Читать книгу Откровение - Павел Поляков - Страница 3

В маленьком пустом уютном кафе, где работал кондиционер, (что, впрочем, большая редкость на этом острове), я просидел от силы минут десять – двенадцать. Заказал пива, пересчитал, оставшиеся у меня после покупки билета на афинский катер деньги – всего 430 долларов и несколько центов, подвинул к себе пепельницу и закурил тонкую сигару. Тонкие сигары мне нравятся значительно больше толстых: их пепел кончается быстрее, и за это время в голове можно прокрутить множество решений важных для тебя вопросов. Чтобы делать дела быстро и правильно, нужно всегда курить только тонкие сигары.

– Это, когда дельце – маленькое. Когда же речь идет о миллиардах – курят толстые, величиной с паровозную трубу, – вдруг произнес чей – то голос.

Передо мной сидел старик с тонкой черной курчавой бородой, глядя прямо на меня огромными серыми глазами, которые, казалось с трудом, раздвигали морщинистые складки его худого смуглого лица.

– Кто Вы? – произнес я голосом, которого сам не узнал.

– Иоанн.

Иоанн! Задумавшись, я не заметил прихода этого человека, а судя по всему, он появился здесь сразу после меня. Перед ним стояла уже опорожненная на половину бутылка вина, которое некоторые греки (чаще всего из стариков) разбавляют холодной водой, в левой руке он держал стакан, который был наполнен жидкостью, едва темневшей в его нижней части. Отодвинув пластиковую бутылку с водой в сторону, старик длинной ложечкой не спеша размешивал, приготавливаемый напиток.

Я уже собрался задать ему вопрос о том: как он мог прочитать мои мысли, но, подумав, не стал этого делать. В конце концов, я мог начать говорить вслух, не замечая этого. Эта привычка у меня еще с детства. Так, однажды, сильно волнуясь, я рассказал о полученных в школе двух двойках своему отцу, забыв, что тот находился рядом со мной.

Стоп! А вот это уже совсем никуда не лезет. Мы оба: и я, и этот старик говорили по-русски. Хотя, впрочем, почему бы ему не оказаться эмигрантом еще так называемой первой волны, оказавшимся за рубежом после революции. А, в общем-то, какое мне дело, кто он – деникинский офицер или сам, как его, – Папа Римский?

– Ты хочешь сказать – наместник Христа в стольном граде, – произнес старик, протягивая мне второй стакан, который только что поставил перед ним громадного роста официант. – Как имя того, кто занял место самого Святого Петра?

– Франциск, – ответил я, уже окончательно спутавшись в собственных мыслях.

– Никогда не слышал о нем, – задумчиво проговорил старик. – Какое странное имя и без порядкового номера. Чудеса.

Затем он отпил четверть бокала и снова задал мне вопрос.

– Рьяно ли он борется с ересью николаитов?

– Не знаю. Я в этом мало разбираюсь.

– Но ведь ты – христианин?

– Да, я православный.

– Православный? Что за чушь. Разве можно быть не православным христианином?

«Чудён человек», – подумал я, отхлебнув предложенного мне вина и немного придя в себя. Я вспомнил, как кто-то рассказывал, что здесь в Греции есть монастырь, называемый «Новый Афон», где живут особо состоятельные и влиятельные послушники. Этот старец, верно, один из них. Только уж больно странный. Так, не спеши, подумай: если он говорит по-русски, то может быть он поможет мне и вернуться в Россию. Вот она – удача. С их связями и возможностями, наверное, это не так трудно сделать. Под рясой – то меня никто не станет искать. Я затушил в пепельнице почти истлевшую в моих руках сигару и, нагнув голову, попросил благословения у моего собеседника.

Тот улыбнулся и сказал: «Сегодня ты не попадешь домой, а завтра уже не захочешь туда вернуться. Благословение мое слишком дорого для тебя. Вместо этого я дам тебе возможность прожить только один день в мире, к которому ты привык, но которого совсем не знаешь. Ты увидишь многое».

Затем старик встал и сказал: «Ночью иди на запад, к берегу моря и дождись там утренней зари».

Уже совсем собравшись уйти, он, дойдя до двери, вдруг обернулся, улыбнулся и спросил: «Православный, ты не знаешь, что сейчас происходит в Эфесе?».

– Где? – удивился я.

– В Эфесе.

– Эфес? Да, конечно, Эфес, как и Смирна, когда – то давно были греческими портовыми городами, но сейчас в них живут турецкие рыбаки и судовладельцы – и те, и другие промышляют контрабандой.

– Чтят ли Господа нашего там? Много ли храмов стоит на той земле? Жива ли церковь?

– Я точно не знаю, но когда туда пришли турки, вместо церквей они наставили мечетей.

– А в Пергаме, Фиатире, Сардисе, Филадельфии и Лаодикии?

– О таких городах я и не слышал. Но если они все там – в Малой Азии, то там везде турки.

– Верно. Тогда ангел так и сказал: «Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся». – Прощай!

Старик вышел и затворил за собою дверь. Стало темно, и я зажег, стоявшую в углублении стола свечу. Подошел официант, собрал бокалы и бутылку в охапку, вытряхнул содержимое пепельницы в пластиковый мешок, и влажной тряпкой вытер стол. Затем он сунул своей волосатой лапищей мне под нос счет, пересчитал мои деньги, и собрался было уйти, но я остановил его.

– Скажи, уважаемый, кто был этот человек?

– Да это старикашка Киренас. Ему, наверное, лет сто, а то и больше. Совсем из ума выжил, но деньжата у него водятся. В молодости, говорят, был самым отчаянным контрабандистом на всем Эгейском море, да и в Турции его хорошо помнят. Только давно это было. Сейчас он совсем одряхлел и ни с кем не разговаривает. Я даже удивился, когда он начал с тобой молоть языком.

– А где он живет?

– Там, в своей хибаре возле небольшой бухточки на западе острова. Только смотри, он не большой охотник до гостей, и рука у него все еще твердая, и глаз верен.

– А сюда он часто приходит?

– Да нет, года три его не видел.

– Что ж, прощай.

– Да помогут тебе боги.

Я вышел из кафе и оказался на небольшой площади, выложенной выпеченными солнцем мраморными плитами. Вокруг никого не было. Время сиесты – неукоснительно соблюдалось всеми жителями острова, без исключения. Разве что какой – нибудь турист, стараясь не терять понапрасну короткого и дорогого для него времени, под ленивый хохот местных мальчишек, рыскал в эти часы в поисках местных достопримечательностей. Стояла такая жара, что, находившаяся неподалеку будка мороженщика, казалось, лишь каким – то чудом не растаяла. Подойдя к ней и, не удивившись, что там никого не было, я взял с прилавка мороженное, выложил деньги и здесь же в дырявой тени каких – то скрюченных деревьев с удовольствием съел это холодно – сладкое месиво. Пора было идти на пристань, и уже через минуту я бодро шагал вниз по дорожке, усыпанной белыми песчаными крошками, занесенными с моря ветром.

Вскоре послышался шум многих голосов. Удивившись непонятному для этого времени суток скоплению людей, я прошел еще два десятка метров и наткнулся на толпу, которая стояла, окружила большой деревянный помост. Подняв голову вверх, я увидел высокую виселицу: длинную канатную веревку, которая спускалась с перекладины, лежавшей на двух толстых столбах. Под ней в красном с прорезями для глаз колпаке стоял палач и ногой пробовал на прочность, только что завязанный им на конце веревки узел. Осужденный сидел на верхней ступеньке лестницы, ведущей к помосту виселицы, и жевал жаренные арахисовые орехи, сплевывая шелуху вниз. Никого наверху больше не было. Толпа не переступала, очерченного вокруг виселицы светлой краской круга и жевала тот же арахис, почти не выдавая своего интереса к происходящему.

Раздался гром пушки. Люди заметно оживились, и внутрь круга прошел человек в черной мантии и огромным чемоданом в правой руке. Он остановился у нижней ступени лестницы и призвал всех к тишине. Затем, коротко, он зачитал проект смертного приговора осужденному, отпустил ему все грехи и обратился к толпе с одним единственным вопросом: «Согласны ли Вы?». После утвердительного ответа, каждый, включая палача и осужденного, по очереди подошли к этому человеку и получили от него бумагу, издали похожую на деньги. После этого осужденный поставил себе под ноги табурет, продел голову в петлю, палач выбил из-под него табуретку ногой, и все, выполнив свой гражданский долг, стали быстро расходиться. Многие из людей, видимо очень богатых или считавших полученную сумму слишком малой платой за выполнение судебных обязанностей, бросали деньги на землю. Никто не подбирал их, и лишь я собрал несколько зеленых продолговатых бумажек. Внимательно рассмотрев их, я понял, что вижу перед собой настоящие сто долларовые банкноты.

Площадь почти моментально опустела, лишь осужденный висел как гвоздь, указывая своими ногами на центр земли. Мимо меня быстрым шагом шла женщина в короткой голубой юбке, в которой я узнал ту самую блондинку, улыбавшуюся мне из окна отеля.

– Послушайте, девушка, подождите. Куда Вы так несетесь? Ну, стойте же. Вы что не узнаете меня?

Она на миг остановилась, схватила меня за руку и закричала громким, показавшимся мне безумным голосом: «Бежим». Так мы промчались около километра вверх по извилистой дороге и очутились перед огромным длинным рвом.

– Что здесь происходит…? – начал я, но тут же остановился, увидев открывшуюся передо мной картину.

Во рву в боевой порядок выстраивалась военная техника. Восемь тяжелых танков советского производства стояли в авангарде колонны. Вслед за ними к бою изготавливались одиннадцать бронетранспортеров с задраенными верхними люками и выставленными вперед пушками. Слева и справа к колонне пытались протиснуться мощные тягачи, волочащие за собой артиллеристские орудия. В самом конце колонны стояли КАМАЗы, как закрытые, так и с открытыми бортами, предназначенные для перевозки людей. Под ними в спешном порядке в армейский камуфляж переодевались люди, вне зависимости от пола и возраста. Это были те же самые люди, которые часом ранее осудили к смерти преступника. Одежду им раздавал все тот же, руководивший казнью человек, но одетый уже в яркую генеральскую форму, с лампасами вдоль внешнего шва брюк и огромным количеством орденов на груди.

Генерал нервно поглядывал на часы, когда мы подошли к нему. Он бросил нам кипу одежды и отвернулся. Ничего не понимая, я повернулся к девушке, но та уже стояла почти раздетая, немного нервничая из-за не расстегивающейся на юбке молнии. Наконец юбка слетела, и она оказалась в костюме Евы. Нимало этим не смущаясь, она стала натягивать на себя камуфляж, и закончив это переодевание, посмотрела на меня.

– Ты еще не одет? – Закричала она. Ведь сейчас же начнется война.

Подчиняясь ее голосу, я торопливо разделся и стал натягивать на себя пахнущие брезентом брюки. Едва успев накинуть на себя пятнистую куртку, я услышал шум заводимых моторов: колонна начинала свой марш. Я и девушка залезли на борт последнего грузовика, и держась за поручни стали смотреть как боевая техника зеленой змеёй вытягивалась на спуск к песчаной прибрежной равнине…

Через минуту послышалась команда: «Воздух», – и мы попрыгали из машины вниз, стараясь втиснуться между камнями, наваленными по краям обочины. Раздалась череда мощных взрывов, а со стороны головы колонны послышались громкие крики. Грохот на секунду стих, но вскоре начался артиллерийский обстрел, и падающие откуда-то сверху снаряды стали разрываться посреди нас. Когда колонна вся покрылась черным дымом, обстрел прекратился. Разжав сжимавшие мои уши руки, я повернул голову и посмотрел на неподвижно лежавшую рядом со мной девушку: она была бледна, но когда я дотронулся до нее, она очнулась и вскрикнула. Подняв голову, и посмотрев куда – то вниз, она снова взяла меня за руку, и потянула вверх к каменному гребню, нависавшему над дорогой. В том же направлении, как я успел заметить, двигались и остальные уцелевшие солдаты. По пути нам попадались тяжело раненные, с разорванными животами и оторванными кусками кровоточащих тел. Многие были ранены легко, но уже не могли передвигаться из-за потери крови. Те из них, которые еще были способны передвигаться, шли вместе с нами. Им никто не помогал.

Наконец мы добрались до гребня и скрылись за ним. Девушка взглянула на часы и покачала головой. Выглянув за камень, я увидел, что вверх по направлению к разбитой колонне двигались солдаты, также как и мы, одетые в камуфляж, но несколько темнее нашего.

– Осталось еще пятнадцать минут, – сказала девушка, посмотрев на меня.

– До чего? – спросил я.

– До конца войны. – удивилась она.

Где – то невдалеке раздался громкий протяжный стон. Вытянув голову, я увидел уже знакомого мне толстого официанта, только что штыком автомата пронзившего грудь раненого солдата. Я указал на него девушке и сказал, что знаю его.

– Вон там, смотри, это – Наташа, – вдруг испуганно проговорила девушка.

Действительно, когда дым чуть отполз в сторону, я увидел ту самую брюнетку, которая так явственно подмигнула мне утром. Она стояла в окружении солдат, которые торопливо срывали с нее одежду.

Но тут раздался гром пушки, и солдаты тут же прекратили свое дело. Вместе с уцелевшими противниками они стали снимать с себя военную форму и переодеваться. Наша с Оксаной одежда, (а именно так звали мою новую знакомую), по-видимому, сгорела, но с помощью Наташи, которую мы быстро привели в чувство, нам удалось подобрать более приличные костюмы. Причем, мне достался смокинг, а Оксане с Наташей – короткие бальные юбки и верхние части цветных купальников. Вокруг нас стали собираться люди, двое из них приволокли огромный черный мешок и расположились возле меня.

– Президент погиб на войне, – сказала Оксана. Теперь твоя очередь им стать. Но до свободных выборов ты можешь называться лишь исполняющим обязанности Президента.

– Но почему именно я?

– Каждый может быть президентом, но не более двух сроков подряд, и если ему больше 35 лет и меньше 65. Все из нас уже были Президентами – теперь твоя очередь.

К тому времени я уже решил для себя ничему больше не удивляться и поэтому сразу согласился. А почему бы, в самом деле, не стать Президентом?

– Что я должен сейчас сделать? – обратился я к Оксане.

– Раздать народу деньги, – сказала она. – И объяснить, на что они могут их потратить.

– А что, они сами не знают?

– Так надо. Повторяй: «Хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай». (Откровение Святого Иоанна Богослова 6, 5-6).

Громко повторив это, я все же спросил Оксану: «Что означают эти слова?». Но она ничего не ответила, так как с помощью Наташи и двух, притащивших огромный мешок людей, стала раздавать купюры достоинством в сто евро. Получив деньги, люди быстро убегали.

– Куда они спешат? – спросил я.

Оксана снова проигнорировала мой вопрос, и отвечать пришлось Наташе.

– Закупать продукты. После войны всегда наступает голод и мор.

– Почему же не бежите вы.

– Потому что мы входим в команду президента, и для нас заготовлен отдельный продовольственный запас.

– И что это за команда?

– Вот эти двое – твои главные помощники и охранники. Они достали денег, чтобы раздать их народу, а, следовательно, ты обязан поделиться с ними своей властью.

– Это понятно. А вы тут причем?

– У Президента, как и у каждого гражданина, должна быть жена. В этот час, как и всем остальным, необходимо сделать свой выбор.

– Понятно. А как же вторая?

– Вторая станет твоей любовницей.

– Зачем?

– Что бы придать тебе интерес со стороны людей. Ну что решил: кто есть кто?

– Чушь, какая. Неужели все это всерьез? Скажи, Наташа, а те люди, ну которые воевали на войне, они, в самом деле, погибли?

После этих слов Оксана, Наташа и те двое переглянулись между собой.

– Короче, – громким голосом сказал я. – Моей женой будет Оксана, любовницей – Наташа, а вы двое – вице-премьерами моего правительства.

Раздались аплодисменты.

Резиденция Президента находилась на месте бывшего дворца местного древнегреческого «тирана». От прежней обстановки здесь остались чудесные мраморные колонны с коринфским ордером, некогда открывавшие вход в святилище Артемиды, а теперь украшавшие центральную приемную залу, и две бронзовые статуи, изображавших двух красивых юношей, стоявших сейчас у входа в личные покои Президента. Мрамор на полу и потолочная роспись, по видимому, относились к более поздней эпохе, и мне они не понравились. Но сами покои были великолепны. Здесь во всем чувствовалось влияние Востока. Как раз перед моим приходом закончили обивку мягкой мебели, изрядно попорченную моим предшественником, укравшим с нее почти всю позолоту. В мои глаза, прежде всего, бросились огромные, ореховые, с прорисованными резцом художника завитками диваны, которые стояли полукругом, обращенные к крохотному фонтанчику, который изливался из мраморного факела богини свободы. Весь пол был покрыт белым, притягивающим к себе ноги длинноворсным ковром. Весь посторонний шум гасился в тяжелых расписных занавесях и гобеленах, подобранных, следует признать, с большим вкусом. Вон тот, например, с ромбовидными фигурами ковер явно туркменской работы и относится, по крайней мере, к 18 веку. А шерстяные ворсинки вот этого «перса», которые так приятно покалывают пальцы, сотканы не позднее пятнадцатого. Огромная и, наверное, чертовски тяжелая византийская люстра, висела посредине комнаты. Я не успел разглядеть ее, потому что в дверь постучали, и в комнату вошла Оксана.

Чуть прикрыв за собой дверь, она трижды поклонилась мне в ноги.

– Приветствую тебя, мой муж и Президент! – громко сказала она.

Дверь снова отворилась, и сквозь нее протиснулся человечек в темном помятом сюртуке, шляпе и бородой. Оксана взяла его за руку и подвела ко мне.

– Глава телерадиокомпании, – представила она его мне.

Я широко улыбнулся и протянул ему руку, которую тот почтительно пожал. Краем глаза я увидел, что мое поведение Оксане понравилось.

– Разрешите взять у Вас видео интервью, – робко произнес человечек.

– Валяй, – ответил я, и увидел нахмуренные Оксанины брови.

Человечек негромко кашлянул, и в комнате появился еще один персонаж с довольно поношенным лицом и телекамерой на плече.

Я жестом пригласил их сесть.

– Скажите, пожалуйста, – начал интервью человечек, – в эти ответственные для всех граждан республики минуты Вы также делаете свой выбор?

– Вы имеете в виду выбор жены? Да. Он уже сделан. Я прошу показать всем телезрителям мою Оксану. Я официально могу заявить, что Указ о ее назначении моей законной женой уже подписан.

– Разрешите также, пользуясь случаем, задать Вам один деликатный вопрос.

– У меня нет секретов от моих соотечественников.

– Тогда я спрошу прямо: «У Вас есть любовница?».

– Конечно, нет. Президент страны не может не быть добропорядочным семьянином.

– Но ходят слухи, что некая гражданка Наташа не отрицает своей недавней интимной связи с Вами.

– Я видел фотографию этой женщины. И должен заметить, что, как и любой мужчина острова, я могу только позавидовать ее избраннику.

– Хорошо. Давайте сменим тему. Что Вы думаете о предстоящих президентских выборах. Видите ли Вы сильные стороны своего соперника?

Я уже было собирался спросить: «А кто он такой?». Но тут вмешалась Оксана и попросила сделать паузу. Приблизившись ко мне, она тихо проговорила: – «Соперник – это бывший Президент. И хотя он погиб, мы продолжаем считать, его твоим противником на выборах. Ведь выборы, как ты знаешь, есть свободное тайное равное и всеобщее волеизъявление граждан. Для них это – перепутье между оставляемым прошлым и новым будущем. Будущее – это движение вперед. Будущее – это ты. Но само право выбора – есть непременный атрибут нашей демократии. Теперь ясно? Тогда отвечай».

– Я не вижу никаких сильных сторон у моего противника. Я его в упор не вижу. Ха – ха – ха!

Оксана просто очаровала меня своей одобрительной улыбкой.

– Тогда позвольте еще один вопрос, проговорил человечек. – Мне не хочется задавать его в этот торжественный час, но все же Вы, конечно, знаете – люди умирают от голода, эпидемии смертельных болезней обрушились на наш остров…

– Да, я скорблю о погибших. И в данную минуту мой министр, отвечающий, за продовольствие и здравоохранение проводит в жизнь мою большую комплексную программу по улучшению сферы жизни сограждан. О ее выполнении он обязан доложить мне в ближайшие минуты, и если меры им предпринятые окажутся неэффективными, он будет наказан мною по всей строгости закона.

– О, это – слова настоящего Президента. Позвольте также задать ряд уточняющих вопросов об этих мерах.

– Этому будет посвящена отдельная пресс – конференция.

– И в заключении личный вопрос: «Как Вы назвали своего ребенка?».

– Како…, – поперхнулся я, увидев предостерегающий жест Оксаны.

– Снова пауза, – громко произнесла она.

Подойдя ко мне, она с сочувственным и вкрадчивым взглядом, с каким разговаривают только с больными людьми, стала объяснять: – «Жизнь человека, какой бы она не была – длинной или короткой, должна включать в себя некоторые, хотя и не жестко, но все же взаимообусловленные этапы. Ну, например, брак и рождение ребенка. Ведь так? Или же военная служба и гибель на поле брани. Преступление и наказание. Любовь и разлука. Власть и предательство. Ну, это – то ты усвоил?».

– Подожди. А как же рождение и смерть. В общем – длина событий, длина человеческой жизни? Разве все это не абсурд то, что здесь происходит?

– Да, ты прав. Жизнь – абсурдна, потому что мы – смертны. Но ведь все притворяются, что не знают этого. Отсюда следует, что жизнь – также реальна в своей абсурдности, как и абсурдность, есть объективная реалия нашей жизни. Существует лишь два ориентира, позволяющие человеку встать над всем этим: это – его рождение и смерть. Но как раз над этим мы и не властны. Может, ты этого и не поймешь сейчас, но уж потом – то разберешься обязательно. А теперь соберись и скажи репортеру, что мы собираемся назвать дочь Марией, в честь Марии Магдалены.

– Конец паузы, – объявила Оксана. – И не забудьте там вырезать начало его ответа. Вопрос был задан, отвечай, – обратилась она уже ко мне.

– Девочку назовем Марией, в честь Марии Магдалены, – проговорил я.

– Спасибо Вам за Ваши полные и искренние ответы, и желаем Вам и Вашему противнику достойного сражения за голоса избирателей, – закончил интервью глава телерадиокомпании.

– Спасибо всем, – подытожил я.

– Неужели встреча с избирателями так необходима, – ворчал я на Оксану, которая только что отказалась выполнить свой супружеский долг и почти насильно затягивала пятнистую бабочку на вороте моей кружевной рубахи. Рядом на стуле лежал вычищенный и отутюженный Наташей смокинг, и если бы и она оказалась такой же упрямой как моя собственная жена, я бы ни за что его не одел. – Послушайте, – убеждал я их, – народ мрёт от голода и болезней, а я появлюсь перед ним в смокинге?

– Так надо, – ответила Оксана. Наташа лишь пожала плечами.

Мы прошли в приемный зал. Но, вопреки моему ожиданию, он был почти не освещен. Лишь два или три светильника выкрещивали серыми тенями колонн тусклый мраморный пол. Всмотревшись в темноту, я удивился еще больше: не было ни людей, ни журналистов, ни кинокамер. В испуге я сделал шаг назад и почувствовал, как женские руки сжали мои локти. Я обернулся: глаза женщин также были полны страха. Мы были одни (вице – премьеров рядом со мной в тот момент не оказалось), когда раздался голос, от которого мы все похолодели.