Читать книгу Иркутская археология: газетный компендиум советского периода. Часть V. 1971-1980 гг. - Павел Николаевич Ребриков, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 16

(окончание. Начало в №8 и 9)

С самой сопки открывался волнующий вид на долину, где в лучах заходящего солнца выступали очертания древней оросительной системы. Я попытался представить себе людей, которые жили здесь 1200—900 лет назад. О, сколько простора, сколько воли имелось для скотоводства! Куда ни бросишь взгляд – всюду степи, бескрайние степи! Только вот жизнь в те времена требовала от людей постоянной бдительности. Как вихрь появлялась конница степняков-воителей и проносилась по долине. Поэтому и выбирали курыканы место для городища так, чтобы можно было видеть, что творится в долине, и поддерживать связь с помощью сигнальных огней с соседями. Очень умно жили курыканы.

На самой вершине, по скалам вокруг городища сохранились курыканские писаницы и даже фрагмент древнего письма. Всем ребятам сразу же бросилась в глаза разница между курыканскими писаницами Манхая и Шишкино.

На Манхае курыканские художники непременно отдают предпочтение изображению животных, в основном, коней. Но какие это кони! Все они изображены в движении, мускулы их напряжены, гривы взлохмачены. Кажется, что даже глаза у них горят. Одни из них скачут в бешеном галопе, другие вздымаются на дыбы и храпят, третьи бьют копытами и призывно ржут. Всюду прекрасные кони! – Такое впечатление произвели на меня писаницы на Манхае.

Петрович рассказал, что раньше здесь было очень много интереснейших писаниц. Но скалы, на которых они находились, взорвали. Кому-то понадобился камень на строительство фермы или птичника – или еще чего-то. Обидно, но у нас это еще случается.

После Манхая три дня мы прожили в Шишкино и за это время успели забить два шурфа. Близкая осень заставляла нас спешить, но дожди по-прежнему мешали работать. Все эти дни очень хотелось еще раз сходить на писаницы, но мы работали, несмотря на моросящий дождь. И, наконец, к концу второго дня шеф сказал, что в Шишкино мы нашли палеолит. Все мы были очень счастливы.

Ночью шел ливень, и посреди палатки образовалась лужа. Мой мешок намок и я проснулся очень рано.

С утра начали сборы. Меня Петрович взял с собой снимать стратиграфию. Тогда же я узнал, что стратиграфия нашего шурфа очень похожа на Макарово-II. В данном случае было интересно то, что «наши палеолитики» в Шишкино идут под аллювием (слоем песков и илов, принесенных рекой). Когда мы уходили с шурфа, снова заморосил дождь. Лодки отчалили – все оглядывались на скалы. «Паша, сними, сними! Скалы сними!» – хотел крикнуть я, но почему-то промолчал. Так мы распрощались с Шишкино.

«Рыба – это все», – записал я как-то в дневнике еще в начале лета. Теперь, когда у нас не хватало тушенки, а вода в Лене стала холодной, мы часто вспоминали, как прежде объедались щучьей ухой. Был у нас бредень и был у нас Паша, который купил этот бредень, но сам плавать не умел, а потому носил за нами рыбу или бродил по мелководью, когда мы забродили. Однажды мы попытались послать Пашу на глубину: одели на него пробковый пояс и загнали в воду, впрочем он и сам не возражал Но только мы завели бредень, как Паша всплыл, а вместе с ним и большая часть бредня. Пришлось отдать ему снова рыбный мешок, хотя и были предложения снять с него пояс и пустить по дну. Сейчас я все это вспомнил, глядя, как Бабрик, удобно устроившись на бредне, дремлет, не закрывая глаз и, должно быть, думая: «Неужели, и за это будут бить?».

Были у нас еще баян и две песни: одна песня – про облака и мы ее пели, когда начинался дождь, а вторая – «Порвали парус» – ее мы пели всегда и всегда только первый куплет. В Верхоленске мы остановились только с тем, чтобы пополнить припасы и подождать «Шмыгумбу», которая отстала. Но задержались, а «Шмыгумба» пронеслась мимо, не заметив нас. Наши же крики не имели успеха, ибо Паша – капитан «Шмыгумбы» пел в это время вышеуказанную песню, а его единственный матрос Витя Ветров сидел на веслах и еще что-то учил вслух по-французски.

Часа через два мы покинули Верхоленск и налегли на весла. Прошли несколько деревень, а «Шмыгумбы» не видно. Петрович начал сердиться: по времени уже пора разбивать лагерь, а мы не можем их догнать. Уже смеркалось, когда мы увидели костер и ребят. Лагерь был разбит, а они бросились к нам с криками: «Могильник! Мы нашли могильник!»

Да, это был могильник, вернее захоронение. Оно находилось в устье ручья Ямного – часть скелета торчала прямо из террасы под Леной, там же виднелся кусочек керамики. «Неужели не будем копать?» – спросил Витя. «Нет, раз уж нашли, будем брать. Да и вам это нужно», – ответил Петрович.

Весь следующий день копали захоронение. Каждую минуту мы делали маленькие сенсации – находили то наконечник, то фрагмент керамики. Наконец, разобрали плиты и показался скелет. «Ну вот он, заулыбался», – сказал Петрович. Захоронение относилось к Глазковской культуре (т. е. 2000— 1500 лет до и. э.). Скелет лежал на левом боку и был ориентирован по линии северо-восток – юго-запад. Принадлежал он, очевидно, богатому человеку, череп и грудная клетка которого со временем были разорваны плитами. Вместе с ним мы обнаружили три нефритовых кольца и четыре расположенных попарно (широкий, короткий – узкий, длинный) наконечника. К захоронению, возможно, относилось семь наконечников – четыре из халцедона, два – из яшмы и одни кремневый. Кроме того, под захоронением мы выбрали более поздние культуры, к которым относились еще пять наконечников: среди последних один был железным. На утро следующего дня мы сняли план захоронения и сделали несколько снимков, после чего плавание продолжалось.

Мы успели дойти только до Жигалово – там нас ждала телеграмма, из содержания которой следовало, что шефа отзывают читать лекции, а равно экспедиции конец. Все пришлось бросить – лодки и даже наш баян поставили на берегу на видном месте. Как ни жалко, но бросили и Бабрика, относительно которого впоследствии мы составили некролог следующего содержания: «…Имеем с прискорбью сообщить о безвременной кончине старейшего члена нашей экспедиции Бабрика Скотта. 4 сентября 1971 года».

Дни нашей экспедиционной жизни пролетели, как один час прекрасной сказки. Наступила последняя ночь, последние часы нашей экспедиции. Спать никто не хотел. Мы натаскали кучу дров и разожгли костер. Огонь то яростно, то весело трещал в степной тишине, но нам было грустно. «Всегда, – вздохнул Петрович, – и вот так всегда наступает конец экспедиции. Последний день, последняя ночь, последний костер. Дядя Мишенька (М. М. Герасимов) очень не любил конец экспедиции. Выйдет из палатки, старый, больной, о палку обопрется и долго смотрит на огонь. Вы заметили? Огонь никогда не бывает один и тот же!»

Да, мы заметили. И еще многое мы заметили в это лето и поняли такое, что можно увидеть и попять только в экспедиции.

В. Лынша, студент II курса исторического факультета

Иркутский университет, 1972, 24 марта (№9), С. 4.