Читать книгу Сообразим на троих, или Требуется пожарный - Павел Владимирович Гушинец, Павел Гушинец - Страница 7

В 1973 году прямо со скамьи медучилища меня призвали в ряды Советской Армии. Честно говоря, у меня было много возможностей избежать призыва, но в те годы это было ещё как-то неудобно и не принято. До афганской войны оставалось долгих шесть лет, парнем я был спортивным, имел разряды по боксу и стрельбе, поэтому бояться мне, казалось, было нечего. Ну, я и пошёл сдаваться в военкомат.

Служить попал неожиданно близко, в воинскую часть рядом с Борисовом. До родной Гродненской области оттуда – рукой подать, всего-то три сотни километров, что для необъятного Советского Союза было не расстоянием. Тогда было принято, чтобы кавказцы служили под Владивостоком, а чукчи в Крыму. А мне повезло.

Не прошло и трёх дней моей службы, как приходит в казарму незнакомый молодой капитан. Выстроил нас и строго спрашивает:

– Товарищи бойцы, кто из вас на гражданке занимался боксом?

У меня в голове мелькнуло: «Может в спортроту какую набирает?» И шагнул вперёд.

– Я, – говорю. – занимался боксом, товарищ капитан. Первый юношеский разряд.

Капитан смотрит на меня с прищуром, оценивает. Сам на полголовы ниже, но коренастый, руки большие, со сбитыми костяшками, нос не раз поломан. Видно – опытный боец.

– Ну пошли, посмотрим что ты умеешь.

Приводит меня в спортзал и протягивает боксёрские перчатки. Перчатки старые, кожа потрескалась. Воняют – хуже носков. Но мне не привыкать. У нас в клубе такие же были. Стали мы друг против друга и с первых же ударов я понял, что шансов у меня никаких. По сравнению с капитаном я – новичок. Минут пять ещё поерепенился, а потом ушёл в глухую защиту. Капитан гоняет меня по всему спортзалу, лупит как грушу, а я стою, едва огрызаюсь, чтобы уж совсем стыдно не было. И тут вижу – открылся! Я его сдуру двойкой и тут в глазах у меня потемнело. Это он специально открылся, чтобы подловить на какой-то хитрый приём. Лежу на полу, потолок рассматриваю. На потолке – доски, белой краской покрашены. И в белом колпаке лампы мухи дохлые кучкой.

– Живой? – усмехается офицер, снимая перчатки.

– Так точно, товарищ капитан!

– Молодец, – удивляется мой противник. – Хорошо держался. Толк будет. Опыта пока маловато. Но мы с этим поработаем. Иди в расположение, я поговорю с твоим командиром.

И действительно поговорил. Стали мы с капитаном пару раз в неделю в спортзале встречаться. До меня у капитана другой спарринг-партнер был, из старослужащих, сержант Пантюх. Бывало, капитан полчаса меня гоняет, потом полчаса его. И даже не вспотеет. С этим Пантюхом у нас даже какие-то дружеские отношения сложились. Может из-за того, что лупил нас капитан нещадно обоих и были мы с ним как будто товарищи по несчастью.

Но в казарме мы с Пантюхом никогда не разговаривали. Он ведь был «дед», служил полтора года, а я только пришёл. Ему по статусу было не положено со мной общаться.

Тут всплыло, что я в армию с медучилища попал и меня тут же загнали в санинструкторы. «Дедам» это не понравилось. Потому что вместе с начмедпункта я теперь ходил на проверку приготовления пищи для солдат, а старослужащие частенько становились старшими наряда по столовой и проворачивали всякие махинации с пайком. Ни боялись, что я как-то их схемы разгадаю и расскажу обо всём офицерам. Тому же капитану-боксёру.

А тут ещё капитан учудил. Стало ему интересно, кто победит, если поставить меня против Пантюха. Стравил нас, а сам сел и любуется. Пантюх, конечно покрепче, и опыта у него в схватках с капитаном побольше. Но до армии у меня всё-таки разряд был, а он так, только баловался. В третьем раунде я его и поймал.

Поднялся Пантюх с пола и таким взглядом на меня посмотрел, что я сразу понял – врага себе нажил. Но при капитане он ничего не сказал, даже улыбку выдавил и руку мне пожал, но злобу затаил.

А тут в части случилось ЧП. По осени начались учения с танковой бригадой. Военных врачей тогда остро не хватало, и меня санинструктора со средним образованием поставили в медобеспечение. Стою, смотрю, как танкисты отрабатывают переправу по дну мелкой реки. А делают это так. Танкисты надевают специальные водолазные маски, на сам танк крепятся высокие воздухозаборники, танк ревёт двигателем и на пару минут скрывается под стылой осенней водой. Над поверхностью, словно трубы парохода, видны только воздухозаборники. Потом из воды появляется башня и вот уже ревущая громадина на другом берегу. Чихает вонючим чёрным дымом выхлопа. По броне ручьи бегут. Впечатляющее зрелище.

В этот раз всё шло, словно по учебнику. Прошёл первый танк, второй, третий. А четвёртый внезапно пошёл в сторону, качнулся на неровностях дна и застыл. Заглох. У танкистов на такой случай всё отработано, но ребята молодые, по полгода в армии. Запаниковали. Рванули вверх, а один из водителей ещё и кричать начал от испуга. Наглотался вспененной грязной воды. Товарищи его вытащили быстро, но он уже не подавал признаков жизни.

Танкисты бегают по берегу:

– Где доктор, мать его?! Зовите доктора!

А я уже бегу. С ходу начинаю парня откачивать. Вколол ему камфоры – единственное, что у меня в тот момент в аптечке было. Качаю. А он не качается. Лежит, холодный, мраморный, кожа медленно синеет. Но я не сдаюсь, качаю. Танкисты вокруг уже и шлемы поснимали. А я качаю, чувствуя, как под руками хрустят рёбра. Уже в раж вошёл. Думаю: «Ну, сукин сын, ты у меня не помрёшь! Только не сейчас!»

По телефону об инциденте уже докладывают командирам. Подходит ко мне кто-то из офицеров.

– Живой?

– Пока – нет.

– Понятно, – вздыхает офицер. И идёт докладывать. Мол, танк затонул, в наличии один труп. Никто уже не верил, что обойдётся.

Я уже и рук не чувствую, и у самого в глазах крошечные точки забегали. Жарко, задыхаюсь, а сам даже руки поднять не могу, чтобы ворот расстегнуть. Но не останавливаюсь. И как по волшебству, солдат захрипел. Хлынула у него из лёгких зелёная грязная вода, глаза открылись.

Слышу за спиной визг тормозов. Подлетает УАЗик командирский и выскакивает полковник, который отвечал за проведение учений. Этого полковника мы все знали и уважали. Было он из тех, кто молодым курсантом зацепил Великую Войну, награды на его груди были настоящие, заслуженные.

– Где труп? – кричит полковник.

А труп уже сидит, прислонившись спиной к кривой берёзке, смотрит по сторонам ошалелым взглядом.

Полковник в ситуацию вник быстро и полез меня обнимать.

– Сынок, спасибо тебе от всей части! Ты сейчас не только человека спас. Ты сейчас честь армии спас.

А я стою, от усталости соображаю плохо.

– Ты откуда, боец?

– Из Гродненской области.

– А это где?

– В Белоруссии.

– Так и мы сейчас в Белоруссии. Тебе выходит до дома недалеко. Даю тебе десять дней отпуска и младшего сержанта, чтобы дома перед родными похвастал!

– Служу Советскому Союзу!

Так всего через полгода после призыва я оказался дома в длинном почти двухнедельном отпуске. Да ещё и с лычками младшего сержанта, что тогда гарантировало мне внимание всех девушек на сельской дискотеке.

Не проходит и двух дней, как заявляется ко мне домой военком.

– Молодец! Орёл! Выступи перед школьниками, расскажи им, что в армии из них сделают настоящих мужчин!

– Да зачем мне это надо? – удивляюсь я. – Отродясь нигде не выступал. Даже на комсомольском собрании. А тут нашли Кобзона, перед публикой выступать.

– Ты выступи. Я тебе к отпуску ещё три дня прибавлю.

– А вы можете?

– Я всё могу, – кивает военком.

Ну я и согласился. Привели меня в родную школу, вышел я на сцену перед сотней пацанов разного возраста и рассказал им про армию. Ну как рассказал – приукрасил сильно. Про то, как мы с «дедушками» в разные игры играли – ни слова. И про то, как в учебке хочется спать и есть – тоже. Только хорошее.

Пацаны на меня смотрят во все глаза. И в этих глазах патриотизм огоньками горит. Ещё бы. Перед ними не какой-то старик-ветеран с замшелыми воспоминаниями о далёкой войне. А почти их ровесник, младший сержант, который вот ещё недавно в этой самой школе учился. Ему и веры больше.

Некоторые из этих ребят погибли потом в Афганистане. Но мне хочется верить, что моей вины в этом нет.

Вернулся я в часть только через две недели. Отдохнул, отъелся на родительских харчах. Ещё и с собой привёз, приятелей угостить. Так сил набрался, что на первой же тренировке с капитаном, пару раз неплохо его приложил.

– Растёшь, боец, – обрадовался капитан, длинными ударами загоняя меня в угол. – Ещё бы немного и свалил бы. Надо теперь с тобой ухо востро держать.

Служил дальше. Со временем получил ещё одну лычку на погоны, стал сержантом. Подходил к концу первый год моей службы. И именно это время Пантюх выбрал, чтобы отыграться за тот проигранный бой.

До этого он как-то особо не проявлял себя. В подразделении, кроме него было ещё четверо старослужащих «дедушек», но он у них верховодил и подбивал на всякие пакости. Доставал пару «духов», но как-то терпимо. Все понимали, что без дедовщины в армии никак и принимали это всё как должное. Меня они вовсе не трогали. Во-первых, я был единственный сержант из молодых, во-вторых, санинструктор, в-третьих, опасались, что я расскажу всё капитану-боксёру.

А тут – такой подарок. Однажды вечером, когда большая часть бойцов писали домой письма или подшивали подворотнички, Пантюх подошёл ко мне.

– Слушай, дело есть, – заговорщицким прохрипел он мне на ухо.

– Какое дело?

– Идём в «мойку», расскажу. Нельзя при всех.

У меня и мысли не мелькнуло, что он что-то задумал. Молодой я тогда был, не верилось мне в подлость людей. Только зашли, как на меня навалились сразу четверо, бросили на пол. Один сел на ноги, двое прижали руки, четвертый взгромоздился на спину и заткнул грязными лапами рот.

Пантюх с гаденькой улыбочкой склонился надо мной.

– Что, доктор, не дышишь? Не сцы! Мы тебя сейчас в «черпаки» переводить будем. Святая армейская традиция.

Чувствую, стягивают с меня штаны. Напрягся, дергаюсь изо всех сил. Но куда там. Их четверо, все тяжелее меня. А дверь закрыта плотно, другие солдаты в казарме и не слышат ничего. А даже если и слышат – никто не поможет. Все боятся «дедушек».

Пантюх достал солдатский ремень и принялся меня лупить. По традиции он должен был нанести мне всего двенадцать ударов, переводя из «слонов» в «черпаки», но ненависть его ко мне была так сильна, что он увлекся и бил уже без разбору. Даже его товарищи заволновались:

– Серый, Серый, ты чего? – подал голос тот, кто сидел на моей правой руке. – Хватит уже.

– Погоди. Я тут за один должок рассчитаюсь, – тяжело дыша, ответил Пантюх. И бил дальше.

Наконец он то ли устал, то ли отвёл душу. Меня отпустили. Я встал, застёгивая штаны, весь белый от боли и унижения.

– Ну что, понял? – с прежней гадкой ухмылочкой спросил Пантюх.

И тут я ему врезал. Без сомнения – это был лучший удар в моей жизни. Отлично понимая, что нанести второй удар мне не дадут, я вложил в него всю свою злость на этого гада, весь опыт, всю силу, накопленную на тренировках с капитаном. Пантюха даже как-то приподняло над кафельным полом мойки. Он врезался спиной в стену и сполз вниз. В ту же секунду один из «дедушек» разбил ярко горящую электрическую лампочку и «мойка» погрузилась в кромешную тьму.

Слышу из этой темноты:

– Пантюх, ты как? – это Зяма, второй по иерархии «дедушка», правая рука Пантюха.

В ответ – стон. А потом с трудом:

– Он мне шелюшть сломал!

– Что с ним делать будем.

И тут шипящее, полное ненависти:

– Убьём!

Я прижался спиной к умывальникам.

– Подходите, гады! Сейчас я вас всех.

Тишина. Молчат. Опасаются подходить первыми. А глаза мои потихоньку к темноте привыкают. И вижу я в этой темноте крохотную щёлочку под дверью, через которую едва видимый свет пробивается. На этот спасительный свет я и рванул. Кто-то молча бросился мне наперерез, но я оттолкнул его всем телом, сбил с ног, с размаху распахнул дверь и вывалился в коридор. Мне вслед кричали, грозили, но я уже бежал прочь.

Всю ночь я прятался под лестницей. Меня искали. Мимо ходили какие-то тени, негромко матерясь сквозь зубы.

Утром в казарму пришёл офицер. Построил нас, и началась обычная армейская нудятина. Зарядка, пробежка, застилание кроватей, умывание. Пантюх с распухшей мордой прятался за спинами. Каким чудом его не замечали – ума не приложу. Зато Зяма на построении, проходя мимо, прошипел:

– П… да тебе, Док. Не жить тебе больше.

Терять мне было нечего. Как санинструктор я проверял качество приготовляемой пищи. Прихожу в столовую, где Зяма в то утро назначен старим наряда. И обращаюсь к дежурному прапорщику.

– Товарищ прапорщик, разрешите позвать старшего по наряду.

– А, санинструктор? – важно кивает прапорщик. – Зачем он тебе?

– Надо решить кое-какие организационные вопросы.

– Решайте, – пожимает плечами прапорщик. – Эй, Зяма, иди сюда!

– Я лучше сам.

– Ну иди, – сказал прапорщик и равнодушно отвернулся.

Мне только этого и надо. Я перехватил Зяму в «холодном цеху». В крошечной вонючей комнатке, где натирали свёклу на салаты и резали капусту. Зажал его в углу и начал методично и молча бить. Представлял, как они отыграются на мне и бил ещё сильнее. Бил за Пантюха, за всю их подлую компашку. Зяма быстро понял, что сопротивление бесполезно. Только закрывался руками. А я крушил ему ребра, бил по почкам и в печень. Наконец он свалился и заскулил.

– Лезь под стол, сука, – прорычал я.

Он полез. Забрался под стол, обитый оцинкованной жестью, свернулся в комочек и скулил, как собачонка. Я вспоминал, какой он гордый и страшный ходил по казарме ещё совсем недавно. И не удержался. От всей души двинул ему сапогом в живот.

– Если выживу – убью вас всех по одному, – пообещал я.

И ушёл.

Они бы меня конечно достали этой же ночью. Но спасла случайность. Как Пантюх не прятал от офицеров свою разбитую морду, его заметил замполит. А тогда в армии разбитое лицо солдата – это скандал. Замполит отвёл Пантюха в ленинскую комнату и принялся допрашивать. Тот и не сопротивлялся особо. Мигом меня сдал. А тут и Зяма из столовой выполз.

Собрались офицеры части. Принялись меня позорить. Я молчу.

– За что ты избил сослуживцев?

Молчу.

– Ты же комсомолец! Ты – сержант Советской Армии.

В общем, обычная болтология. И вот понимают же, гады, что произошло. Просто так боец, едва разменявший первый год службы не набросится на почти дембелей, не станет их бить. Но я же молчу. А Зяма с Пантюхом всё на меня валят.

Грозил мне дисбат. А может что ещё и похуже. Вывели меня перед строем и демонстративно сержантские погоны содрали. За дискредитацию образа советского сержанта и так далее. Посадили на губу. Сижу, жду чем всё это закончится. В камере холодно, сыро, плесень по углам. Хлоркой воняет так, что в глазах щиплет.

С неделю так просидел, света белого не видел. Только через крошечное зарешечёное окошко под потолком. Самое страшное в этом сидении – мозг занять нечем. Почитать только Устав дают. А чего его читать – я его наизусть от корки до корки помню. Так я принялся Устав задом наперёд учить. Очень забавно получилось. Будто демонов вызываешь.

И тут вдруг открывается дверь и заходит капитан-боксёр.

– Сидишь? – спрашивает.

– Сижу.

– Что произошло – конечно же не расскажешь?

Молчу. Вот сейчас понимаю, что глупо это всё было. Может и стоило рассказать. Но тогда гордость не позволила.

– Ладно, – вздохнул капитан. – Совсем тебя вытащить не получается. Но повезло тебе. Завтра на целину едет полсотни бойцов нашего подразделения. Мне удалось договориться. Да и полковник, тот самый, который тебя на переправе обнимал, заступился. Поедешь на целину санинструктором. Погоны само собой у тебя опять чистые. Но тут уж ничего поделать не могу.

На целину – это значит в колхоз. Тогда часто снимали по осени солдат помогать отстающим колхозам убирать урожай. Те солдаты, да профессора со студентами – бесплатная рабочая сила.

Поехали. Привезли нас в Восточную Украину, на бескрайние свекольные поля. А мне и хорошо. Сельской работы я не боялся. Главное, что Пантюх с Зямой оказались за полтысячи километров от меня. Работаю потихоньку. Свеклу дергаю. А когда какой-нибудь городской лопух палец себе порежет, или ногу пропорет – раны обрабатываю, повязки накладываю. Природа, птички поют, кормят неплохо – благодать.

А тут приезжает на поле председательский «козелок» и вываливается оттуда седой полный старик в пиджаке. Пиджак с орденскими планками. Тогда ветераны орденами очень гордились, везде эти пиджаки с планками носили. Народ ещё помнил, кто в Великой Войне победил и какой ценой.

– Эй, солдаты! – хрипит ветеран. – Тут говорят у вас доктор есть!

– Есть, – отвечают ему. И меня зовут.

Я, как был, с ведром в руках, в грязи по уши к «козелку» подошёл.

– Чего надо? – спрашиваю.

А сам уже вижу чего надо. Ветеран человек тучный, и лицо синее, дышит с присвистом, тяжело. Видно – приступ астмы замучил.

– Астма? – спрашиваю.

– Она самая, будь неладна! – хрипит ветеран. – Я к нашему фельдшеру ехал, а он пьян с утра, скотина. Лыка не вяжет. А мне говорят – у солдат доктор есть. Поможешь?

– Помогу, – говорю я, прикидывая, что уж чего-чего, а эуфиллина у меня в аптечке навалом.

Уколол ему. Деду на глазах полегчало.

– Спасибо тебе, солдатик. Я ту зам председателя колхоза, не последний человек. Может надо чего?

– Да всё вроде есть. Кормят хорошо, работаем по силам. Спасибо за предложение.

– Не скромничай, – нахмурился дед. – Поговорю я с твоим командиром.

И поговорил. Дед оказался не простой, а целый Герой Советского Союза. Короче на все три месяца, что мы в том колхозе урожай убирали, забрал он меня к себе домой. Кормил, поил, истории всякие рассказывал. Я на поля приезжал только по медицинской надобности. А как-то вечером, за стаканом самогона как-то само собой и про Пантюха с Зямой рассказалось.

Дед рассвирепел! Принялся орать, кулаком по столу стучать!

– Да как они могли! Да я им всем покажу!

И развил такую деятельность, что я даже испугался. Написал несколько писем командованию. Да таких грозных, что сержантское звание мне тут же вернули. Приехал я в начале декабря в часть со стопкой благодарственных писем от Героя Советского Союза. Мол, «проявил себя…, достоин… показал себя, как отличный специалист и настоящий коммунист…» Ну и так далее. Мне с такой протекцией сразу старшего сержанта дали.

Пантюх с Зямой и остальные «деды» к тому времени на дембель ушли, а новоявленные «дедушки» со мной связываться побоялись. Наслышаны были про мои приключения. Так и дослужил я спокойно. Последние месяца три и вовсе, как в санатории. Свободного времени у меня было много, так что я набрал учебников и начал в мединститут готовиться. Наверное, благодаря армии и поступил. И настоящим врачом стал.

А Зяму с Пантюхом больше никогда не видел. Союз тогда был большой, вместо Интернета – почта, бумажные письма. Уехали они по своим городам, и с концами.

Ну и к лучшему.