Читать книгу Мир после конца света. Философские очерки - Павел Минка - Страница 4

1. Кризис гуманизма или «Человек умер!»

Со времен эпохи Возрождения человечество поверило в человека, провозгласив идею антропоцентризма. Идеалы гуманизма завладели душами. «Человек – это звучит гордо!» – вот формула, которую исповедовали просветители. Франк в своей статье «Достоевский и кризис гуманизма» пишет: «…развивается оптимистическое учение о прирожденной доброте и радушности человека. Человек сам по себе, по «своей природе», всегда добр, и вместе с тем, по своей разумности легко может найти разумный путь к осуществлению абсолютного добра в своей жизни, если только предоставить ему свободу; в этом воззрении заключается самое существо так называемого «просветительства». Кроме этого, утверждается, что к каждому нужно относиться человечно, гуманно. Это и есть вера в «добротность» человека, и в таком чистом виде она будет рассматриваться в данной работе как основа гуманизма.

Вера в естественную «хорошесть» человека, провозглашенная просветителями, в итоге потерпела крах. «Все лгут!» – вот лозунг нашего времени. Фуко, перефразируя Ницше, сказал: «Человек умер!» Фактически, уже с самого своего появления, вера в естественную «хорошесть» человека начала переживать кризис. Это замечательно показано Франком: «Но вместе с этими разнообразными формами гуманизма XIX век насыщен и духовными явлениями совсем иного порядка. XIX век открывается чувством «мировой скорби». В жизнеощущении Байрона, Леопарди, Альфреда Мюссе – у нас в России у Лермонтова, Баратынского, Тютчева – в пессимистической философии Шопенгауэра, в трагической музыке Бетховена, в жуткой фантастике Гофмана, в грустной иронии Гейне – звучит новое сознание сиротства человека в мире, трагической неосуществимости его надежд, безнадежного противоречия между интимными потребностями и упованиями человеческого сердца, а также космическими и социальными условиями человеческого существования. В этих настроениях чувствуется какая-то духота предгрозовой атмосферы; они предвещают наступление подлинного кризиса гуманизма. Первое свое выражение этот кризис нашел у двух русских умов, которые в этом своем значении еще совсем не оценены – у Гоголя и у Герцена. Гоголь своим художественным взором увидел у человека звериную морду, а своей религиозной мыслью – теоретически довольно беспомощной – ясно осознал одно: что человечество охвачено демоническими, дьявольскими силами и несется к какой-то ужасной катастрофе. Таким же криком отчаяния, и вместе с тем мужественным признанием человека, потерявшего все иллюзии, было «С того берега» Герцена: вера в человека есть только слепой пережиток слепой веры в Бога; вера в земную гармонию так же нелепа, как вера в царствие небесное; человек и его история есть только клочок слепой, бессмысленной и бесчеловечной жизни природы, и потому все упования человека – лишь жалкие иллюзии».

В русской мысли кризис веры в человека одним из первых обнажил Гоголь. «Мертвые души» – в этом его произведении нет ни одного положительного персонажа (позднее, в XX веке, когда советские идеологи будут пропагандировать миф о новом советском человеке, который якобы родился благодаря строительству социализма, то есть созданию новых условий жизни, в которых нет места людям «старой формации» вроде Остапа Бендера, Михаил Булгаков напишет свой роман «Мастер и Маргарита», в котором дьявол свободно разгуливает по Москве, населенной «новыми людьми». В этом романе тоже нет ни одного положительного персонажа). Но фигурой более значимой в раскрытии тайн человеческой души в русской литературе оказался Достоевский, явивший миру специфический лик гуманиста – Великого Инквизитора…

Великий Инквизитор по-настоящему любит людей. Но кто для него люди? Он на протяжении своего духовного роста разочаровывается в людях и избавляется от веры в их естественную доброту. Он избавляется не просто от этого мифа светского гуманизма, но и от веры в то, что человек является образом Божьим – от основы религиозного гуманизма. Достигнув духовных вершин, Великий Инквизитор начинает понимать, что люди никогда не смогут дорасти до Евангелия, что они как будто вообще не созданы для духовного роста. Ведь это в подавляющем большинстве своем слабые порочные твари, которым не нужен никакой высший смысл в жизни. Одномерные, примитивные, живущие в своих мифах, несвободные и ненавидящие свободу, раздавленные сексуальным инстинктом, вечно расколотые и идущие путями зла – вот они, люди. Такими их видит Великий Инквизитор. Но он сохраняет любовь к людям, верит в необходимость гуманного отношения к ним, хочет им счастья. Люди не хотят свободы, стремятся лишь к удовлетворению низменных инстинктов, а не к Высшему. И Великий Инквизитор все свои усилия в итоге прилагает для того, чтобы дать им всем это счастье слабосильных тварей. Он не верит, что они могут быть выше и лучше, поэтому, как он думает, нужно смириться с низостью людей и дать возможность им быть счастливыми в своей низости.

Достоевский, явивший миру великоинквизиторское лицо гуманизма, еще замечательно показал, что идея антропоцентризма может дать «побочный эффект» и привести к религии человекобога. Главные его персонажи, как правило, исповедуют эту религию (Кириллов, Раскольников, Ставрогин, Иван Карамазов и др). В «Братьях Карамазовых» мы находим интересные слова Ивана Карамазова, обличающие кризис антропоцентризма: «…на всей земле нет решительно ничего такого, что бы заставляло людей любить себе подобных, что такого закона природы: чтобы человек любил человечество – не существует вовсе, и что если есть и была до сих пор любовь на земле, то не от закона естественного, а единственно потому, что люди веровали в свое бессмертие. Иван Федорович прибавил при этом в скобках, что в этом-то и состоит весь закон естественный, так что уничтожьте в человечестве веру в свое бессмертие, в нем тотчас же иссякнет не только любовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь. Мало того: тогда ничего уже не будет безнравственного, все будет позволено, даже антропофагия. Но и этого мало: он закончил утверждением, что для каждого частного лица, например как бы мы теперь, не верующего ни в бога, ни в бессмертие свое, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и что эгоизм даже до злодейства не только должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом в его положении».

Человекобог – это тот, кто ставит себя в центр, и для него нет ничего высшего. Он сам – мерило всех вещей. Фактически, перед нами религия эгоизма, для которой характерно самообожествление и выплеск страстей. Такие человекобоги в итоге населили нашу планету. И хотя нельзя о каждом из них сказать, что все они являются гениями своей религии, но поистине идеология Лужина сознательно или полусознательно стала для многих основой жизни. Идея антропоцентризма претерпела странную трансформацию, и в итоге нашу эпоху наполнили порочные и лживые люди, свято верящие в себя и в то, что каждый из них – «мерило всех вещей» (отсюда распространенная фраза: «У каждого свое мнение!», означающее: «Как хочу, так думаю и живу!»).

2. Эпоха пятничной пьянки

Интернет переполнен шутками и демотиваторами про пятничную пьянку. В украинском аналоге «Нашей Раши» под названием «Файна Юкрайна» героями выступают два офисных работника, обязательно напивающиеся в конце рабочей недели. Вечер в пятницу – это начало, говоря на современном жаргоне, «отрыва». Можно позволить себе любое развлечение и море алкоголя, ведь в субботу не нужно на работу! Пять дней человек-робот работает, как правило, на скучной механической работе, подавляя в себе страсть к «отрыву», после работы слегка успокаивает ее пивом с ТВ или интернетом, а на пятый день дает ей выплеснуться. Это вполне закономерно: человек состоит из двух начал: разумного и сердечного, рационального и иррационального, сознательного и бессознательного или, как учил Ницше, аполлонического и дионисического. Если между этими началами нет гармонии, а одно подавляет другое, то это приводит к неизбежному кризису в жизни, а подавляемое начало рано или поздно вырвется из-под тисков своей противоположности.

Всю нашу эпоху можно охарактеризовать как «пятничную пьянку» мирового масштаба. Это в какой-то мере реакция на попытку упорядочить и рационализировать жизнь. В XVII веке в Европе началась эпоха Просвещения. Закладываются основы рационализма. Декарт пишет: «Я мыслю, следовательно, я существую». Бэкон утверждает: «Знание – это сила». В европейской истории начинается эпоха Разума. Долгие годы для европейцев было очевидным, что разум – мерило всех вещей, и почти совсем отрицалось иррациональное познание. К нему относились скептически (отголоском этого является современный популярный аргумент против религии, будто ей нельзя доверять, поскольку она основывается не на знании о Боге, а на вере в Бога). Это привело к тому, что рациональное начало со страшной силой начало подавлять иррациональное в человеке. Итог: крах мифа о Разуме и начало нашей эпохи массового безумия. «Пять рабочих дней» доминирования аполлонического закончились, иррациональное неудержимо выплеснулось, и началась эпоха «пятничной пьянки».

Наше время – это время клипов и ночных клубов. Время футбола, рок-концертов, массовых собраний последователей неорелигий и танцевальных шоу. Клип не наполнен никаким смыслом (как и вообще многие другие произведения поп-культуры). Его задача – создать настроение. Совершенно бессвязный видеоряд нельзя понять разумно, нужно просто смотреть и переживать. Точно так же и с песнями, которые неустанно производят миллионы работников «фабрики звезд». Почти никакого значения не имеет смысл текстов. Сами слова стали рассмысленными. Задача слов – не донести рациональную информацию, а создать настроение. Слова в современной поп-песне выполняют ту же задачу, что и бессмысленные эпизоды клипа. Даже певцы, которые ставят себя на высший уровень, противопоставляя свое творчество «попсе», например, Борис Гребенщиков, часто поют песни, которые представляют собой просто набор слов. Музыка создает настроение, и слова становятся частью музыки, просто звуковым потоком, не несущим никакого смысла. Кроме этого, в массовой культуре распространился новый жанр, который окрестили «шизой». Шиза – это поток совершенно бессвязной информации. Иногда абсурдность этого потока смешит, например, писатель и поэт Даниил Хармс, пишущий всякую шизу, стал очень популярным в наше время и издается многотысячными тиражами. Можно еще вспомнить команды КВН «Федор Двинятин», «Кефир», «Раисы» и другие, веселящие публику абсурдными шутками. Но бывает и серьезное отношение к шизе – иногда тот, кто находится в струе шизоидного потока, начинает вкладывать в него несуществующие смыслы, порой очень пафосные (например, поклонники того же Гребенщикова понимают его песни абсолютно по-разному, потому что сам автор не вкладывает во многие из них никакого конкретного смысла).

Слова потеряли для людей всякий смысл, поэтому отсутствие культуры мысли в современном обществе – ужасающе. Никто не хочет думать, но при этом все повторяют одну единственную фразу: «У каждого свое мнение!» За этим «своим мнением» – вообще нет никакого мнения. Фактически эта фраза означает: «Я так чувствую и так хочу, и мне плевать на ваше мнение!» За ней скрывается лишь одно – нежелание мыслить. Нежелание слушать другие голоса. Нежелание стать думающим человеком… «У меня свое мнение!» – это не просто фраза, а усыпление своей безграмотности. Человек, уверенный, что он уже все понял, и у него сформировалось свое уникальное мнение, не будет развиваться, не будет слышать другие голоса, ведь он уже как бы все знает, как бы во всем ориентируется… Именно поэтому наш мир переполнен бездарностями, рисующими задницей картины или упаковывающими в бумагу мосты.

Символом нашего времени может по праву стать ночной клуб. Люди, потерявшие себя в экстазе алкогольного и наркотического опьянения, танцуют под громкую ритмичную музыку. Тусовка, будь-то футбольный стадион, концерт или собрание харизматов, стала центром притяжения общественной жизни. Потерять себя, слиться с толпой в эйфорическом экстазе – вот к чему стремится современный человек. Эмоциональное наслаждение, переживание – это самое важное в жизни многих современников. «Кайф», «улет», «драйв» – вот боги нашей эпохи.

Мирча Элиаде показал, что человеку свойственно стремиться к всеобщему гармоничному единению, что он так или иначе ищет в своей жизни «потерянный рай», хотя может и не отдавать себе в этом отчета. Человек страдает от одиночества и стремится его преодолеть. Он хочет соединиться с другими людьми и установить положительную связь с окружающим миром. Особенно ярко это стремление выражено в религиях, но даже нерелигиозный человек страдает от ощущения некой неполноценности жизни. Каждый человек в этом плане является homo religious.

Есть два ответа на вопрос, каким образом достигнуть этой гармонии. Фромм рассматривает их в своей работе «Психоанализ и дзен-буддизм»: «Первый ответ заключается в восстановлении единства с природой через уподобление животным, отказ от разума, возвращение к лишенному сознания первобытному образу жизни. Подобная идея может принимать весьма разнообразные воплощения… К противоположному лагерю относятся все религии, где ответом на экзистенциальный вопрос служит идея эволюции человеческого разума, воспитания в человеке умения любить, и как результат – обретение гармонии с природой и другими индивидами». В нашу эпоху доминирования иррационального ставка сделана на первый ответ. Это видно на примере неорелигий, адептам которых свойственно стремление потерять себя в экстатических состояниях. Кроме разных оккультных и псевдовосточных религий особое распространение в христианском мире получили харизматы. Они происходят от пятидесятников, а те, в свою очередь, берут свое начало в протестантской среде. Развитие протестантизма шло по пути его рационализации и мистического оскудения. Для многих верующих он стал просто нравственной этикой. Тоска по мистике в итоге породила пятидесятников, а вслед за ними харизматов. Харизма – это дар с Небес. Харизматы на своих собраниях впадают в разные духовные состояния, в первую очередь они практикуют глоссолалию (говорение на языках), когда верующий начинает неожиданно произносить разные звуки, которые считаются ангельским языком. Быстрый рост количества харизматов обусловлен тем, что они дают человеку тусовку, шоу и в конце концов мощные мистические переживания. И хотя человек не всегда теряет себя в этих переживаниях, само явление харизматии течет в этой струе массового выплеска дионисического.

Если человек не религиозен, он ищет другие формы потери себя. Например, если вы посетите рок-концерт, то увидите крайне возбужденных людей, каждый из которых в той или иной степени потерял себя и слился с толпой в единый организм. Эйфория, чувство преодоления одиночества и ощущение безопасности свойственно посетителям рок-концерта. На нем ты чувствуешь, что отчужденность преодолена, музыка возбуждает тебя и как бы вскрывает в душе тайник с радостью, веселящие эмоции завладевают тобой, и в момент достижения экстаза для тебя больше ничего не существует, кроме этой опьяняющей эйфории… Подобные переживания свойственны и футбольным болельщикам, и харизматам. Иными словами, ночной клуб, рок-концерт, футбольный матч, собрание последователей неорелигий, массовые праздничные мероприятия, многомиллионное собрание украинцев на Майдане во время Оранжевой революции – это явления лишь внешне разные, внутренне же они имеют много общего…

3. Иметь или быть?

Наше общество называют обществом потребления. Потребление стало смыслом жизни, даже больше – оно стало самой жизнью. Но удивителен факт: с ростом уровня благополучия растет и уровень психологических и психических расстройств и неудовлетворенности…

В «Бойцовском клубе» Чака Паланика показано, что потребление как образ жизни приводит в итоге к личному кризису. Эта книга была экранизирована, и миллионы зрителей увидели главного героя, купившего себе всю самую лучшую одежду, мебель, технику и другие чудесные блага, но страдающего от неудовлетворенности. «В доме полно специй, но нет еды!» – сказал он. И действительно: в жизни современного человека есть многие блага, о которых миллионы людей прошлого только могут мечтать, но он остается неудовлетворенным. Нет чего-то главного.

Эрих Фромм писал о кризисе общества потребления так: «Теоретический анализ показывает, что радикальный гедонизм не может привести к счастью… Но и без теоретического анализа наблюдаемые факты со всей очевидностью свидетельствуют о том, что наш способ «поисков счастья» не приводит к благоденствию. Мы представляем собой общество заведомо несчастных людей: одиноких, снедаемых тревогой и унынием, способных только к разрушению и постоянно ощущающих свою зависимость – людей, которые радуются, если им удалось как-то убить время, которое они так усиленно стремятся сэкономить.

Наше время – время величайшего социального эксперимента, который когда-либо был осуществлен, чтобы решить вопрос, может ли достижение наслаждения… быть удовлетворительным ответом на проблему человеческого существования. Впервые в истории удовлетворение потребности в наслаждении не только не является привилегией меньшинства, но стало доступным для более чем половины населения. В индустриальных странах этот эксперимент уже дал отрицательный ответ на поставленный вопрос» («Иметь или быть»).

Сущность кризиса общества потребления кроется в неверной жизненной установке, которую можно выразить одним словом: «Иметь». Человек превратил средство – в цель, а смысл жизни – в приобретение того, что эту жизнь должно просто поддерживать. «Ты есть то, что ты ешь, ты есть то, что ты пьешь, ты есть то, во что ты одеваешься, ты есть то, на чем ты ездишь, ты есть то, где ты живешь…» – так оценивают человека в обществе потребления. Твоя ценность меряется тем, что у тебя есть. Если ты ничего не имеешь или имеешь мало – ты ничтожество. Поэтому нередко современный человек представляет собой робота с двумя основными функциями: производить и потреблять.

Альтернативой «иметь» является другая жизненная установка – «быть». О ней мы находим информацию в разных религиях, у мистиков, философов, психологов. «Быть – это значит обновляться, расти, изливаться, вырываться из стен своего изолированного «я», испытывать глубокий интерес, страстно стремиться к чему-то, отдавать, – пишет П. Гуревич. – Э. Фромм подчеркивал, что обладание и бытие не есть некие отдельные качества человека. Они – два основных способа существования, два разных вида самоориентации и ориентации в мире, две различных структуры характера, преобладание одной из которых определяет все, что человек думает, чувствует и делает». «Быть» – означает ставить в основу жизни самоактуализацию, если исходить из терминологии Маслоу. «Быть» – это уметь радоваться жизни, каждому ее проявлению, взращивать любовь к людям, жить в гармонии с собой и окружающим миром.

Жизненная ориентация на «иметь» приводит к психологическим, психическим и, конечно же, духовным болезням. Фромм пишет об этом следующее: «…пока человек не достиг творческой соотнесенности с миром… он в лучшем случае компенсирует потенциальную депрессию с помощью рутины, идолопоклонства, деструктивности, жажды собственности, славы и так далее. Стоит какой-нибудь из этих компенсаций дать сбой, и психологическое здоровье оказывается под угрозой. Исцеление потенциального безумия заключается в изменении позиции, в переходе от раскола и отчуждения к творческому, непосредственному схватыванию реальности, к ответу на ее вопросы». Но этот переход к подлинной самореализации состоялся не у многих, и в итоге, по данным американских исследователей, психологически здоровых американцев не более 2 %.

4. Бегство от свободы

Мы живем в свободном обществе и можем делать почти все, что захотим. Мы можем читать любую литературу, одеваться в соответствии со своими вкусами, смотреть любое видео, знакомиться с огромным массивом информации без цензурных ограничений. Казалось бы, сбылась вековечная мечта человека о свободе… Но это так – лишь при поверхностном взгляде. На самом деле человек остается рабом, у которого нет своего мнения и своих вкусов. Современный человек – это человек-робот, который не живет, а выполняет функции. Он не умеет мыслить (если под мышлением подразумевать адекватную оценку явлений и отказ от мифов) и совершенно похож на окружающих. Мир наполнился примитивными, одномерными людьми, а главное, удовлетворенными своим положением и живущими в сладкой иллюзии своей свободы и индивидуальности.

Разные аспекты свободы раскрывались на протяжении истории в религиозной, философской, психологической, художественной, юридической литературе. Свобода оказалась слишком сложным явлением, чтобы вместить его в одно понятие. Фромм, анализируя современное демократическое общество, пришел к следующему выводу: «…нет большей ошибки и более серьезной опасности, чем не замечать, что в нашем обществе мы сталкиваемся с тем же явлением, которое повсюду питает корни фашизма: с ничтожностью и бессилием индивида.

Это утверждение противоречит общепринятому мнению, что современная демократия, освободив индивида от всех внешних ограничений, привела к расцвету индивидуализма. Мы гордимся тем, что нас не гнетет никакая внешняя власть, что мы свободны выражать свои мысли и чувства, и уверены, что эта свобода почти автоматически обеспечивает нам проявление индивидуальности. Но право выражать свои мысли имеет смысл только в том случае, если мы способны иметь собственные мысли; свобода от внешней власти становится прочным достоянием только в том случае, если внутренние психологические условия позволяют нам утвердить свою индивидуальность. Достигли ли мы этой цели? Или хотя бы приближаемся ли к ней?»

Корень рабства современных людей, как утверждает Фромм, заключается в невозможности и неумении быть самими собой. В человеке скрыты невероятные потенциалы, раскрывая которые он созидает свою личность. С позиции Фромма, мы должны искать самих себя внутри себя («сделать бессознательное сознательным») и откликаться на «спонтанные желания», которые часто являются проявлением нашей скрытой индивидуальности. Иными словами, в каждом есть «внутренний голос», который говорит нам, кто мы есть и кем мы должны быть, и его нужно научиться слушать. Русский философ Бердяев говорил, что человек по-настоящему свободен именно в творческом акте, который вытекает из его души. Если это истинное творчество, обусловленное истинной внутренней природой человека, то в нем он свободен. Мне кажется, что древнегреческие философы нащупали эту идею в своих размышлениях, и известную их фразу «Делай, что должен, и будь, что будет!» нужно понимать как раз в этом контексте. Пойми, кто ты и кем должен стать, иди к этому, и не думай ни о чем другом!

Но такая жизненная установка свойственна очень небольшому количеству наших современников. Надевать маски и жить, выполняя определенные функции, – вот ритм жизни миллионов.

Закрепощение современного человека начинается уже с его рождения. В своей книге «Бегство от свободы» Фромм пишет о том, что спонтанность, так свойственная ребенку, часто подавляется родителями, которые навязывают ему определенную модель поведения. Происходит «ломка» ребенка: его учат проявлять те чувства, которые ему не свойственны, хотеть того, чего он не хочет.

Когда ребенок идет в школу, то он попадает в беспощадную машину, которая старается подогнать его под свои стандарты. Ученик мыслится в современном образовании как пустой резервуар, который необходимо наполнить информацией. Учитель – это проводник информации. От ученика требуется только одно: запомнить и воспроизвести информацию. Никакой творческой активности в этом случае не надо. При этом в школе всячески подавляется индивидуальность. С одной стороны, этому способствуют учителя, с другой – одноклассники.

Кроме этого, школа не просто подавляет творческие устремления человека, но и мышление. Размышлять над информацией, анализировать ее, перерабатывать и делать частью себя – этого почти не требуют учителя. Задача: запомнить и воспроизвести. Я был учителем в лицее и давно заметил, что почти ни у кого из учеников нет вопросов после лекции. Они совершенно не привыкли задавать вопросы и вообще творчески работать с информацией. Лицеисты настроены почти всегда лишь на две вещи: просто запомнить информацию или просто отсидеть, сделав вид, что слушают. Я могу говорить малоочевидные вещи, не очень понятные без пояснения, но никто не потребует объяснить подробнее. Суть этой проблемы в том, что школа полностью атрофировала мышление учеников. Об этом Фромм пишет следующее: «…ребенок попадает в школу или в колледж. Здесь применяются методы обучения, в действительности ведущие к дальнейшему подавлению самостоятельного мышления; на некоторых из них я остановлюсь. Один из них – настойчивое требование от учащихся знать факты, точнее, информацию. Существует жалкое суеверие, будто человек достигает знания действительности, усваивая как можно больше фактов. В головы учащихся вдалбливаются сотни разрозненных, не связанных между собою фактов; все их время и вся энергия уходят на заучивание этой массы фактов, а думать уже некогда и нет сил. Разумеется, мышление само по себе – без знания фактов – это фикция, но и сама по себе «информация» может превратиться в такое же препятствие для мышления, как и ее отсутствие». В антиутопии «1984» Оруэлла описано тоталитарное будущее, в котором люди всецело контролировались государством. Каждый человек всегда находился в помещении с включенным телевизором, обрушивающим тонны ненужной информации на него. В итоге он становился переполненным этой информацией и не мог ее анализировать, поскольку умственная способность была притуплена из-за перегрузки. К слову, такой метод применяется в тоталитарных сектах, использующих контроль сознания (на газетном языке – зомбирование): адептов перегружают информацией, чтобы притупить их мышление. Они не способны справиться с потоком знаний и вынуждены принимать все, что им навяжут, в качестве истины.

Школьная система построена всецело на обслуживании государственной идеологии. Так обстоят дела и в Украине, и в России. Школа является рассадником мифов, она промывает мозги ученикам, чтобы сделать из них достойных «украинцев», «русских», «граждан», «патриотов» и так далее. Особенно искаженную информацию дают на предмете истории. Учебники пишут таким образом, чтобы они были эффективным средством идеологической обработки. Но когда ученик наконец заканчивает школу и входит в «большую жизнь», он не может адекватно анализировать информацию вокруг себя. Не будучи в состоянии мыслить, он испытывает нужду в мифах, которые бы объяснили ему окружающий мир. В итоге он становится их носителем. Эти мифы «любезно» преподносят ему манипуляторы разных окрасок: политической, религиозной, маркетинговой и так далее. Те идолы, о которых писал Бэкон (идолы рода, идолы пещеры, идолы площади и идолы театра), являются «объектом поклонения» для миллионов. Критическое мышление в итоге не является добродетелью большинства жителей как нашей страны, так и всего земного шара.

Спонтанность подавляется не только школой, но и обществом в целом. Творчество человека неразрывно связано с его эмоциональностью, но в нашем обществе принято подавлять эмоции. «Нет никакого сомнения в том, что творческое мышление – как и любое другое творчество – неразрывно связано с эмоцией, – пишет Фромм. – Однако в наши дни идеал состоит как раз в том, чтобы жить и мыслить без эмоций. «Эмоциональность» стала синонимом неуравновешенности или душевного нездоровья. Приняв этот стандарт, индивид чрезвычайно ослабил себя: его мышление стало убогим и плоским. Вместе с тем, поскольку эмоции нельзя подавить до конца, они существуют в полном отрыве от интеллектуальной стороны личности; результат – дешевая сентиментальность, которой кормятся миллионы изголодавшихся по чувствам потребителей у кино и у популярной песенки».

Кроме этого, в нашей психике есть потенциалы к рабству. У кого-то они больше, у кого-то – меньше. Фромм пишет о том, что люди очень часто объединяются в связки – симбиозы. Эти связки состоят из садистов и мазохистов. Садист нуждается в том, чтобы мучить мазохиста и поднимать за счет этого свою самооценку, ощущать свою значимость. Мазохист считает, что он – ничто без садиста, и чувствует свою значимость лишь в связи с ним. Он любит садиста, готов ради него на все, хотя тот его и мучает. Оба в симбиозе – несвободны. Есть разные виды симбиозов, например, муж, который оскорбляет и бьет жену, но она при этом любит его все больше; мама, подавляющая во всем сына и диктующая ему, что делать; гуру тоталитарной секты, манипулирующий сознанием своих адептов…

Можно бесконечно долго продолжать разговор о тех механизмах рабства, которые действуют в нашем обществе. Итог один: распространение человека-робота. У него нет своих мыслей, своих идей, он не реализует свой потенциал, выполняет определенные функции в обществе. Фромм делает очень правильные выводы в своем анализе: «… современный человек живет в состоянии иллюзии, будто он знает, чего хочет; тогда как на самом деле он хочет того, чего должен хотеть в соответствии с общепринятым шаблоном. Чтобы принять это утверждение, необходимо уяснить себе, что знать свои подлинные желания гораздо труднее, чем кажется большинству из нас; это одна из труднейших проблем человеческого бытия. Мы отчаянно стараемся уйти от этой проблемы, принимая стандартные цели за свои собственные. Современный человек готов пойти на громадный риск, стараясь добиться цели, которая считается «его» целью, но чрезвычайно боится риска и ответственности задать себе подлинно собственные цели. Бурную деятельность часто считают признаком самостоятельного действия, но мы знаем, что такая деятельность может быть не более самостоятельной, чем поведение актера или загипнотизированного человека. Когда ставится пьеса, каждый актер может очень энергично играть свою роль и даже вставлять какие-то реплики или детали действия от себя. Но при этом он все-таки всего лишь играет порученную ему роль… Весьма трудно определить, насколько наши желания – так же как и мысли, и чувства – не являются нашими собственными, а навязаны нам со стороны; и эта специфическая трудность тесно связана с проблемой власти и свободы. В ходе новой истории власть церкви сменилась властью государства, власть государства – властью совести, а в наши дни эта последняя была вытеснена анонимной властью здравого смысла и общественного мнения, которые превратились в орудия конформизации. Освободившись от прежних открытых форм власти, мы не замечаем, что стали жертвами власти нового рода. Мы превратились в роботов, но живем под влиянием иллюзии, будто мы самостоятельные индивиды. Эта иллюзия помогает индивиду сохранять неосознанность его неуверенности, но на большее она не способна. В результате, личность индивида ослабляется, так что неосознанное чувство бессилия и неуверенности не только сохраняется, но и крайне возрастает. Индивид живет в мире, с которым потерял все подлинные связи, в котором все и вся инструментализованы; и сам он стал частью машины, созданной его собственными руками. Он знает, каких мыслей, каких чувств, каких желаний ждут от него окружающие, и мыслит, чувствует и желает в соответствии с этими ожиданиями, утрачивая при этом свое «я», на котором только и может быть построена подлинная уверенность свободного человека… Приспосабливаясь к ожиданиям окружающих, стараясь не отличаться от них, человек может приглушить свои сомнения по поводу собственной сущности и приобрести какую-то уверенность. Однако цена за это высока: отказ от своей спонтанности, индивидуальности и свободы…»

Если отойти от проблемы рабства современных людей и рассмотреть вопрос свободы в ракурсе истории человечества, то оказывается, что свобода вовсе не нужна человеку. Ее бремя выносят немногие. Это замечательно показано в одном из величайших произведений, с которым по своей силе почти ничто не может сравниться в человеческой мысли, – в Легенде о Великом Инквизиторе Достоевского.

В образе Великого Инквизитора выражено, по слову Бердяева, «метафизическое зло». Он говорит Христу: «Реши же сам, кто был прав: Ты или тот, который тогда вопрошал Тебя? Вспомни первый вопрос; хоть и не буквально, но смысл его тот: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, – ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! А видишь ли сии камни в этой нагой раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за Тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что Ты отымешь руку Свою и прекратятся им хлебы Твои». Но Ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил Ты, если послушание куплено хлебами? Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на Тебя дух земли, и сразится с Тобою, и победит Тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли Ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные. «Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!» – вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против Тебя и которым разрушится храм Твой. На месте храма Твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня, и хотя и эта не достроится, как и прежняя, но все же Ты бы мог избежать этой новой башни и на тысячу лет сократить страдания людей, ибо к нам же ведь придут они, промучившись тысячу лет со своей башней! Они отыщут нас тогда опять под землей, в катакомбах, скрывающихся (ибо мы будем вновь гонимы и мучимы), найдут нас и возопиют к нам: «Накормите нас, ибо те, которые обещали нам огонь с небеси, его не дали». И тогда уже мы и достроим их башню, ибо достроит тот, кто накормит, а накормим лишь мы, во имя Твое, и солжем, что во имя Твое. О, никогда без нас они не накормят себя! Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите нас, но накормите нас». Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою! Убедятся тоже, что не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики. Ты обещал им хлеб небесный, но, повторяю опять, может ли он сравниться в глазах слабого, вечно порочного и вечно неблагодарного людского племени с земным? И если за Тобою во имя хлеба небесного пойдут тысячи и десятки тысяч, то что станет с миллионами и с десятками тысяч миллионов существ, которые не в силах будут пренебречь хлебом земным для небесного? Иль Тебе дороги лишь десятки тысяч великих и сильных, а остальные миллионы, многочисленные, как песок морской, слабых, но любящих Тебя, должны лишь послужить материалом для великих и сильных? Нет, нам дороги и слабые. Они порочны и бунтовщики, но под конец они-то станут и послушными. Они будут дивиться на нас и будут считать нас за богов за то, что мы, став во главе их, согласились выносить свободу и над ними господствовать – так ужасно им станет под конец быть свободными. Но мы скажем, что послушны Тебе и господствуем во имя Твое. Мы их обманем опять, ибо Тебя мы уже не пустим к себе. В обмане этом и будет заключаться наше страдание, ибо мы должны будем лгать. Вот что значил этот первый вопрос в пустыне, и вот что Ты отверг во имя свободы, которую поставил выше всего. А между тем в вопросе этом заключалась великая тайна мира сего. Приняв «хлебы», Ты бы ответил на всеобщую и вековечную тоску человеческую как единоличного существа, так и целого человечества вместе – это: «пред кем преклониться?» Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться».

Никогда на протяжении истории люди не выносили свободы. Она была им противна. Если убрать палку, висящую над человеком, то он броситься в беспредел, и в своем беспределе уничтожит все вокруг и себя самого. Это хорошо показано в фильмах «Убить дракона». В нашей культуре действуют механизмы, которые лишают человека свободы, удерживают его от хаоса. Государство, религия, искусство, этика – все это ставит перед собой одну важную цель: не допустить войны всех против всех. И именно в этом кроется корень кризиса нашей эпохи. Эта мысль требует дополнительного пояснения.

Безразличие человека к самому себе, к насущным вопросам бытия, к своей творческой реализации, его тяготение к рабству – вот те деструктивные силы, которые движут большинством людей. Если дать человеку свободу и прикрепить к этому большие возможности, то он, скорее всего, обратит это в беспредел. В итоге люди создают религию, этику, искусство, с помощью которых пытаются контролировать деструктивные силы. По причине того, что ни один из этих «инструментов» для сдерживания самоуничтожительных потенций не является полностью эффективным, создается закон и государство – палка над головой каждого, которая грозится ударить при первом же неверном шаге.

Но ни одна система не может быть идеальной. Вместе с деструктивными силами в человеке, общественные институты подавляют и его положительные потенциалы. Система пытается подогнать всех под одну гребенку. Семья, школа, другие учебные заведения, место работы, круги общения – все это часто оказывает мощное деструктивное влияние на каждого человека, подавляя в нем истинное Я. Из этого следует вывод: выход из кризиса нашей эпохи возможен лишь в одиночку, и при этом необходимо выломаться из общественных институтов и кругов общения. Это не значит, что человек не должен опираться на чужую помощь. Безусловно, в этом нет ничего плохого. Но никто не сможет его спасти, кроме него самого. Мы должны в первую очередь раскрывать свои внутренние потенциалы, понять свое призвание и следовать ему. Это очень сложный путь, и мы должны осторожно принимать ту помощь, которую нам оказывают. Даже самый хороший учитель может помешать, если мы начнем его копировать, подавляя «внутреннего человека». Тем более с опаской нужно относиться к любому общественному институту. Нужно брать в нем самое лучшее, отбрасывая все то, что подавляет положительные потенциалы. Человек системы никогда не сможет выбраться из кризиса.

5. Бог умер

Вера в Бога евангельского была окончательно подорвана в XX веке, который отличался ужасными войнами и кровавыми экспериментами. «Бог умер», – сказал Ницше. «Откуда нынче атеизм? – писал он. – «Отец» в Боге основательно опровергнут; равным образом «Судья» и «Воздаятель». Опровергнута и его «свободная воля»: он не слышит, а если бы и слышал, все равно не сумел бы помочь. Самое скверное то, что он, по-видимому, не способен толком объясниться: не помутился ли он? Вот что, из многих разговоров, расспрашивая и прислушиваясь, обнаружил я в качестве причин упадка европейского теизма; мне кажется, что, хотя религиозный инстинкт мощно растет вверх, – он как раз с глубоким недоверием отвергает удовлетворение, сулимое ему теизмом».

Логика у Ницше следующая: Бог обещал, что исполнит любую просьбу. Но неисчислимое количество молитв христиан осталось без ответа. Конечно, можно вспомнить слова апостола Иакова о недостойном прошении («Просите, и не получаете, потому что просите не на добро, а чтобы употребить для ваших вожделений» (Ик.4:3), но миллионы именно достойных обращений к Богу были бесполезными. Христиане вопили к Спасителю, но Он не приходил. Очевидно, что со временем в Церкви многие совсем перестали верить в то, что Бог исполнит их молитву. Христианская среда уже давно утратила веру в то, что Бог ответит на благую молитву (реакцией на это стало появление множества сект, которые утверждали, что именно им Бог отвечает). Уже никто толком не верит, что, например, можно исцелиться в процессе таинства соборования или просто помолившись об этом. Во времена Христа к Нему подходили люди малонравственные, но с минимальной верой в Него, и исцелялись. Он обещал, что никуда не ушел и что остается с христианами. Но миллионы современных людей, вера которых в сотни раз глубже, чем у некоторых евангельских исцеленных, уповают на Христа, молят Его об исцелении, но тщетно. Небеса молчат! Не сбылось обещание о «вере, которая горы разрушает»: «Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: перейди отсюда туда, и она перейдет, и ничего не будет невозможного для вас» (Мф.17:20). На протяжении истории миллиарды верующих с минимальной верой с горчичное зерно вопили к Богу – а горы не сдвигались…

Конечно, можно ответить на это, что молитвы не сбываются, потому что христиане – малонравственные и далеко отстоят от Бога. Но в Евангелии Христос нигде не говорит, что достигший святости и высоконравственности получит Его милость. Он говорит об одном необходимом компоненте – о вере…

Кроме этого, Достоевский поднял вопрос, который его жутко мучил: где Бог, когда страдает невинный, когда страдают дети? Помните, как в «Форесте Гампе» малышка Джейн убегала от пьяного отца в поле и просила у Бога защиты, чтобы он сделал ее птичкой, и она смогла улететь подальше от издевательств в семье? В «Братьях Карамазовых» есть несколько историй о страданиях маленьких деток, одна из них – вот: «Девчоночку маленькую, пятилетнюю, возненавидели отец и мать, «почтеннейшие и чиновные люди, образованные и воспитанные». Видишь, я еще раз положительно утверждаю, что есть особенное свойство у многих в человечестве – это любовь к истязанию детей, но одних детей. Ко всем другим субъектам человеческого рода эти же самые истязатели относятся даже благосклонно и кротко, как образованные и гуманные европейские люди, но очень любят мучить детей, любят даже самих детей в этом смысле. Тут именно незащищенность-то этих созданий и соблазняет мучителей, ангельская доверчивость дитяти, которому некуда деться и не к кому идти, – вот это-то и распаляет гадкую кровь истязателя. Во всяком человеке, конечно, таится зверь, зверь гневливости, зверь сладострастной распаляемости от криков истязуемой жертвы, зверь без удержу, спущенного с цепи, зверь нажитых в разврате болезней, подагр, больных печенок и проч. Эту бедную пятилетнюю девочку эти образованные родители подвергали всевозможным истязаниям. Они били, секли, пинали ее ногами, не зная сами за что, обратили всё тело ее в синяки; наконец дошли и до высшей утонченности: в холод, в мороз запирали ее на всю ночь в отхожее место, и за то, что она не просилась ночью (как будто пятилетний ребенок, спящий своим ангельским крепким сном, еще может в эти лета научиться проситься), – за это обмазывали ей всё лицо ее калом и заставляли ее есть этот кал, и это мать, мать заставляла! И эта мать могла спать, когда ночью слышались стоны бедного ребеночка, запертого в подлом месте! Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, еще не умеющее даже осмыслить, что с ней делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезками к «боженьке», чтобы тот защитил его, – понимаешь ли ты эту ахинею, друг мой и брат мой, послушник ты мой божий и смиренный, понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана! Без нее, говорят, и пробыть бы не мог человек на земле, ибо не познал бы добра и зла. Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это сколького стоит? Да ведь весь мир познания не стоит тогда этих слезок ребеночка к «боженьке». Я не говорю про страдания больших, те яблоко съели, и черт с ними, и пусть бы их всех черт взял, но эти, эти!..»

Мир полон страданий, полон несправедливости. И часто страдают невинно. Вспомним XX век. Страшные войны, концлагеря, невероятные зверства людей, миллионы невинных жертв – вот XX век. Участники и жертвы этих страшных событий редко обретали веру, наоборот, они с ужасом осознавали: Небеса молчат…

Конечно, можно приводить разные контраргументы, например, обвинять человечество в том, что оно само виновато в своих бедах, говорить, будто зло необходимо, чтобы, по слову Бердяева, добро не изнасиловало человека и так далее. Но эти рассуждения хороши, когда ты сидишь в теплой квартире, сытый и в безопасности. А попробуйте порассуждать об этом, глядя на малышку из рассказа Ивана Карамазова, ее страдание с мольбами к «Боженьке».

Конечно, верующий может ответить, что Бог – с людьми всегда, просто люди не умеют чувствовать Его присутствие. По этому поводу есть притча о душе, которая посмотрела на свой жизненный путь и увидела, что рядом с ней всегда шел Другой. Но в одном месте одна линия следов оборвалась, и душа спросила: «Господи, где ты был в это время?» На это Бог ответил: «В это время я взял тебя на руки и нес!»

Но не кажется ли со стороны такое оправдание Бога лживым? Ведь доказывать присутствие Бога через Его отсутствие – это явно не лучшая аргументация. «Да, мы не чувствуем Бога, но Он рядом!» – звучит не очень убедительно.

Это логика атеизма до сих пор вводит в недоумение многие умы. Это самый страшный вопрос теодицеи. Он привел многих либо к безверию, либо к в вере в Бога далекого – в некие неведомые Высшие Силы. Массы сейчас верят «в что-то высшее», но не в близость Божию. В самой же философской мысли все чаще пишут о Непознанном Боге.

Но аргумент атеизма, который был рассмотрен выше, является и основным доказательством того, что Бог есть, если исходить из размышлений русских религиозных философов. Эта идея принадлежит Бердяеву. Приведу цитату: «Мир проходит через богооставленность. Трудно понять тайну богооставленности мира и человека, не должно рационализировать эту тайну, и самый таинственный факт этот сталкивается с традиционным учением о Промысле Божием. Кризис христианского сознания глубок, он восходит к самой идее Бога и к пониманию откровения. Очень многому христиане должны будут быть научены у движений, которые представлялись антихристианскими, у самого атеизма. Ибо в этих движениях нужно почувствовать дыхание Духа. То, что восстает в человеческом страдании против Бога во имя человека, и есть восстание самого истинного Бога. Восстание против Бога может быть только во имя Бога же, во имя более высокой идеи Бога. Большая часть восстаний против Бога, особенно моральных, предполагают существование Бога. По-настоящему атеистов не существует, существуют лишь идолопоклонники. Атеизм, углубленный и страдающий, не легкомысленно-веселый или злобно-ненавистнический, есть утверждение Бога… Человек должен пройти через испытание всех возможностей, пережить опыт познания добра и зла, и самое зло может стать диалектическим моментом добра. И зло может быть имманентно преодолено, т. е. должно произойти то, что Гегель называл Aufhebung, когда преодолевается отрицательное и все положительное входит в следующую стадию. Так и атеизм может стать диалектическим моментом богопознания. Это судьба человека – пройти через атеизм, через коммунизм и мн. др., чтобы имманентным обогащающим преодолением выйти к свету. Нужно не истребление «злых», а просветление «злых». Зло можно победить лишь изнутри, а не одним насильственным недопущением и истреблением. И вместе с тем должны быть положены внешние пределы проявлениям зла, истребляющим жизнь. Со злом должна быть духовная и социальная борьба. Социальная борьба не может не прибегать к силе в условиях этого мира. Духовная же борьба может быть лишь просветлением и преображением, а не насилием» («Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого»).

Иными словами, человечеству, по мысли Бердяева, нужно пройти через горнило безбожия, чтобы прийти к Богу. Нужно пройти по безднам Ницше, чтобы обрести веру. Есть такая пословица: «Хорошими монахами становятся хорошие разбойники». В плане богооставленности, которая переживается повсеместно, возможна такая же логика: человечеству нужно пройти через богооставленность, чтобы прийти к Богу.

6. Массовое христианство

Неожиданно я понял, что отвык от плохого.

Это случилось, когда я посетил богослужение кафедрального собора нашего города. Последний раз я был здесь на литургии около пяти лет назад. И я увидел, что ничего не изменилось. Изменился лишь я и мой взгляд…

Последние годы я периодически ходил в один малюсенький храмик. В нем сформировалась вокруг очень хорошего священника небольшая община постоянных прихожан. В любое воскресенье вы увидите там одни и те же лица. Со многими из них я познакомился лично. Это очень разные люди, но с серьезным отношением к вере. На богослужении здесь чувствуется молитвенный дух. Конечно, прихожане – далеко не столпники, практикующие умную молитву, а хор – очень неидеален, но чувствуется напряженная искренность молящихся.

И вот после этого показательного храма я попал в собор. Что я там увидел? Я не могу заглянуть в души людей, которые молились рядом со мной, но мне кажется, что если и была в соборе искренняя молитва у кого-то, то вопреки общему ходу богослужения. Во-первых, ни священника, ни дьякона не было слышно. Даже когда я подошел максимально близко к царским вратам, то не смог ничего разобрать. Во-вторых, хор тоже очень часто пел неразборчиво, поющие скорее громко бубнили, чем пели. В-третьих, прихожане (или захожане) не понимали хода богослужения и не участвовали в нем. Многие делали вид, что они все понимают и молятся в соответствии с ходом богослужения. Но явно было видно, что это – лишь показуха, и что никто толком не понимает, что происходит. Например, когда дьякон начал читать Евангелие (тоже неразборчиво), то бабка справа полезла в сумку, начала в ней рыться, потом достала платок и громко засморкалась, а бабка слева с невозмутимо-отстраненным лицом, будто ничего значительного в храме не происходит, начала играться с подсвечником (чуть позже эти бабульки решили вдохновить окружающих своим примером и, с трудом встав секунд за двадцать на колени, стояли с такими лицами, будто установили напряженную прямую связь с Богом)… Меня вечно кто-то отвлекал: то какая-то рядом прихожаночка в летах начнет громко шептать молитву (и, как мне показалось, может из-за раздражения, лицемерно, чтобы остальные видели), то родители начнут воспитывать в «благочестии» своего малолетнего ребенка, строго заставляя выполнять непонятные ему обряды и ежесекундно креститься с поклонами, то кто-то в сотый раз толкнет, пробираясь, видно, со святым благоговением в душе, к иконе. Это отдельная проблема: невероятно мешали шастающие от иконы к иконе целовальники. Вот оно – идолопоклонство в головах, когда духовный уровень определяется количеством обцелованных икон. Икона в сознании многих верующих может и не Бог, но что-то подобное – такой недоидолок, источающий благодатную энергию. Вот и сводится в итоге поход в храм к расцеловыванию икон. А ход службы – это многим и не надо! Зачем все это, ведь духовность – это свечечку поставить и десяток икон облизать… Даже к Таинствам отношение несерьезное, например, исповедь представляет собой массовый конвейер по отпущению грехов. Казалось, что это не священник, а робот в рясе отстраненно и механически читает разрешительную молитву над очередной толпой кающихся… В итоге, не дождавшись окончания богослужения, я ушел, потому что все в соборе было направлено против молитвы и вообще походило на сумасшедшую карикатуру на литургию.

Конечно, можно оправдать ситуацию. Можно сказать, что в храме плохая акустика, и поэтому ничего не слышно, а священники и хор на самом деле активно молятся. Не сомневаюсь, что кто-то из них и молится, но все же общая атмосфера клира – несерьезная. Если бы была серьезная, то давно бы решили проблему акустики с помощью современной аппаратуры… Если бы я был настоятелем собора или простым священником, меня бы очень волновало, чтобы в соборе был поистине молитвенный дух. А тот факт, что за долгие годы никто из священников не постарался это устроить, говорит просто об их несерьезном отношении к своему служению. Фактически, литургия для них превратилась в формальность…

Сам я преподаватель, и уверенно заявляю: любой мой коллега чувствует, когда его слушает аудитория, а когда нет. Он может даже с закрытыми глазами определить это. И точно так же с молитвенным служением священников – любой из них чувствует, молятся ли прихожане вместе с ним на литургии (это слово, кстати, значит «совместное служение»). Меня как преподавателя волнует, чтобы меня слушали, и я сделаю для этого все. И священник, если он хороший, должен волноваться о том, чтобы прихожане максимально вникали в богослужение. Волнует ли кого-то это в соборе? Судя по всему, нет. Потому что банально не создано никаких условий для нормальной молитвы за долгие десятилетия его существования…

Передо мной в который раз открылось то явление, о котором я забыл за последние годы, – условно его назову «массовым христианством». Нужно быть полным слепцом, чтобы верить в то, что наш или какой-то другой народ когда-нибудь станет христианским. Никогда в истории ни один из народов не был христианским. История «христианских» народов – это история не столько подлинного христианства, сколько массового. И миссионерство Церкви в итоге и приводит к этому массовому христианству.

Какие черты у массового христианства? Несерьезное отношение к вере, нежелание ее понять, изучить разные ее стороны, отсутствие или слабая (или вообще искаженная) религиозная практика. К массовому христианству относятся и те, которые верят по праздникам, и те, которые часто посещают храм, но не с целью подлинной христианской жизни, а с какой-то лично своей, например, бабушка, которая видит в церкви клуб для тех, кому за 70 («старческую тусовку») и веселую игру по управлению приходом (то есть она берет на себя ответственность поучения захожан и прихожан, ощущая себя мудрой, а значит имеющей право всем указывать на их место). Подлинный христианин может заблуждаться в своих религиозных взглядах, но он искренне идет к Христу евангельскому, обучаясь на своем пути и возрастая духовно, а массовый христианин – не воспринимает христианство всерьез, оно для него – лишь приложение или внешняя оболочка для чего-то «своего».

И даже не это печалит, а то, что процент массового христианство стабилен – 90 % из всех христиан. Сейчас наблюдается невероятный рост Русской Православной Церкви – ежедневно со времен перестройки на ее территории открывается три (иногда больше) новых храма. Но при этом растет преступность и количество порнографических сайтов в интернете. При этом еще сильнее растут антихристианские явления. И возникает вопрос: так что растет – христианство или антихристианство? Думаю, что рост второго – реален, а рост первого – формален. Растет не христианство, а массовое христианство. Почти в любой европейской стране свою принадлежность к христианству декларирует 70–95 % населения. Но реальных христиан среди них – 1–4%, тех, которые свою веру воплощают в жизнь и ставят ее «во главу угла». Иными словами, в православных странах живет стабильной церковной жизнью и участвует в регулярном причастии лишь максимум 4 %, а остальная часть «христианского» населения не воспринимает веру всерьез.

Складывается впечатление, что христианство не может быть религией для всех, что это религия – небольшого круга. Еще Христос в свое время собрал лишь 12 основных учеников. Малахов соберет больше со своей мочой – притом в тысячи раз.

Это отчетливо понимает и Андрей Кураев: «В России число людей, считающих себя православными, значительно больше числа реально православных людей. Но вообще-то у социологов есть свои критерии для выявления числа реально религиозных людей: надо поставить вопрос о влиянии религиозных убеждений на повседневную жизнь человека. Влияет ли вера на его дела? В католических странах число прихожан подсчитывается по числу причастников в Великий Четверг (день воспоминания Тайной Вечери, то есть первого Причастия). Выясняется, ходит ли человек на исповедь и на мессу. В протестантских странах социологи спрашивают – читает ли человек Евангелие у себя дома или он слышит Библию только на воскресных собраниях… Так вот, число исповедующихся французов, число финнов, читающих дома Евангелие, число советских граждан, открыто заявлявших о своей религиозности в годы госатеизма – все это цифры очень близкие. Они колеблятся в пределах 10–17 %. Похоже, это и есть число тех, кто способен на личную религиозную жизнь, на личный религиозный выбор и на личное религиозное творчество. Это те, что получили «десять талантов». Это люди, изначально религиозно более одаренные, чем другие. Может быть, их сограждане более одарены в других областях (в музыке, в науке, в любви…), но талант веры особо ярок у этих 15 %.

Остальные 85 % в религиозной сфере готовы быть ведомыми. Им говорят: «Вы атеисты» – и они соглашаются: «Да, в самом деле. Это попы нарочно от нас скрывали, что мы от обезьяны произошли». Затем им говорят: «Да что ж вы забыли веру ваших отцов?! Мы же православные!» – и они опять согласны: «Как же это мы слушали байки этих коммунистов и стали Иванами, не помнящими родства!». Когда же им скажут: «Да что вы! Христианство – это иноземная религия, ее жиды нарочно придумали, чтобы нашу, исконно арийскую ведическую веру заменить, чтобы заставить нас, славян, вместо Крышеня-Кришны поклоняться ихнему Христу!» – толпа опять послушно возмутится: «Да сколько ж можно от нас прятать нашу родную экстрасенсорику и магию!».

Судьбы народов зависят в религиозной сфере от того выбора, что сделают 10–15 % религиозно самостоятельных граждан. А значит, миссионеру для обращения народа в свою веру не нужно обращать большинство населения. Достаточно притянуть к себе внимание и умы тех, кто сам ищет религиозную истину».

Давайте вдумаемся в эти слова: самый крупный миссионер РПЦ пишет, что максимум 15 % людей – религиозно талантливы. А все остальные пойдут за ними как стадо, не осуществляя личного религиозного выбора. И вера для большинства из них будет лишь формальностью… Вывод: апогей любого миссионерства – появление массового христианства, далекого от подлинного. Это парадокс: христианское миссионерство приводит к распространению не столько христианства, сколько другой религии – массовой карикатуры на христианство, по своей сути имеющей мало точек соприкосновения с подлинной верой. Поэтому и получается, что христианство может быть распространено реально лишь среди максимум 15 % (хотя, как мне кажется, Андрей Кураев оптимистичен, и эта цифра меньше).

7. Новая этика творчества

Кризис морали – это отдельная сложная тема. С одной стороны, нравственные нормы, которые приняты в нашем обществе, подавляют в человеке зверя, и этим они хороши, с другой, они нередко подавляют и все лучшее в нем. Общественная мораль строится на идее долга и этим всецело питает кризис. О каком долге идет речь? Общество постоянно навязывает человеку схему поведения, и говорит, что следовать ей – это его долг. У Ницше есть по этому поводу такое замечание: «Добродетель», «долг», «добро само по себе», доброе с характером безличности и всеобщности – все это химеры, в которых выражается упадок, крайнее обессиление жизни… Что действует разрушительнее того, если заставить человека работать, думать, чувствовать без внутренней необходимости, без глубокого личного выбора, без удовольствия? как автомат «долга»? Это как раз рецепт decadence, даже идиотизма…»

В отбрасывании того, что можно назвать общественным долгом, нет эгоизма. Это не призыв к тому, что нужно делать то, что хочется. Это призыв к тому, что каждый человек имеет таланты, он призван к любви, к свободе, к творчеству. Реализовать свои потенциалы – и есть долг человека, нравственный долг. Тот долг, который навязывает общество, противоречит долгу человека перед самим собой. Кризис общественной морали в нашу эпоху связан тем, что эта мораль давит творчество. Поэтому Бердяев и пишет о «новой этике творчества». Позволю несколько цитат из его «Смысла творчества» об этом: «Мировой кризис культуры, о котором много было говорено, есть также кризис морали, революция морального сознания. Аморализм – такой же феномен мирового кризиса морали, как декадентство – феномен мирового кризиса искусства. Мораль как каноническая, общеобязательная культурная ценность надломлена, так же перезрела и надломлена, как и все канонические, общеобязательные ценности культуры, как и наука, как и классически прекрасное искусство, как и семья и все т. п. Есть глубокая бездна между моралью и бытием, и бездна эта ныне разверзлась. Это частный, но очень яркий случай разрыва между культурой и бытием. Путем морали недостижима высшая ступень бытия, иная жизнь. Аморализм есть лишь болезненный, нередко поверхностный симптом глубокого кризиса морали как закона, морали ветхозаветно-канонической. Подобно этому аномалии пола являются болезненным симптомом кризиса рода, надлома в старом поле. В мировом кризисе морали прорывается жажда морального творчества, морали как творчества, а не послушания. Кризис морализма, бунт против закона морального послушания есть также предварение новой мировой эпохи, эпохи творческой. В жизни моральной, как и в жизни познавательной, художественной, половой, новый человек жаждет творить новую жизнь, а не только нести послушание последствиям греха, не только приспособляться к условиям этого мира. В канонической морали всех эпох не рождалось еще нового общения людей. Мораль, подобно всякому закону, скорее изобличала зло, чем творила высшую правду жизни. Ныне мораль перерастает уже закон послушания, изобличающий зло и приспособляющиеся к его условиям. Мораль хочет быть творчеством высшей правды жизни и высшего бытия. Мораль как дифференцированная сфера культурной жизни перестает вдохновлять, мертвеет и вырождается. Она сознается как препятствие на пути к творчеству бытия. Мораль серединная, мораль безопасности, мораль, задерживающая наступление конца, закрывающая пределы бытия, должна раньше или позже сама прийти к концу и быть преодолена творческим напряжением человеческого духа. В этом кризисе серединно-задерживающей, безопасной морали огромно значение Ницше. Творческий дух его возжелал стать по ту сторону безопасной середины канонической морали. Каноническая мораль всегда была выразительницей духа среднеобщего, а не духа индивидуальных высот. Ницше был великим изобличителем серединно-общего духа гуманизма. Мораль гуманизма не есть мораль конца и вершины, это – мораль середины и плоскости. Мораль гуманизма – все еще мораль послушания, а не творчества, мораль рода, а не богочеловечества. Гуманистическая мораль – распределительная, а не производительная. Ницше – жертвенный предтеча новой моральной эпохи. Но сам он весь переходный, он не кузнец новых ценностей. Новая творческая эпоха будет сверхморальной, как и сверхкультурной, а не доморальной и не докультурной»; «Грех традиционной христианской морали, привитой к миру, утерявшему веру христианскую, совсем не в крайностях аскетизма. Грех этот в оппортунистической приспособленности к «буржуазному» миру. Христианская мораль во имя послушания тяготе мира оправдывает мир таким, какой он есть, мир, во зле лежащий. Мораль эта проникнута пафосом малых дел и скромных положений, она боится дел больших, героических, окрыленных. Бескрылость возведена почти в ранг религиозного подвига. Санкционируется маленький моральный профессионализм. Пусть каждый скромно сидит на своем месте и терпеливо делает свое маленькое дело. Нехорошо слишком возвышаться над злом и уродством мира»; «Творческая мораль есть мораль призвания, она утверждает нравственный смысл призвания, она знает лишь неповторимые индивидуальные пути. От индивидуальности и индивидуального пути нельзя отказаться, потому что и всякий отказ от индивидуального пути, всякая отрешенность от индивидуальности глубоко индивидуальна. И трудно сравнивать людей в моральном отношении. Ибо никто не знает, сколько кому что стоит. Моральная задача каждого – неповторимо индивидуальна. И потому задача моральной оценки есть задача интуитивного вникновения в тайну индивидуальности, а не количественной моральной механики. Потому и сказано: не судите».

Поэтому путь одиночки, путь того, кто рождает в себе Человека, лежит за рамками «добра» и «зла». Это срединный путь. Если вы поддерживаете систему, которая включает несовершенное государство, внешнюю мораль, больную религию, проблемную школу, то вы больны. Но если вы на стороне тех, кто хочет уничтожить систему во имя утопии, то вы аналогично над пропастью (или уже летите вниз). Единственный путь – путь одиночества и саморазвития. Это и есть новая этика творчества.

8. Симулякры

Одна из основных тем, которая поднята философами французского постмодернизма, связана с так называемым «лингвистическим поворотом». Суть «лингвистического поворота» заключается в том, что реальность начинает рассматриваться как Текст. Выдающийся философ наших дней Юрий Нарижный пишет: «Отказ от онтологии связана с тем, что реальность видится не субстанциональной, а текстуальной, представляет некий многомерный, многоуровневый гипертекст. Модернизм представляет собой историческую победу Аристотеля над Платоном: реальность оказалась гетерогенной, а не гомогенной.

«Знаковая революция» («герменевтическая революция»), осуществленная постмодернистами меняет представление о связи означаемого и означающего. Знак не несет в себе иерархической, постепенной схемы расшифровки структур означаемого. Знак – не путеводная нить, а вещественная опора к «иному»; это и есть та единственная реальность, в которую погружен человек. Означаемое и означающее – взаимозаменяемы, обратимы».

Один из самых ярких представителей философии постмодернизма Ж. Бодрийяр использует понятие «симулякра». Симулякр (от лат. simulatio – видимость, притворство) – явление, поведение, предмет, имитирующий другое явление, поведение, предмет. У О. Родионовой читаем: «Одним из наиболее ангажированных понятий современной философии, культурологии, эстетики стало понятие симулякра. В словаре «Культурология XX век» читаем: «Симулякр (франц. – стереотип, псевдовещь, пустая форма). Эра знаков, характеризующая западноевропейскую эстетику Нового времени, проходит несколько стадий развития, отмеченных нарастающей эмансипацией кодов от их референтов. Отражение глубинной реальности сменяется ее деформацией, затем – маскировкой ее отсутствия и наконец – утратой какой-либо связи с реальностью, заменой смысла анаграммой, видимости – симулякра».

Пример симулякра: фотография. Но фотография не есть то, что на ней изображено. Более сложный пример – демократия в том виде, в котором она представлена в идеологии. Как отмечает Зиновьев, «слова «капитализм» и «демократия» – это идеологические пустышки. Реальный Запад совсем другой». Из симулякров состоит любая сфера деятельности человека, начиная с религии и заканчивая политикой. Система образования, в сфере которой я работаю, переполнена этими симулякрами. В итоге, оказывается, что наша культура – это мир симулякров. Бодрийяр вводит для его обозначения специальный термин: гипперреальность.

У Бодрийяра симулякр, чтобы стать законченным или «чистым симулякром», проходит следующую эволюцию:

– он является отражением реальности;

– он искажает реальность;

– он маскирует отсутствие реальности;

– он не имеет никакого отношения к реальности и является своим собственным симулякром.

Бодрийяр пишет: «Нет больше ни сущности и явления, ни реального и его концепта. Нет больше воображаемой ровнообъемности: измерением симуляции становится генетическая миниатюризация. Реальное производится, начиная с миниатюрнейших клеточек, матриц и запоминающих устройств, с моделей управления – и может быть воспроизведено несметное количество раз. Оно не обязано более быть рациональным, поскольку оно больше не соизмеряется с некоей, идеальной или негативной, инстанцией. Оно только операционально.

Фактически, это уже больше и не реальное, поскольку его больше не обволакивает никакое воображаемое. Это гиперреальное, синтетический продукт, излучаемый комбинаторными моделями в безвоздушное гиперпространство». В итоге, сталкиваясь с «чистым симулякром», мы видим, что он симулирует реальность, которой нет. За симулякром стоит симулякр, а не реальность. Это «матрица» симулякров.