Читать книгу Оля. Тайны и желания танцующей с Луной. Книга 2 - Павел Лазаревич - Страница 4

Наблюдать утром за спящей Олей было одним из самых любимых моих занятий.

Оля спала, а тело ее жило своей бессознательной лунатической жизнью. Иногда она, не просыпаясь, заползала в мои объятия, просовывала ногу между моих ног, причем ворочалась до тех пор, пока я нежно не зажимал ее ногу своими. Иногда, не просыпаясь, пододвигалась ко мне и закидывала ногу мне на талию. Иногда забирала мою руку себе под голову и спала, прижавшись щекой к моей ладони. Иногда прижималась ко мне спиной, крепко прижимая мою другую руку к своему животу. Сейчас она отодвинулась от меня, откинула простыню и спала, раскрывшись и бесстыдно раскинувшись. Лицо Оли во сне тоже было всегда разное. Сейчас Оле снилось что-то очень приятное, и она нежно улыбалась. С такой улыбкой Оля просыпалась в последнее время все чаще и чаще…

Оля вышла из душа и расчесывалась перед зеркалом. Она знала, что мне нравится смотреть на нее, когда она обнаженная расчесывает волосы перед зеркалом. Когда Оля расчесывалась, она напевала и чуть-чуть поворачивалась и стороны, а тело ее перетекало из одной соблазнительной позы в другую, еще более соблазнительную. Таких поз было очень много, и они очень редко повторялись. Я так и не понял: эти позы – для меня, или Оля и без меня так танцует телом и любуется собой в зеркале? Сейчас же Оля непривычно замерла, задумалась о чем-то своем и мечтательно улыбалась. Волосы у нее уже были высушены. Вытерлась же полотенцем она небрежно, поэтому на ее спине тут и там сияли крохотные капельки воды. Полюбовавшись в зеркале на белизну, упругость и безупречную форму ее груди, я взял полотенце, подошел к ней и стал осторожно промокать ее спину, за что заслужил благодарную улыбку в зеркале.

– Паш, что мне надеть? – спросила она, прикладывая выбранный бюстгальтер к своей груди.

– А под какое платье?

– И правда, – вздохнула Оля. – Я ведь еще и с платьем не определилась. Ну, дура и есть дура. Блондинка – это, наверное, диагноз.

– А у тебя какой-то день особенный?

– Да, – вздохнула Оля, – день действительно особенный. Это праздник со слезами на глазах. Мальчишка наконец-то сделал свой выбор, и этот выбор – не в пользу музыки. На следующей неделе уезжает в спортивный интернат. Сегодня у нас последнее занятие. Папа сказал, что не отпустит меня без прощального фуршета. Вот и выбираю, что надеть.

– А кто будет на фуршете?

Оля посмотрела на мое отражение в зеркале, фыркнула, не сдержалась и рассмеялась.

– Как я догадываюсь – только папа и я.

Я отнял у нее бюстгальтер, положил его на трюмо, обнял ее со спины и осторожно подсунул руки ей под грудь так, что ощутил в своих ладонях их тяжесть.

– Пашка, какой же ты бесстыжий, – засмеялась Оля. – Тебя разве в детстве не учили, что девушек лапать нельзя?

– Не учили, – я поцеловал Олю в шею, поглаживая ее грудь и чувствуя, как напрягаются сосочки под моими пальцами.

– Оленька, – мягко, на ушко прошептал я ей, – скажи, солнышко, что с тобой происходит?

– А что со мной происходит? – после паузы настороженно и даже немного испугано переспросила Оля.

– Ты в последнее время часто замираешь, думая о чем-то своем, и у тебя в этот момент появляется такая улыбка, что мне хочется подойти и поцеловать тебя, но я боюсь спугнуть эту улыбку.

– Мечтательная? Может просто задумчивая? – Оля смотрела в зеркале на мои ладони, гладящие ее груди, и я все никак не мог поймать ее взгляд.

Я покачал головой.

– Ну, такая, значит, тебе жена попалась. Раз выбрал такую жену – теперь терпи.

Насмешливый взгляд Оли скользнул по моему лицу, и она прыснула.

– Ты чего?

– Подходящую украинскую пословицу вспомнила.

– И какую же?

– Бачылы очи шо купувалы, – и уже смеясь расшифровала. – Видели глаза, что покупали, так что терпи теперь!

– А я даже догадываюсь, какие у тебя мечты, – шепнул я ей на ушко.

– Откуда? – Оля перестала улыбаться, и я, наконец-то, встретился с ней взглядом.

– Уже почти вся осень прошла, а я помню, что ты говорила о возникающих у тебя желаниях. Я прав?

Взгляд Оли дернулся, голова отрицательно качнулась и замерла. Взгляд испуганно уткнулся в мои ладони в зеркале. После небольшой паузы она еле заметно кивнула.

– Ты увлекалась? – еще более мягко спросил я, продолжая поглаживать ее грудь. Оля лишь нерешительно взглянула на меня.

– Так может тебе стоит остаться после занятия, тем более что это последнее занятие?

Оля энергично отрицательно покачала головой.

– Нет, Пашенька. Да, ты прав, все замужние женщины регулярно увлекаются. Ну, кроме тех, кого быт окончательно заел, или дур закомплексованных. Но так, как Маринка – мало кто себя позволяет. Увлечемся, помечтаем – и снова за домашние дела.

Потом уже прямо посмотрела мне в глаза.

– Паш, я не могу сейчас понять, как я так могла вести себя летом? Как будто меня подменили. И я решила, что такого больше не будет.

Продолжая гладить ее груди одной рукой, другой я стал гладить ее, опускаясь все ниже и ниже. Оля непроизвольно вздрогнула, когда я погладил ее животик.

– Но ведь желания никуда не ушли, даже когда ты так решила?

Оля неловко улыбнулась.

– Не волнуйся, я перетерплю.

– Ты хочешь опять начать бить себя по щекам?

Оля заалела, ничего не отвечая.

– Не надо терпеть, – прошептал я, продолжая поглаживать ее животик.

– Пашенька, я так не могу, – прошептала она, лаская мое лицо волной своих волос.

– Как так?

– Я там, с ним… кувыркаться буду, а ты тут переживать и страдать будешь. Это неправильно.

– Оль, не надо по этому поводу переживать. Не буду я страдать и переживать. Я же буду знать, где ты, и что ты любишь меня. Ты такая довольная после этого бываешь, а я так люблю на тебя смотреть, когда ты такая. У тебя потом такой голос становится, что я просто наслаждаюсь им.

Оля молчала, отрицательно покачивая головой, но ладошка ее стала поглаживать мою руку.

– Оль, оставайся.

После долгой паузы Оля прошептала:

– Я даже не знаю, Пашенька… ты так просишь…

Я выпустил Олю из объятий, она взяла в руки трусики и застыла, задумавшись о чем-то.

– Пашенька, – отмерла после паузы Оля, – мне так приятно было услышать, что ты сказал. Ну, я про то, что тебе я нравлюсь, когда… ну, какая я после того, как он меня… Но это же не главное. Скажи честно, почему ты хочешь, чтобы я осталась?

Я зарылся лицом в ее волосы.

– Не хочу, чтобы влюбленность у тебя перешла в любовь.

Оля кивнула.

– А это от тебя уже слышала, но хочу еще раз услышать, чтобы понять. Почему ты считаешь, что близость помешает влюбленности перейти в любовь? Мне казалось, что все наоборот бывает.

Волосы Оли пахли мятой и свежестью.

– Любовь рождается из влюбленности тогда, когда есть барьеры. Сейчас этот барьер – это твой внутренний запрет. Ты хочешь остаться верной женой, и это запрещает тебе то, что хочет твое тело. А это как речка. Если перекрыть ее плотиной, то вода будет прибывать, пока плотину не прорвет. Причем прорвет в самом неожиданном месте, в самом ненужном месте, в самом опасном месте. Если же плотина непробиваема, то затопит все вокруг и зацветет. Так и влюбленность. Если есть барьер – она будет расти, пока не превратиться в любовь. Любовь же заставит тебя думать только о ней. В отличие от влюбленности, которая дарит удовольствие и радость, любовь, вначале такая сладкая, очень скоро начинает мучить. Она становится как наркотик. Вначале сладко, а потом – сплошные мучения. Поэтому я не хочу, чтобы это с тобой случилось. Если уж влюбляешься – лучше пусть будет полноценный интим, радующий тело и лечащий душу, а не мучающая тебя платоническая любовь.

– Ты поэтому хочешь, чтобы я осталась после урока? Почувствовал, что у меня в душе возникла влюбленность?

Я молча кивнул.

– И хочешь, что бы я с ним… по-настоящему… как летом?

Я молча смотрел прямо в ее глаза, отраженные в зеркале.

– Ты правда этого хочешь?

Оля тоже смотрела мне прямо в глаза, ожидая ответа.

– Ты какое платье выбрала? – вместо ответа спросил я.

Она задумчиво смотрела на меня и после минутного молчания, словно очнувшись, показала глазами на сине-зеленое платье.

– У меня с ним связаны приятные воспоминания. Я чувствую себя в нем красивой и сексуальной.

– А какие мне трусики надеть? – Оля отвела взгляд и сделала вид, что этот вопрос волнует ее сейчас больше всего.

– Надень те, новые, которые я тебе недавно подарил. В сеточку и с отверстием в виде сердечка внизу.

Оля запылала и отчаянно замотала головой.

– Можно подумать, что ты не знаешь, что я их даже при тебе надевать еще стесняюсь. Если ты мне разрешаешь только их надеть или прозрачные, то я лучше прозрачные надену.

Я мягко вынул у нее из руки и отложил в сторону обычные трусики, достал мои любимые, помог надеть их, не удержался, расправил запавшую складочку и полюбовался, как аккуратно улеглись губки за прозрачным шелком. Потом надел на Олю платье, порылся у себя в кармане и, ощутив внезапно нахлынувшее смущение, положил в ее ладошку упаковку презервативов.

Глаза у Оли потемнели. Она быстро поцеловала меня, отстранилась и отрицательно покачала головой, покраснев при этом.

– Пашенька, мне не надо. Я пружинку еще так и не вынула.

– Ну и хорошо, – чувствуя себя глупо, но стараясь не показать своей растерянности, пробормотал я, пряча их в карман. – Было бы предложено.

Оля поцеловала меня в щеку.

– Спасибо за заботу.

Потом посмотрела на меня и, помявшись, сказала:

– Я на чай останусь. Пирожные интересно попробовать. Да и просто ради любопытства. Я еще не решила, что после чая будет, – Оля снова замерла, о чем то задумавшись. Потом испытующе посмотрела на меня.

– А ты действительно считаешь, что мне нужно?

Я молчал, обнимая Олю, ощущая, как она начинает дышать все быстрее и быстрее…

– Мой хороший! – Оля благодарно заглянула мне в глаза, – я же после отпуска хотела все, что случилось, забыть как страшный сон. Вернее, как прекрасный сон, но который обязательно нужно забыть, как будто ничего и не было. А сейчас… после твоих слов… мне внутрь… в самую глубину… словно теплое варенье налили, а я себя ощущаю языком, лижущим это варенье…

– Я хочу, чтобы ты пришла довольная-довольная… – пробормотал я, ощущая, непривычное смущение и томление.

– Помнишь, я колебалась, а ты с меня платье снял… тогда, когда у меня в первый раз было, с Андрюшкой?

Я молча кивнул.

– Знаешь, какая волна нежности меня тогда окатила! Душу нежность, а тело – желание. Нежность к тебе, а желание просто переполнило меня. Сейчас у меня такое же чувство.

Оля прильнула ко мне, целуя.

– Я пойду? – осторожно спросила она после того, как натянула платье, покрутилась перед зеркалом и провела помадой по губам.

У самой двери она надела пальто, подхватила скрипку и остановилась, как останавливалась, когда что-то забывала. Потом подбежала ко мне, прикоснулась губами к моей щеке и шепнула на ухо:

– Не скучай тут без меня.

И убежала.

В комнате стало тихо и пусто, лишь тихонько поскрипывала, затихая и замирая, покачивающаяся дверь.

* * *

Деревья на улице пылали золотом и багрянцем поздней осени. Легкая синева приближающегося вечера уже пахла холодом. Я подошел к дому, где жил ученик Оли. Еле слышно доносились звуки скрипки. Они были разные. Одни – неловкие и корявые. Тут же их заменяли другие – легкие и воздушные. Потом музыка стихла, и лишь легонько ветер шевелил опавшие листья. Дверь хлопнула, и мимо меня пробежал Олин ученик, нетерпеливо на бегу постукивая мячом об асфальт. Оля не вышла. Бесцельно прождав почти час, я медленно побрел домой…

Вечер темными тенями тихонько и незаметно вползал в комнату. Свет я не включал и лишь смотрел, как белые облака проплывают по небу, наливаются отблесками закатного солнца, темнеют, тают, и за ними начинают проглядываться звезды. Когда стало уже совсем темно, я разжег камин.

Наверное, я уже начал засыпать, потому что очнулся лишь когда почувствовал, как Оля прижалась ко мне всем телом. В руке, лежащей у меня на груди, был букет из очень странных, красивых и незнакомых мне цветов.

– Прости, задержалась.

По ее раскрасневшемуся лицу, неге тела, какой-то внутренней успокоенности и воркующим интонациям в голосе я все понял.

– Я прямо весь издергался.

– Прости, – Оля прижалась ко мне еще теснее и поцеловала в щеку.

– Ну, ты как?

Оля закинула на меня ногу, зарывшись лицом подмышку.

– Пашенька, так хорошо было, что даже не верится.

Я наклонился над Олей, стараясь встретиться с ней взглядом, но она прятала от меня глаза.

– Пашенька, мне кажется, ты ошибаешься. Близость не мешает влюбленности перейти в любовь, а совсем наоборот.

Я мягко освободился, встал, принес с кухни бутылку шампанского, налил в бокал, сел рядом с ней и заставил Олю выпить.

– Рассказывай, давай.

Оля молча смотрела на меня… Потом медленно сняла кольцо с пальца правой руки и надела его на палец левой руки. У меня затряслись от обиды губы. Я закрыл глаза, стараясь удержать и скрыть набежавшие на глаза слезы. Мне это удалось лишь потому, что губы Оли уже целовали меня…

– Пошутила я, Паш, – шептала она мне. – Ну, посмотри же – я его уже снова надела! Просто глупая шутка! Прости меня! Мне самой не терпится тебе все рассказать!

– Подожди, – я украдкой взглянул на ее руки. Кольцо было на правой руке. – Дай я тебя уложу.

Достал из шкафа простыню, укрыл ее, налил еще один бокал и лег рядом, обняв ее.

Она благодарно взъерошила мне волосы.

– Когда ты уговаривал меня, про себя я решила просто попить чай и попробовать его пирожные. Хоть мужчина вроде и интеллигентный, и интересный, и чувствую – нравится мне, и даже, может быть, волнует меня, но раньше я с ним почти не разговаривала, поэтому еще ничего для себя не решила.

Оля замолчала, закрыла глаза, откинулась и провалилась в воспоминания.

– Пашка, я чувствовала себя принцессой. Было все. Сначала были цветы. Он принес специальную вазу и сказал, что привез ее из Китая, и она очень дорогая. По его словам в линиях этой вазы и в линиях моего тела есть что-то общее, поэтому он очень любит эту вазу. Намекая этим, что любит меня. В эту вазу он поставил цветы. Причем цветы, которых я раньше не видела. Оказывается, это какие-то редкие орхидеи. Очень красивые цветы. Да ты сам видишь. Потом был чай. Какой-то необыкновенный китайский чай. Он сам мне его заваривал и рассказывал мне про чайные церемонии в Китае. Странный чай. От этого чая меня бросило в жар и стало легко и весело. К чаю торжественно принес пирожные. Удивительные пирожные. Еще теплые. Они прямо таяли во рту. Я целую тарелку умяла. Лопаю и не могу остановиться. Он с гордостью сказал, что выпекает их сам. С самого первого моего урока с его сыном, в день занятий, в надежде, что я все же соглашусь задержаться на чай и попробую их. Потом была музыка. Пашка, я же музыкант, но я такой музыки ни разу не слышала. Что-то восточное и такое укачивающее. И были взгляды. Я обожаю такие взгляды. Когда у него дрожат ресницы, я чувствую, что он хочет посмотреть мне в глаза, но не решается. Потом решается, смотрит, и встретившись с моим взглядом, словно обжегшись, отводит глаза. Его робкие взгляды на мои колени, на мою грудь. Смущение, вспыхивающее на лице румянцем, когда наши взгляды встречались.

Оля лежала с закрытыми глазами.

– А потом, Пашенька, мы пили вино. Тоже какое-то там изысканное. Очень вкусное вино. С такой незнакомой мне кислинкой. Потом он сел у моих ног и начал читать мне стихи.

Оля замолкла, а потом стала тихонько декламировать.

– Любимая, спи, мы на шаре земном, свирепо летящем, грозящем взорваться. И надо обняться, чтоб вниз не сорваться, а если сорваться – то только вдвоем.

Потом замерла, вспоминая.

– Ты придешь, коль верна мечтам, только та ли ты? Знаю: сад там, сирень там солнцем залиты.

Оля заворочалась удобнее устраиваясь.

– Я только отдельные строчки запомнила. Но стихи классные, и читал он их так хорошо, что я почти поверила, что эти стихи не только для меня, но и обо мне.

Оля легла на бок и взглянула на меня.

– А потом, после очередного стихотворения он поцеловал мне ногу. Вот тут, возле пальчиков.

Оля положила свою ногу мне на ногу, подтянула ее так, что она легла мне на бедро и показала мне пальцем, куда ее поцеловали.

– Пашка, я даже рассмеялась. Говорю: «Я же ими по улицам хожу, а вы их в рот тащите».

Оля закинула на меня ногу уже на талию и продолжила, задумчиво глядя в потолок.

– Так он тут же убежал, через минут притащил ванночку с теплой водой, снял с меня туфли и, как я ни отнекивалась, стал мне мыть ноги с каким-то особенным бальзамом. При этом так интересно про него рассказывал, про то, какой он чудодейственный, что я даже сопротивляться забыла. А потом вытер мои ноги пушистым полотенчиком, назвал каждый пальчик на китайском языке, а потом и поцеловал каждый пальчик. Знаешь, как щекотно было. Щекотно и приятно. И когда целовал сами пальчики в кончики, и когда подушечки лизнул, и когда язычок между пальчиками засовывал.

Оля открыла глаза и искоса посмотрела на меня:

– Мне продолжать?

– Продолжай, – я погладил Олину ногу. Оля шлепнула по моей руке.

– Не сбивай, Пашка, а то я пропущу чего. На чем я остановилась? Как он целовал мне пальчики? А затем он стал мне разминать ступни. Стал уверять, что мои ножки устали, им нужен расслабляющий массаж. Массировал мне ступни, показывал на точки, говорил их названия и объяснял, какие болезни можно лечить, если туда воткнуть иголочки. Не только показывал их, но еще и целовал. Подошвы посередине, оказывается, такие чувствительные. Знаешь, Пашка, это было так приятно. Не сексуально приятно, а щекотно. Просто приятно было ощущать там его поцелуи и касания языком.

– А дальше что было?

– Дальше, Пашенька, он мне стал показывать точки на ногах выше. Язычком коснется, расскажет, что за точка, а потом легонько так поцелует. Так все выше и выше двигался. А я чувствую, мне так приятно становится. А потом попросил показать точки и выше, под платьем.

Оля мазнула по мне взглядом.

– Знаешь, Паш, а в этих точках что-то есть. Во всяком случае, поцелуи по точкам ощущаются острее. И у каждой точки свой вкус.

– А ты что?

– Я, Пашенька? – Оля заулыбалась. – Я изображала наивную дурочку. Мне интересно стало, как при таком сочетании желания и робости он будет такое препятствие как мое платье преодолевать. Решила поизображать из себя невинную молоденькую жену, в первый раз столкнувшуюся с соблазнением. Решила не противиться действиями, но противиться словами. Интересно было, как далеко он сможет зайти. Что в нем возьмет верх – робость или страсть. Хотела поиграть. При этом чувствую, у меня самой желания острыми коготками изнутри уже даже в промежности царапаются.

Оля посмотрела на меня, протянула бокал, поблагодарила кивком головы, отхлебнула и откинулась на подушку, невольно прогнувшись всем телом.

– Я лепечу: «Что вы делаете? Я же замужем! Перестаньте, пожалуйста! Мне же нельзя! Валерочка, разве так можно?!» – но руками и телом не сопротивляюсь. Не сопротивляюсь я еще и потому, тебе честно скажу, что уже не могу. Коленки дрожат, и внутренняя поверхность бедер сладко так ноет.

Оля лишь сейчас заметила, что рукой, которую она прогнала у себя с ноги, я глажу ее животик, взяла мою руку и осторожно переложила ее на мое бедро.

– Похоже, он это тоже почувствовал. И стал мне целовать ноги по-настоящему. Пашка, как он мне ноги целовал! Я же не девочка, мне уже ноги целовали, но это было нечто. Я же чувствую, когда мне ноги целуют просто как этап, чтобы потом забраться сам знаешь чем, куда и зачем. Он же целовал мои ноги, потому что это ему нравилось. А ты же знаешь, мне нравится, когда ко мне с любовью. Поэтому когда он начал целовать мне под коленками, потом еще внутри бедер, да еще поглаживая язычком – я сдалась. Сама коленки раздвинула пошире и раскинула их, чтобы ему удобнее целовать было, и даже приподнялась, когда он мое платье начал потихонечку, украдкой вверх подтаскивать. Вот тут я поняла, что все серьезно, все случится – и не поверишь: от этого понимания мне стало не стыдно, а бросило в жар.

Оля, прогнав мою руку, теперь сама уже гладила себя по животу.

– А потом он меня приятно удивил. Он не стал сразу стремиться туда, куда, сняв платье с женщины, правильно понимая это как капитуляцию, сразу же устремились бы многие. Он меня просто зацеловал. Он целовал меня везде. Он поворачивал меня как любимого ребенка. Он зарывался мне подмышки. Он зарывался лицом и губами во все мои складочки. Он гладил меня везде, и там, где только что гладил – сразу же целовал. Он исцеловал мне живот, спину, попку, ноги, руки, шею, да всю меня. Везде я ощущала его поцелуи. В складочках между ногами и телом, на ягодицах, где они касаются друг дружку. У меня ступни на ногах до сих пор его поцелуи ощущают. На мне не осталось места, которое не коснулись бы его губы. Это меня разобрало настолько, что я даже не заметила, как он снял с меня бюстгальтер, и куда делись трусики. Они словно растаяли в воздухе.

Оля смотрела на меня, а я, глядя ей в глаза, боковым зрением увидел, что она гладит себя ладошкой не только животик, но и значительно ниже. Чтобы не смущать ее, я не перевел туда взгляд.

– А потом он перевернул меня на спину и лег на меня. Нет, про это нельзя сказать, что он лег на меня. Не знаю, как он это делал. Держался на локтях, на коленях, на пальчиках, но он еле-еле касался моего тела. И всем своим телом стал гладить меня.

Ладонь Оли переместилась на грудь и принялась сжимать ее.

– Опять же, не знаю, может это какой бальзам или крем, или он просто такой бархатный, атласный и пушистый сам по себе, но это было очень приятно. При этом он шептал мне: «У вас, Оленька, чудо, а не грудь-такая упругая, бархатная, нежная, а животик – упругий, атласный, а сосочки такие остренькие, что с ума можно сойти. У вас ножки такие гладенькие и желанные, что я от нежности плавлюсь», – ну и так далее. А я чувствую: вот он сосочком задел мой сосочек, и сладкая струна внутри зазвенела. Вот он другой сосочек задел, и еще одна струна зазвенела. Вот клитор, то ли членом, то ли яичками задел, и просто сладко загудел внутри контрабас. Вот между ножек меня коленкой погладил и внутри, словно разноголосье других струн звенит. Тут чувствую, он уже гладит меня не только снаружи, но и изнутри. Причем как он туда попал – я не пойму. Ну, не ощутила, как он в меня проник, и все. Да и движения его внутри себя не чувствую. Я вся занемела ниже пояса. Так сладко занемела, уже и движения его тела не чувствую, а чувствую лишь, как онемение усиливается. И тут очередным движением он словно кожу с меня снял. Не содрал, а нежно слизал. И каждым новым движением сладко плавит меня от груди и до коленок. А я горю, всем телом горю. Я беснуюсь под ним, стараюсь насадиться на него глубже, у меня по телу уже судороги пробегают, а он также медленно, мучительно-медленно двигается и слова любви говорит. Я ему сквозь стоны: «Пожалуйста, не мучай!» Вот тогда он меня резко, одним движением перевернул попой вверх и одним движением вошел в меня. Вот тогда я почувствовала, как он по-настоящему вошел. Сильно, глубоко и заполняя. Так, как я люблю. Уперся в самую глубину. У меня там уголок есть. Если член большой и достает туда, то у меня там щемить начинает. Вот, знаешь, когда под ноготь другой ноготь вставить – такое чувство возникает. И больно, и приятно. Вот и я так люблю, чтобы во мне в самую глубину член упирался. Так, чтобы там я головку, не знаю уж чем, защемила. Вот у него так получилось. И при каждом ударе все сильнее и сильнее внутрь протискивается, прямо до зудящей боли. Шлепал меня так, что я чувствую, что от каждого удара у меня попа вверх задирается, а меня грудью о кровать протаскивает. И представляешь, Паш, у меня оргазм, у меня по телу прокатываются судороги, а там, глубоко внутри другой оргазм зарождается. Там, где его головка втыкается, и я ее там защемляю. А потом он в самый зуд стал выплескиваться горячим…

– Дай, – Оля протянула руку, забрала себе бутылку и отпила из горлышка.

– Одним словом, когда он кончил, я отходила на диване от двух оргазмов. После них я чувствовала себя пропущенной сквозь стиральную машину. Лежала и не могла пошевелиться. Так он взял меня на руки, отнес в ванную. А она у них огромная оказалась, вся сияет и блестит. Занес меня, дал отлежаться, а потом помыл меня сам. Всю меня руками загладил. Омывает меня между ножек, и каждую мою губку, поцелует, пососет, разгладит и язычком еще поласкает. И так это ему нравится, что я чувствую: все, влюбилась! А когда отлежалась и немножко в себя пришла, он вынул меня из ванны, вытер пушистым полотенцем, положил в постель и стал маслами всякими натирать. Везде меня натер: и грудь, и спину, и ноги, и складочки все очень аккуратно и нежно промазал. Он и губки долго-долго гладил, а потом и попку осторожно пальчиком промазал. Знаешь, как щекотно было. Сначала я чувствовала себя неловко, а потом неловкость куда-то пропала, и было очень приятно.

Оля сделала пару глотков, потрясла пустой бутылкой и вопросительно посмотрела на меня. Я пошел на кухню за очередной бутылкой.

– Потом лег за спиной, обнял меня и прижал к себе. А я чувствую: устала так, что ни руку, ни ногу поднять не могу. Но усталость такая приятная, просто хочется лежать в его объятиях не двигаясь. И желание есть, но нет уже физической возможности это желание удовлетворить. Говорю: «давай чуть-чуть поспим». «Давай», – говорит, а сам мне грудь гладит. Я поймала его руку, укусила, себе на живот положила и крепко держу, чтобы не рыпался. Так и уснула.

Оля благодарно кивнула мне, приняла полный бокал, отпила половину и вернула назад.

– Сплю я, Паш, но как-то странно сплю. То ли чай этот его особенной, то ли общее возбуждение, но я сплю и одновременно понимаю, что я сплю. И снится мне что-то очень интересное, особенное и очень эротичное, а вот что – понять не могу. И ощущаю я, что мне очень приятно. Иду я по полю цветов, а цветы не просто у меня между ножек проскальзывают – цветы с губами, и они целуют меня. Я понимаю, что так в действительности не может быть. Понимаю, что цветы – это сон. И стало мне интересно, там, прямо во сне: а почему мне так приятно? Я взяла и проснулась. Проснулась, лежу с закрытыми глазами и к себе прислушиваюсь.