Читать книгу Морфий. Стихи мерзлого времени - Павел Хицкий - Страница 2

Дерево краснеет, сгорает,

Деревом от стен пахнет,

В окнах воет,

Виски дубом разит

Из чашки,

Диван в отблесках, как пятно,

В одеяле двое,

По спинам бегут мурашки,

Одеяло – одно,

И под ним сквозь куртки

Просыпается

Нежность,

В решетке искрится чурка,

Рука за плечо

Скользит.

Белые пятна кожи,

Красная тень тепла,

Все это было:

Дрожжи плеча,

Прилежность

Телесной дрожи,

И ты – была, —

Так давно,

Столько золы назад,

Что не осталось ни куртки той,

Ни цветной рубашки,

Ни углей,

Дымящихся на ковре,

Все распалось, сгорело,

Сгнило

Может, еще тогда,

У камина,

Как высохший дуб в коре.

Сколько виски ни лей,

Память моя

Из веснушек твоих

Образует

Сожженный сад,

Одеяло теперь

Накрывает

Других двоих,

Нежность высохла,

Бревна лишились силы,

От искр,

Стучавших в решетку,

Остался чад,

Только

Холод вокруг —

Все тот же, старый,

Похожий.

Бьет чечетку

На ребрах,

Щекочет

Худой живот,

Иногда вдруг,

Нелепый слепой прохожий,

Проведет нежно

Бритвой

По ветхой коже —

Проверяет:

«Есть мурашки?

Живой?»

Холод с лицом пятна

Смотрит

В пустой камин,

Темнота за окном зернится,

Горчит, как тмин,

И мне видится

Комната:

Свет, танин,

На картине – смешная птица,

Диван,

На котором

Я гость немой,

В нем, конечно же,

Ты и я, одеяло.

Вернувшись

К тебе, домой,

Я гляжу на полоски льда

На равнине,

Где вечность моя стояла,

Где, как, помнишь, читали тогда

У камина

Вместе,

Красной-красной стала

Безжизненная вода,

Поднимаю взгляд:

Мне не холодно. Мир на месте.

Тот сожженный сад

Давно уже только мой.

Что такое весна?

Голые ноги выше коленей,

Юбки-тени,

Прозрачные, как секунды.

Испуганные олени

Покидают свитеры

И едут ебаться в тундру,

А фото твиттера,

Покрытые снегом, как мелом,

Наполняются телом,

Выйдя из бесполого сна.

Солнце неверное

Белым ставит на бедрах

Точки,

В лужах-ведрах

Кеды растут, как почки,

Да, наверное,

В этом и есть весна.

Весной я выползаю за порог

Морально строгий,

Тело будит мысли,

А нос превозмогает пыль дороги,

Пирог

С утра вдыхая осетинский —

Так водоросль

С названием латинским

Срывается с откоса

И плывет

Немного косо,

Но влюбленно

К мысу,

Из щели

Рыба смотрит удивленно,

И осьминог,

Прикрыв желтящий глаз,

Не видит в ней

Ни красоты, ни цели,

А водоросль

Чувствует тепло,

Злой углекислый газ

Для нас смертельный

Меняет телом всем

На кислород,

Веселый, истерический, любовный,

Она слабеет,

Но довольна, словно

Охотник,

Стад увидевший рога,

Ее несет

Холодная вода

На камень,

Где остатки пирога

И я лежу,

Подставив бедра свету,

Она засохнет

В камне навсегда,

На плотности его

Исчезнет

К лету,

Но это ничего —

Любовь все стерпит,

И смерти тоже

Скажет: ну же, тут, на ложе

Гранитном

Среди солнечного льда

Обнимемся, сольемся, вечность?

Да.

В любви стоит

Такая чернота,

Что рыба пролетит,

И не заметишь.

В глазах твоих

Белесых чернота,

В дворовых арках,

Радостью беленых,

Где ты перчатки

Жмешь ее, как фетиш.

В чужом белье

Соленом сумрак спит,

В морщине у виска,

Коленной складке,

На будущей щетине

Кожи гладкой

Есть след любви —

И липкой черноты,

Той патоки

Дремучей, жирной, сладкой,

В которой мы

Жуем, елозим ваткой,

Кричим, читаем,

Стонем, жжем цветы,

То курим, то бросаем,

То глядим,

Как плачет в кресле

Женщина босая,

А некто, чтобы выйти,

Прячет шапку,

То, видя рельсы,

Прыгаем с моста.

И в этом, друг мой,

Нервная загадка:

Любви нужна

Такая чернота.

Дети рвут апельсины,

Складывают в коробки,

Сон хорош,

Если винные пробки

Густо усыпали лавочки у ограды,

Лето на ферме,

Италия,

Чувствам рады,

На экране, в целом, сатирикон:

Юноши, как с икон,

Девы, горные серны,

Свежие фрукты,

Стыдясь, поливают спермой,

Не Тинто Брасс,

Но каждая грудь, как скобки,

Скрывает

Горячий брасс

У ночной реки.

Не закрывай террас,

Подумаешь, мотыльки,

Вдруг ты

Мягко придешь,

Как римлянин,

С теплым членом,

Дашь мне имя,

А с ним

И любовь, и боль,

Слезы тлена

И прочие tutti frutti.

Знаю, знаю,

Как сладко мужским коленом

Обнимать себя утром,

Чувствовать танец воль,

Побеждать

И к соскам прижиматься пленным,

А потом, когда кончено,

Думать, что ты пустой.

Здесь финал?

Да нет же, юноша,

Стой.

Я ведь был таким,

Я тоже вырос на юге,

В виноградных долинах,

Где чайки не знают вьюги,

Только там

Не было серн. В тюрьме

Греки на стенах камер

Писали βοηθήστε με,

За дурдомом был плац,

Пожарный плыл водоем,

А еще пустой лепрозорий,

Где мы гуляли втроем,

Кутались в старый плащ,

Грели друг друга

Ночью —

Голые-голые

Духи античных чащ.

Юго-восточней

Юноши, как с икон,

Тощие, грязные, нищие,

Брали Грозный,

А у нас

Были сочные яблоки,

Летом грозы,

Увлеченное пьянство,

Любовь и боль,

Смерчи в море

И прочие tutti frutti.

Не виденья,

Не видео,

Не сцена, снятая краном:

Эта соль во мне

Никогда не станет экраном,

В ней нет доблести,

Нет даже толком раны,

Только упругость тел,

Тяжесть ее груди,

Нежность его щетины.

Плавки,

Полные тины,

Метко сброшены

В белый прибрежный мел.

Двадцать лет

Как расстались, вышли, открыли клетку,

Отрыдали,

Оплакали свой предел —

Да только хоть сорок лет.

Чувству это не срок,

Двиньте к затылку льда.

Помните,

Я выиграл вас в монетку?

Мы втроем теперь навсегда

И все так же лежим,

Обнявшись, у голой ветки,

Ждем, когда

Из тучи уйдет вода.

Вот чего не понять

Из кино на большой стене:

Отрезая счастье и боль

По кусочку,

Вымачивая в вине

Свои «да» и «нет»,

«Не в меня», «пшелпрочь», «сядь ко мне»,

Ты не делаешь сердце пустым,

А желудок черствым,

Ты вообще не решаешь,

Когда меду стать густым.

Мир – подарок,

Мы гости,

Любимые нами – горсти

Васильковой росы

У рощи, где храм войне,

А роса

Из печали родится просто:

После слез

Выпадает опять. Вдвойне.

Хей-хей,

Что за умный

Вороний глаз

Глядит возмущенно

С каштана на нас?

За площадью Сева

У старшего древа

Идет безуспешно

Крутая работа:

Там нервно

И спешно

Считает ворон

Красавица города —

Эва Перон.

Счастливая Эва,

Гордая Эва

Под солнцем горячим

Исполнена гнева:

Вороны летают,

Расчеты листают

И в целом мешают,

То шесть их, то восемь,

То шлепнутся оземь,

То – вот же мерзавки —

Жрут в зелени крон.

Прохожие смотрят

Со всех сторон,

И все, кто гуляет,

Кто ест макарон

В траттории чудной

На улице Пашни —

Все головы прячут,

Завидя ворон,

Хей-хей!

Да им страшно,

Им попросту страшно

От бури красавицы

Эвы Перон.

А вот почему же

Поэту не страшно?

Он знает: вдали,

За балконом,

На башне

Есть Эва другая,

Чем с улицы Пашни,

Хей!

Добрая, детская,

Честная Эва

Влюбленная Эва

За чаем домашним,

Он лишнее помнит:

Что зеркало слева,

Помады в корзинке

Веселого нрава,

А кофе у Эвы

Не кофе, отрава,

Но точно не помнит,

Фантазия, право,

Что родинка вьется

Под грудью, чуть справа.

Он с Эвой безвидно

Сидит до рассвета

И гладит ей волосы

Черного цвета,

А может, болтает,

Руки не касаясь,

Желает удачи,

Газеты читает,

Пьет кофе

Безгрешно, в словах заплетаясь,

Да просто

Бессовестно ей восхищаясь,

Глядит, что твой кот,

На ночное оконце,

Пока

Вслед за летним

Сжигающим солнцем

Не выйдет

На улицу

Имени гнева —

Хей!

Гордая Эва,

Счастливая Эва —

И всех к номерам

Не пришпилит ворон

Небесно красивая

Эва Перон.

Мне кажется, что это сны

Зачем-то вышли из постели

И оставляют след не теле,

Как иглы мартовской сосны,

Мне кажется, что мы живем

В избушке ветхой у колодца,

Закрыв корявые воротца,

И булки теплые жуем,

И ждем, что скоро ледоход,

И солнце, и цветущий тополь,

И кошку из-за печки в подпол

Опять с утра прогонит кот,

А это только зимний снег

Мне режет руки без перчаток

И засыпает отпечаток

Твоей подошвы зимний снег,

И я на набережной глупо

Смотрю, замерзший, на следы,

Глаз леденеет от слюды

И уменьшает их, как лупа,

И ветер прячется в пальто,

Скребется в ребрах, воет в легких,

Не различит в снежинках легких

Мое «люблю тебя» никто,

Ни зверь, ни человек усталый,

Ни серая во льду вода,

Ни этот мрак над коркой льда.

Не может быть, чтоб все пропало,

Пусть будет все наоборот:

В сне река, следы и холод,

А наяву – забора ворот,

Избушка, печь, тепло и кот.

Луиджи трет

Печаль жены,

Как линзу,

Колян желает Лизу,

Оля – Линду,

А книжная матрона

Розалинда

Мечтает о распутности

Коня.

Не странно ли,

Что любят не меня.

Я весь прекрасен,

Полон,

Волосат,

Божественно, избыточно

Носат,

Витален,

Борода

Растет, как кактус,

Почти пейот —

Лизни, и будет кайф.

И в целом

У меня нездешний лайф:

Я безработный,

Не спасаю мир

От выбросов коров —

Я есмь

Богема,

Живу в очаровании паров

Вокзалов, грез,

Запроходных дворов,

Мой шипр спиртовой

Изящно

Отдает Хемингуэем,

А грозди слов —

Камнями мостовой

Несбыточного города с Невой.

Я, как машина времени,

Готов

Носиться между маврами и Марсом,

Листая в телефоне про котов.

Но вот

Никто мне не несет цветов,

Не пишет

Ночью бешеных посланий,

Не донимает,

Не равняет с Марксом.

Ни Оля, ни Колян,

Ни Розалинда,

Ни та в кафе,

С улыбкой горной лани

На черной юбке

Щиплющая складку,

Не дышат увлеченно

На меня.

Любовь – загадка.

В этом и фигня.