. Оказалось, в стихах главное – удачная и красивая рифма, а он думал – душевный порыв, его эзотерическая энергетика.

Эх, поэт, поэт! На что нынче надеешься ты, почему не отзываешься на зов Музы или слишком уж он стал для тебя тих. А может и вообще, не нуждаешься в ней вовсе. Ищешь ли теперь помощи в надрывный час «творческого экстаза» у дочерей Мнемозины, и скажешь ли, какая нынче из них была бы тебе милее? А они, между тем, всё там же, на афинском холме Муз, встречают с рассветом солнце и любуются величественными строениями Акрополя. И бывает, ещё прохаживается прохладными вечерами по его пустынной вершине, молясь забытым богиням, какой-нибудь потомок Софокла, Эсхила, Еврипида, ища благостного вдохновения. Можно ли было в те давние времена не молиться богиням, не восхвалять их и не благодарить? А всё же в силу не выясненных до конца причин и влиянию прогресса Musa уступила своё место по созвучию безразличной – mensa. Вот и утихла их песнь, застыл в мозаике художника красотой недвижного образа их хоровод. Не направляет больше триединая хорея: музыки, поэзии и главенствующей над ними пляски, своей красотой душу, созерцающего к древней религии. Вот и осталось современному пииту из хаоса первичного океана слов выуживать самое походящее и, скрепя мыслью, рождать изящную строку. Но способна ли она ныне своей мистической силой проникнуть в душу? Золотой век поэзии сменился серебряным, генетика рифмы ослабла, и разум человека вполне мог довольствоваться её символизмом. Никто не заметил, как пришел бронзовый век, где слово взывало лишь к чувственным страстям человека. Что же дальше? Век железный и – конец поэзии? В поисках новых стилей и направлений в современном творчестве поэты золотого века стали старомодны, и тот, кто пытался возродить «душу» поэзии, становился в глазах критиков архаичным подражателем. Но он испытывал потребность в выражении своего духовного мира именно таким способом, и ему было совершенно безразлично, что потребность людей в этом уже бесследно исчезла. Его воображение устремлялось к тем истокам и традициям, с которых всё начиналось, он пытался выразить свою душевную тревогу и писал:

На листках с подборкой своих стихов он прочитал небольшое резюме: «Почти поэзия, патриотизм, любовь к родине. Из отдельных стихов вышли бы неплохие романсы». Эта фраза, написанная от руки, почему-то вызвала в нём странное чувство. В этих словах он уловил будто бы нотки сожаления писавшего, типа «Опять эта заезженная тема патриотизма и старомодная любовь к родине!» Кому нужна посредственность? Мир испытывает нас и сортирует лишь по принципу: счастливчик – неудачник, только нечто гениальное было способно расшевелить богемную литературную жизнь провинциального города. Середнячок хорош в обыденности, как элемент стабильности общественной жизни, но в искусстве всё иначе. Здесь без удачи, счастливого билета или своего протеже обойтись трудно. «Ничего страшного, – решил он для себя, – нет, так нет! Если талант есть, то он обязательно себя проявит, и его почитатель рано или поздно появится». Несмотря ни на что, он не бросил свои эксперименты и от случая к случаю продолжал баловаться «бумагомарательством». К тому же он постоянно читал и даже самостоятельно начал собирать собственную библиотеку. Правда, в основной массе покупал книги на потом. «Придёт время, и я обязательно всё это перечитаю», – думал он.

Он очень любил посещать букинистические магазины. Там были книги с особой энергетикой. Всякий раз, держа в руках такую книгу, он не сразу решался её раскрыть. Во-первых, сам автор – нынче таких уже мало издают. Во-вторых, ему нравилось, что книга уже кем-то была прочитана. Ведь кто-то это всё читал, а значит, вдумывался в текст, переворачивая лист за листом. А вот и почти уже выцветшие карандашные пометки на полях. Что-то же волновало читателя и заставляло выплеснуть наружу его грифельную мысль? И он живо представлял, как некто вечерами засиживался за чтением, не замечая времени. Даже запах, исходивший от таких книг, мог многое рассказать об их бывших владельцах.

Если можно было считать это его увлечение чем-то необычным, то в остальном он был самым заурядным человеком. По крайней мере, никто из его окружения не замечал в нём чего-либо особенного. День за днём его жизнь уходила в неведомое прошлое, к которому без особого желания не хотелось и возвращаться. Но это назойливое прошлое всё не отставало и, как вечно голодный пёс, пожирало его жизнь без всякого смущения и благодарности. В остальном всё было как у всех, только вот денег катастрофически не хватало…