Читать книгу Ведьма: тьма сгущается… - Павел Лагутин - Страница 8

Оба подозреваемых говорили одно и то же, причём никто из них и словом не обмолвился об убитой старушке, а когда Багрянцев стал твердить, что они убили и её, Керченский наблюдал, как они менялись в лице: Владимир бледнел и, запинаясь на каждом слове, клялся, что они не убивали ни Мамаева, ни бабку. Они выглядели так, будто впервые слышат об этом. Оба, как один говорили о женщине с ножом, говорили о том, что просто сбежали, когда она направилась к дому. Казалось бы, нелепица, но показания сходились полностью.

Сообщник Владимира, Дмитрий Логвинов был более хладнокровен, сперва пытался отрицать даже тот факт, что кто-то ещё пробрался в дом, но после – повторил сказанное Владимиром почти слово в слово.

Багрянцев составил протокол, в котором указал, что задержанные пролезли в дом Гульназ, убили Мамаева, в то время как соседка услышала шум и подошла к окну, чтобы посмотреть, что произошло. Чтобы не оставлять свидетелей, они убили и её.

Керченский вспомнил о маленькой детали. Когда-то давно он приезжал на вызов к старушке. Тогда ещё она отлично слышала, но в день убийства он обнаружил слуховой аппарат на её тумбе. Он позвонил Жилину:

– Дело есть! Скажи, пожалуйста, убитая бабка была глухой?

– Ага, Мамаев говорил, что глуха, как тетерев. А что?

– То есть она не могла услышать ночью шум из соседнего дома?

– Ну скажем так, мы с Мамаевым ехали в машине, и он вдруг начал говорить, что бабку тоже прокляли. Она твердила, что ведьма её лишила слуха. У неё вроде был слуховой аппарат, так что…

– Он был на зарядке.

– Тогда вряд ли.

– Спасибо, Жилин, ты очень помог.

Керченский повесил трубку и вернулся в кабинет. Открыл дело, вытащил фотографию тумбы из дома старушки и, ворвавшись в кабинет капитана, положил на его стол.

– И что? – фыркнул Багрянцев.

– Слуховой аппарат, – сказал Керченский, – он стоит на зарядке. Она не могла услышать…

– Подожди-подожди, то есть ты вот это считаешь доказательством? Ну хорошо, бабка была глухая, но… может быть у неё была бессонница. Она стояла и пялилась в окно, когда пацаны вылезли из дома Айтемировой. Слушай, Ваня, давай не будем включать Эркюля Пуаро и посмотрим правде в глаза: у нас есть подозреваемые, которые точно были на месте преступления, они даже признались, что там был Мамаев и что они его вырубили.

– Но как же нож? Его нашли рядом с Мамаевым, но принадлежит он старухе. По вашей версии первой жертвой должна быть старуха, ведь нож нашли рядом с Мамаевым.

– О боже, Ваня, ну хорошо, они увидели, что бабка наблюдает, выскочили из дома, убили старуху её ножом, вернулись в дом и прикончили Мамаева. Доволен?

– Нет, не доволен. Вы ведь хотите побыстрее закрыть дело, сдыхаться, ведь начальство требует результатов. Нашли козлов отпущения, пусть даже парни и виновны, но явно не в убийстве. А с вашей подачки им грозит от десяти до двадцатки.

Багрянцев покраснел, грохнул кулаком по столу и на пол посыпались ручки.

– Керченский, а ты не охуел так со мной разговаривать? Или ты хочешь пойти работать пэпсом? А? Отвечай!

Керченский умолк.

– Неужели ты думаешь, что я не знаю, как ты занял это место? Сразу ему и младшего летёху дали, и в следаки перевели… – Багрянцев понизил голос. – Я всё знаю, милый мой Ванечка, так что, пожалуйста, перестань качать права и закрой свой поганый рот, пока я его сам не закрыл. Они отправятся за решётку и точка, а ты впредь будешь говорить и делать то, что скажу я. Ты всё понял?

– Так точно, – промямлил Керченский.

– Громче!

Он вскочил и отчеканил:

– Так точно, товарищ капитан!

– Хорошо, а теперь пошёл вон, сучёныш.

Домой Керченский вернулся выжатым. Он даже не покормил пса. Разделся, сразу же рухнул на кровать и укутался в одеяло с головой. Мучительный жаркий сон душил его. Он кашлял во сне и ворочался. Бубнил что-то, будто в горячке.

Утром, прежде чем Багрянцев составил протокол, прежде чем Жилин поймал подозреваемого и прежде чем очутиться на работе, Керченский очухался в доме ведьмы. Приподнялся, ощутив боль в запястье – должно быть, ушибся, когда упал, потеряв сознание. Протёр глаза: рядом лежала потрёпанная книга в черном переплёте с золотыми вставками. Керченский вспомнил, что именно за ней и пришёл вчера. Схватил книгу и на ватных ногах поплёлся на улицу.

Солнце только пробивало серую завесу на горизонте, бросая на промозглую землю длинные тени домов и деревьев. Керченский прошагал к машине, забрался внутрь. Ощутил под собой ледяное сиденье. Кости ныли, ведь в свои тридцать пролежать ночь на холодном деревянном полу было тем ещё испытанием, благо, что лежал в куртке. В машине он включил отопление, подставил окоченевшие руки под струи обжигающего воздуха: блаженство!

Он провёл без сознания всю ночь и чувствовал себя разбитым. Но усталость поселилась в нём уже как пару месяцев. Ложился спать уставшим, просыпался с желанием спать, работал сонным. Водил машину осторожно, по нескольку раз высматривая, не вылетит ли какой-нибудь псих из-за поворота. Внимание было уже не то, да и сам себя не узнавал. Похудел. Не так, чтобы сильно, но на лице проглядывали жвала, скулы выдавались, из-за чего чаще обычного при бритье на лице оставались порезы. Ремень на брюках пришлось подтянуть на одно деление. Кашель не давал покоя.

Неделю назад пошёл в больницу, сдал анализы.

«Советую сдать на онкологию», – сказал врач, глядя на листок с анализами крови. И Керченский поехал в онкологическое отделение. Доктор в очках с аккуратно подстриженной бородой опросил его, осмотрел, прощупал лимфоузлы, взвесил на безотказных советских весах с гирьками. «Шестьдесят восемь, – сказал он, – при вашем росте хотелось бы чуть больше, но не критично, не критично». Он исписал несколько листков, и Керченский стал бегать по кабинетам. На днях должен прийти ответ и при мысли об этом сердце начинало бешено колотиться.

Но было что-то ещё. Расследование крепко засело в его мозгу, а вместе с тем его мысли занимал сам Мамаев. Он думал, что ведьма его прокляла, и повод для этого был, недаром ходили слухи, что Мамаев потребовал у неё взятку, а она отплатила ему бородавками на руках. Соседка ведьмы, оказалось, тоже говорила о проклятии, и хоть Керченский поначалу не верил в эти сказки, но с каждым днём к нему в душу подсеивалось крохотное зёрнышко сомнения. Зёрнышки теперь превращались в ростки, а ростки прорастали и заполняли нутро, ведь основания для этого были, и не пустые.