Читать книгу Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Николаев - Страница 8

Царскосельский лицей предназначался для отпрысков именитого дворянства. У матери Вильгельма Кюхельбекера были надёжные «зацепки», чтобы устроить сына: её дочь Юстина Карловна Глинка была замужем за кавалером Григорием Андреевичем. Он преподавал великим князьям Николаю и Михаилу Павловичам и читал лекции императрице Елизавете Алексеевне. Не дремал и генерал М. Б. Барклай де Толли, приходившийся родственникам Глинкам. Словом, устроили долговязую дитятю.

В. К. Кюхельбекер (1797–1846) родился в семье саксонского дворянина. Неуклюжий, вечно занятый своими мыслями, рассеянный и крайне обидчивый, на первых порах он был объектом насмешек и издевательств сокурсников. Но постепенно «урод присовершенный» покорил многих своим добродушием, любовью к справедливости и прекрасным знанием литературы, истории и философии. На этой почве он сблизился с Пушкиным, хотя первые литературные опыты Кюхельбекера, ориентированные на архаические образцы, он воспринимал иронически:

Тем не менее своё первое опубликованное стихотворение «К другу стихотворцу» (1814) Александр адресовал Кюхле, как прозвали лицеисты Вильгельма. Но в тот же год написал на приятеля две сатиры:

* * *

Пушкин называл Вильгельма «живым лексиконом и вдохновенным комментатором» и говорил, что много почерпнул из совместных с ним чтений. В 1815 году благодаря Кюхле познакомился с только что вышедшими «Письмами русского офицера» Ф. Н. Глинки, имевшими шумный успех. Фёдор Николаевич был родственником Вильгельма и несколько раз навещал его в лицее.

4 мая 1815 года Ивану Пущину исполнилось семнадцать лет. Это событие друзья впервые отметили со спиртным. В стихотворении «Пирующие студенты» Александр назвал всех участников застолья, о Кюхельбекере упомянул в заключительной строфе:

Вильгельм был непоколебим в принципах добра, справедливости, самоотвержения в любви и дружбе. Он вёл рукописный «Словарь», в который выписывал понравившиеся ему высказывания авторов прочитанных книг. Под заголовком «Рабство» он поместил, например, следующее рассуждение: «Несчастный народ, находящийся под ярмом деспотизма, должен помнить, если хочет расторгнуть узы свои, что тирания похожа на петлю, которая суживается от сопротивления. Нет середины: или терпи, как держат тебя на верёвке, или борись, но с твёрдым намерением разорвать петлю или удавиться».

В пополнении «Словаря» участвовали и другие лицеисты. В стихотворении «19 октября (1825 год)» упомянул его Пушкин:

Дни пребывания в лицее стали «златыми» спустя восемь лет после его окончания («19 октября»), но в период учёбы Пушкин их таковыми не считал. 27 марта 1815 года писал П. А. Вяземскому: «Что сказать вам о нашем уединении? Никогда Лицей не казался мне так несносным, как в нынешнее время. Уверяю вас, что уединенье в самом деле вещь очень глупая…

Правда, время нашего выпуска приближается; остался год ещё. Но целый год ещё плюсов, минусов, прав, налогов, высокого, прекрасного!.. целый год ещё дремать перед кафедрой… это ужасно» (10, 8).

А в альбом Кюхельбекера юный поэт записал:

После окончания лицея, с сентября 1817 года Кюхельбекер преподавал в Благородном пансионе при Главном педагогическом институте. В нём учился Лёва, младший брат Александра. Посещая его, Пушкин встречался с Вильгельмом. Вместе были на лицейских годовщинах в 1817 и 1818 годах, а в следующем серьёзно поссорились. Причиной размолвки стала эпиграмма Пушкина

Вильгельм обиделся и вызвал приятеля на дуэль. Н. А. Маркевич, историк и этнограф, вспоминал: «Они явились на Волково поле и затеяли стреляться в каком-то недостроенном фамильном склепе. Пушкин очень не хотел этой глупой дуэли, но отказаться было нельзя. Дельвиг был секундантом Кюхельбекера, он стоял налево от Кюхельбекера. Когда Кюхельбекер начал целиться, Пушкин закричал:

– Дельвиг! Стань на моё место, здесь безопаснее.

Кюхельбекер взбесился, рука его дрогнула, он сделал пол-оборота и пробил фуражку на голове Дельвига.

– Послушай, товарищ, без лести – ты стоишь дружбы, без эпиграммы – пороху не стоишь, – сказал Пушкин и бросил пистолет».

Неологизм, невольно созданный Пушкиным, так ему понравился, что он стал употреблять его в письмах. 30 января 1823 года Александр Сергеевич сетовал из Кишинёва брату Льву: «Я ведь тебе писал, что кюхельбекерно мне на чужой стороне» (10, 54).

В. К. Кюхельбекер

17 августа 1825 года поэт повторил свои сетования из Михайловского: «На днях виделся я у Пещурова[11] с каким-то доктором-аматёром[12]: он успокоил меня – только здесь мне кюхельбекерно» (10, 173).

…Лицей Кюхельбекер окончил с серебряной медалью и был выпущен в Главный архив Коллегии иностранных дел, став сослуживцем Пушкина. Но чиновник из него не получился: поглощение творчеством не лучшим образом сказывалось на работе. Чашу терпения начальства переполнило его выступление 22 марта 1820 года в Вольном обществе любителей российской словесности со стихотворением «Поэты»:

Стихотворение было написано в связи с началом преследования Пушкина за оду «Вольность». После удаления поэта из столицы Кюхельбекеру тоже пришлось уехать: сначала за границу, затем на Кавказ, полтора года он провёл в деревне. Поселившись наконец в Москве, издавал журнал «Мнемозина», который пользовался успехом и приносил доход.

Друзья переписывались. Известны пять писем Кюхельбекера к Пушкину и два Александра Сергеевича к Вильгельму. В первой половине мая 1824 года, находясь в Одессе, поэт извещал собратьев по лицею о своих занятиях: «Ты хочешь знать, что я делаю – пишу пёстрые строфы романтической поэмы и беру уроки чистого афеизма[13].

Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я ещё встретил. Он исписал листов 1 000, чтобы доказать, что не может быть существа разумного, творца и правителя, мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастию, более всего правдоподобная» (10, 86–87).

Это письмо было перехвачено полицией и стало поводом к увольнению Пушкина из Коллегии иностранных дел и ссылке его в Михайловское. К этому времени Кюхельбекер перебрался в Петербург, откуда К. Ф. Рылеев писал о нём Александру Сергеевичу: «В субботу я был у Плетнёва с Кюхельбекером… Прочитаны были твои “Цыгане”. Можешь себе представить, что делалось с Кюхельбекером. Что за прелестный человек этот Кюхельбекер! Как он любит тебя!»

Пушкин отвечал тем же:

В столице Кюхельбекер невольно вошёл в круг будущих декабристов, его друзьями были К. Рылеев, А. Бестужев и А. Одоевский. Вскоре и он примкнул к ним. В «Алфавите декабристов» об этом говорится следующее: «Принят в Северное общество в последних числах ноября 1825 года. На совещаниях нигде не был, а 14 декабря, узнав о замышляемом возмущении, принял в оном живейшее участие; ходил в Московский полк и Гвардейский экипаж. 14 декабря был в числе мятежников с пистолетом, целился в великого князя Михаила Павловича и генерала Воинова (уверяет, что, имея замоченный пистолет, он целился с намерением отклонить других с лучшим орудием). По рассеянии мятежников картечами, он хотел построить Гвардейский экипаж и пойти на штыки, но его не послушали. После чего он скрывался побегом в разных местах, переодевшись в платье своего человека с ложным видом, в коем переправил год из 1823-го на 1825-й. Пойман в Варшаве».

За две недели пассивного пребывания в тайном обществе Кюхельбекер был причислен к преступникам, достойным казни «отсечением головы». Её заменили двадцатилетней каторгой. Десять лет Вильгельма продержали в крепостях: Петропавловской, Кексгольмской, Шлиссельбургской и Динабургской. При переводе в последнюю он неожиданно встретился с Пушкиным. Случилось это близ станции Залазы, около Боровичей Псковской губернии, 14 октября 1827 года.

К станции подъехали четыре тройки с фельдъегерем. Александр Сергеевич вышел посмотреть, кого везут, и… «Один из арестантов стоял, опершись у колонны, – писал он на следующий день. – К нему подошёл высокий бледный и худой молодой человек с чёрною бородою, в фризовой шинели и с виду настоящий жид – я и принял его за жида, и неразлучные понятия жида и шпиона произвели во мне обыкновенное действие, я поворотился им спиною, подумав, что он был потребован в Петербург для доносов или объяснений. Увидев меня, он с живостию на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрим друг на друга – и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательством – я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали. Я поехал в свою сторону. На следующей станции узнал я, что их везут из Шлиссельбурга, но куда же?»

Из Динабургской крепости Кюхельбекеру иногда удавалось писать другу. Александр Сергеевич пытался помогать ему: содействовал публикации статьи «Мысли о Макбете», мистерии «Ижорский» и книги «Русский Декамерон». Творчество помогало Вильгельму переносить тяготы заключения; творчество было смыслом его жизни, о чём он писал из своей одиночной камеры: «Никогда не буду жалеть о том, что я был поэтом, утешения, которые мне доставляла поэзия в течение моей бурной жизни, столь велики, что довольно и их… Поэтом же надеюсь остаться до самой минуты смерти, и признаюсь, если бы я, отказавшись от поэзии, мог бы купить этим отречением свободу, знатность, богатство, даю слово честного человека, я бы не поколебался: горесть, неволя, бедность, болезни душевные и телесные с поэзиею я предпочёл бы счастию без неё».

14 декабря 1835 года Кюхельбекера отправили на вечное поселение в Сибирь.