Читать книгу Биоценоз - Павел Рыков - Страница 4

А в подъезде никого не оказалось, и во дворе тоже. И то ладно! Сергей Константинович быстренько нырнул в подворотню и сразу же пересёк улицу. Ему нестерпимо, прямо-таки физически хотелось избавиться от дома, от всего, что случилось. Он готов был содрать его с себя, выползти из него словно змея, меняющая кожу. Выходя, даже не взглянул на металлическую дверь и место, где лежало давеча тело. Напротив дома, наискосок стоял газетный киоск. А в киоске, как всегда, восседал Мафуша – как его все панибратски называли – бессменный продавец новостей ещё со стародавних, советских времён. Он был инвалид детства и малость не в себе. Но как-то странно не в себе. Водя с Сергеем Константиновичем давнюю дружбу, как со старым покупателем, он время от времени жаловался: «С чердачными делами у меня всё не всё в порядке». И стучал себя по голове, обозначая то место, что звал чердаком.

– Профессор, – окликнул он, высунувшись из окна газетного киоска, Сергея Константиновича, норовившего поскорее пройти мимо, – Я вам скажу, история же в вашем доме… А? И как вы считаете: газеты об этом напишут или нет? Нет, вы постойте! Я думаю – напишут. О чём же ещё им писать, как не об этом самом. Телевидение уже было. Три камеры! А к вам не заглядывали? Нет? Вы же, говорят, главный очевидец. Или нет? Так я вам скажу, что лучше бы уж нет, чем да. Один древний царь говорил: «От большого знания висок ломит и в затылок вступает». И чтобы вы думали? Сколько раз убеждался, что так оно и есть! В этом киоске двадцать с лишним лет – вы же сами видели! Но вы же не знаете, сколько я кроссвордов за это время переразгадал! И не догадаетесь, сколько! Потому, что даже я не знаю, сколько. И что? А ничего. Только к вечеру от кроссвордов голова болит. И ничего больше. За день слов наразгадываю штук тысячу. А!? Как вам такое? Слова знаю, а связи между словами не даются. Потому что дурак. У меня и справка есть, что дурак. Другие за такую справку большие деньги готовы платить. А я дурак за бесплатно. Никакой корысти! А? Но я скажу вам, профессор, настоящие дураки бывают только даром. Бес-ко-рыст-но! Так, этот господин, которого убили, наезжал в ваш дом и не раз. Приедет, поставит свой ПШИК, – Мафуша, ухмыльнувшись, показал на джип, стоящий на платной стоянке, – вон он: видите, еще стоит. А хозяин уехал на другой – ногами вперёд..

– Этот – ахнул Сергей Константинович.

– Да. Кастрюльного цвета. Я сижу, и кроссворды щёлкаю, но всё-ё-о вижу. А меня – никто. Это раньше было: три газеты: «Правда», «Труд» да «Советская Россия» – всё остальное тут же сметали. А теперь я весь киоск журналами завесил. И кто будет на меня смотреть? А? Вы думаете, что кто-то будет? Все смотрят на голых тёток на обложках – во, полюбуйтесь! Это кому же по силам такое богатство содержать! Я поэтому уже сорок лет не женюсь. А что с ней, делать, когда на один бюстгальтер всей моей зарплаты не хватит. И не уговаривайте – не женюсь! Нет! – Он сказал это столь убеждённо и яростно, как будто Сергей Константинович только что предложил ему пойти по венец. – А с другой стороны, кому нужен я с моей справкой? И с моими припадочными родителями, которые выискали имя ребёнку – Мафусаил? Это я-то Мафусаил?! Ага! Посудите: может ли человек, у которого, конечно, нет справки из дурдома, жить с именем Мафусаил? И может ли человек, которого назвали Мафусаил, быть в своём уме? В любом случае без справки не проживешь. Или вы так не считаете, профессор? Но и со справкой я всё-ё-о вижу!

Что и говорить, Мафуша был философ, несмотря на проблемы с чердачными делами.

– А вы милиции про машину сказали?

– А кто бы из милиции меня о машине спросил? Они втроём около киоска стояли, курили, и лейтенант сказал: «Дело – явный висяк. Стрелка не найдём, а уж заказчика подавно». И чего бы мне лезть со своими наблюдениями! Или я не прав?

На платной стоянке действительно стоял джип стального цвета с насмерть затонированными стёклами. И вновь Сергею Константиновичу показалось, что и джип он где-то уже видел… Видел! Но где? Где? Нет, не вспомнить. Странно у него была устроена память. Он мог в алфавитном порядке на латыни перечислить имена простейших обитателей зарастающего озерка возле деревни Слоновка. И это казалось ему делом простым и естественным. Но подробности обыденной жизни мозг безжалостно отфильтровывал, и они не задерживались в сознании. Это было очень удобно, потому что совершалось как бы помимо его воли. Правда, Ксюша иногда брюзжала по поводу его бытового беспамятства.

А джип? С ним-то что делать? Плюнуть? Промолчать? Пусть милиция с прокуратурой сами доискиваются? Да и к кому идти? Где искать Богодухова. А как фамилия того подполковника, что примчался во двор после убийства? Был там какой-то Уразов… И вдруг Сергей Константинович вспомнил участкового Саврасова в форменных брюках, сползающих с толстого живота. Точно! Саврасов! Номер телефона участкового был в памяти мобильника. Саврасов приходил к ним домой и проверял, как хранится охотничья двустволка. Тогда-то Сергей Константинович и забил в память мобильника номер участкового.

– Саврасов у телефона.

– Вы извините, не помню, как вас по имени-отчеству…

– А кто это говорит? – И кому-то в сторону от трубки, – борща не дадут дохлебать,

– Я из дома чекистского. При мне сегодня двоих застрелили: Гаркушу и..этого.

– Понял. И что? Вас вызовут к следователю. Вы не волнуйтесь. Мы разберёмся.

– Видите ли… Тут машина нашлась…

– Какая машина?

– Того, которого…

– О. ё..! А вы не это… не ошибаетесь?

– Стоянка платная возле дома, – и Сергей Константинович продиктовал номер автомобиля. – это мне Мафуша рассказал.

– Кто такой?

– Газетами на углу торгует.

– Ха-ха-ха! – Засмеялся Саврасов, – нашли, кому верить! Да у него в голове семь вальтов и все козырные.

– Как знаете, – обиделся Сергей Константинович.

– Убирай борщ, – приказал Саврасов кому-то, видно, жене – приду, доем. – И выключил телефон.

Не было никакого резона дожидаться милиционера, и Сергей Константинович решил прогуляться до лаборатории. Всё-таки неделю отсутствовал. Идти пешком минут двадцать неспешным ходом. Он шёл по бульвару и впервые за долгое время с некоторым даже изумлением заметил, что вокруг него люди. Обычно, ему было ни до кого. Да, и зачем, когда всегда есть повод задуматься о чём-то более существенном: прежде всего о работе. А что касается прочего, то ему вполне хватало общения в лаборатории и контактов с женой. Всё привычно, повторяемо и надёжно. А мелкие недоразумения, не меняли общей картины окружающего мира. И это было удобно, потому что разумно. Сергей Константинович не числил себя сухарём, анекдотической фигурой, человеком не от мира сего. Он водочки мог хватануть, и, как в Ростове, поработав, выехать на природу. И в Москве, когда выдавалось бывать, в Третьяковскую галерею похаживал, где его особенно манил Левитан. Ах, памятный левитановский урок! Но всё это ровно до той поры, пока не мешало работе. Когда начиналась работа, он вообще отключался от окружающего мира. Особенно хорошо было на выездах: солнце, озёрная вода, вбирающая в себя и солнечные блики, и отражение берега, поросшего ивняком и пятна ряски, похожие на домотканые коврики, которые кто-то постелил на воду. И никого вокруг! Разве только пастух пригонит гурт разномастных коров на водопой. А тут – улица, люди, много людей; Молодая женщина с огрузневшей после родов фигурой катит коляску с двумя малышами. Немолодая баба в переднике с рюшками и псевдо-русском полотняном кокошнике сидит под красным зонтиком с логотипом «Сoсa-Cola» и торгует мороженым из расписного холодильного ларя с надписью «Nestle». Худющий мужик, жадно пьющий на самом пороге магазина пиво, будто в последний раз перед смертью. Молодой человек в дорогих солнечных очках грузит в багажник чёрного BMW пакеты с продуктами из супермаркета. Мальчишка, на скутере, промчавшийся мимо. Будто вставленные в рамки, портреты людей в окнах проехавшего троллейбуса. Дама, застенчиво отвернувшая нос от таксы, присевшей на газон по неотложным собачьим делам. Ещё, ещё и ещё люди…

– Господи! – Подумал Сергей Константинович, – как бы они себя повели, окажись вместо меня во дворе? Тогда! Когда щёлкнул выстрел в голову! Когда разбилась чашка чая со сливками! Как?

Во время экспериментов, ещё в студенческую пору, он через микроскоп наблюдал, как ведут себя живые организмы, если на приборное стекло капнуть немного кислоты. Ужас, если им свойственно понимание ужаса, распространялось от капли по исследуемой среде подобно волнам от брошенного в воду булыжника. Существа пытались отплыть, втиснуться, как бы спрятаться среди себе подобных. И, не находя спасения, гибли. Он в те мгновения ощущал себя почти Верховным Существом, обрушивающим гнев и огонь небесный на Содом и Гоморру. Не хватало только воплей и скрежета зубовного. Но Сергей – тогда ещё просто Сергей – понимал, что такое сравнение не применимо к данному научному эксперименту с живым. Это чисто эмоциональное, образное восприятие, носящее абсолютно не научный характер.

У людей так или по иному? Старик Гаркуша прикрикнул на убийцу, за что получил пулю прямиком в сердце. А он, будучи куда моложе и крепче старика, присел, наивно пытаясь спрятаться, отсидеться, уцелеть. И обрёл срам. Теперь уже все в доме наверняка знают, как он опозорился. Стыдоба! И этот, в солнечных очках, и баба в кокошнике тоже бы так же? Или нет? А этот, пьющий пиво? Разбери-пойми человека! Вдруг бы он, отчаянная душа, кинулся ловить уходившего убийцу, ведь пистолет-то тот выбросил. А без пистолета неизвестно кто кого. Но Сергей-то Константинович присел, попытался укрыться, и, самое страшное, всё произошло помимо воли, рефлекторно, как у существ на приборном стекле. Он понимал, что следовало поступить иначе, сумку с бутылками метнуть в стрелка, кинуться вослед в подворотню, выскочить на улицу, заорать: «держи», и всё было бы по-другому. Не кинулся, не заорал. Мысли эти терзали душу, словно некто посторонний, экспериментировавший над ним, проводил крупнозернистой наждачной бумагой по душе, как по свежей ссадин…! И он прибавил шаг, подсознательно надеясь убежать от размышлений, терзавших его.

Он уже подходил к лаборатории, когда засвиристел мобильник. Странно, но всё это время он не пытался позвонить жене и подумал, что это звонит она. Оказалось, звонил Саврасов.

– Ну, вы ё… удружили! Его машина. Факт, что его. И ключи у него в кармане были, а от какой тачки – хрен разберёшь. А теперь всё сошлось. Ночевал он у кого-то в подъезде вашем. И фамилию мы его узнали – документы в бардачке. Большую фигуру у вас во дворе завалили.

– Кто он? – не удержался от вопроса Сергей Константинович. – Или секрет?

– Теперь какие секреты! Телевидение приезжало – раззвонит. Парусов это, Николай. Может, знаете? По кличке Лаперуз. Казино «Парус», на Васильевской? Его заведение. За звоночек от меня причитается. А то эти сыскари хреновы… искали, да не там. И Мафуша, умник тоже! Телевидение приехало, так он из будки своей собачьей вприпрыжку выскочил, даром, что инвалид ума. Я ему сказал пару ласковых. Ну, пока. – Чувствовалось, что участковый доволен тем, что уел сыскарей.

Так вот откуда память о ямочке на подбородке! Год назад жена буквально за руку затащила его в казино, тот самый «Парус». Сергей Константинович идти никак не хотел, но Ксюша твердила новомодное слово «корпоратив», повторяла, что Тамаз приглашал, что будет рад, что надо поддерживать отношения, что Мы!!! тебе такие деньги!!! за аренду платим! Последний аргумент всё перевесил, ввиду неотвратимости ремонта отопительной системы лаборатории с полной заменой одряхлевших радиаторов. И он пошёл. Разумеется, сидели не в игровых залах, а в ресторане при казино. Публика собралась пёстрая. Среди званных оказался заместитель мэра, отвечающий за содействие развитию в городе предпринимательства. Он был вопреки жаре официозен, а туго утянутый галстук в совокупности с лицом, налитым кровью и подвыпученными глазами, делал его похожим на человека, только что, снятого с виселицы. Впрочем, пробыл он не долго. Произнеся тост за таких предпринимателей, как Тамаз, который являет собой новый тип русского человека, возрождающего традиции дореволюционного купечества с его хваткой и щедростью, что Тамазу пора подумать о вступлении в Партию, а также избрании в депутаты. Зам мэра завершил свой, несколько витиеватый спич лукавой улыбкой в адрес Тамаза и словами: «Да не оскудеет рука дающего». После чего засосал фужер виски, ничем не запивая и не заедая, и отбыл, сославшись на большую занятость по основному месту службы. Зам мэра сидел по правую руку от Тамаза. А по левую – ничем не примечательный мужчина в притемнённых очках с диоптриями.

– Знаешь, кто это! – улучив момент, шепнула Ксения. – Это сам Кавалеристов..

– Кто-кто? – проявил свою полную неосведомлённость Сергей Константинович?

– Главный борец с организованной преступностью у нас в области.

Кавалеристов тостов не произносил, пил дорогую водку маленькими рюмочками, и после каждой, как бы в полном изумлении от выпитого, приподнимал брови так, что они оказывались выше очёчных оправ. Сидел за столом человек, как оказалось, хирург из больницы скорой помощи, донельзя хмурый, словно только что из анатомички. Его Помятун, предводительствовавший за столом, назвал «нашим спасителем и благодетелем». Напротив Сергея Константиновича вальяжничал средних лет мужчина в пиджаке с искрами и бабочкой. Это был актёр местной драмы, на последнем излёте возраста, когда ещё уместно играть роли молодых и страстных любовников. Но, судя по некоторым признакам, женским полом интересующийся, только как исполнитель ролей, которые ему поручено играть, но не более того. Когда до актёра дошла очередь произносить тост, он взял микрофон и ломким баритоном, немного манерничая, спел старую песню о Тбилиси с припевом: «Расцветай, под солнцем, Грузия моя!». Дошла очередь до Сергея Константиновича. Но он говорить застольные речи был не мастак, и начал объяснять собравшимся, какой удивительный мир живого скрывается в каждом из восьми больших аквариумов, украшавших интерьер ресторана. И совсем, было, ушёл в науку, но тут Ксения дёрнула его за брючину, и он, вернувшись на грешную землю, поблагодарил фирму за поддержку науки и уже хотел опять повернуть в сторону равновесия внутри биоценозов, но вмешался Помятун и завопил нечто вроде: «На науку, гадом буду, ничего не жалко!». Публика, сидевшая за столом, одобрительно загудела, выпила, и вновь брови борца с оргпреступностью взмыли над оправой очков. Потом шли тосты разных людей и среди прочих тост того самого – как его звали? – человека с ямочкой на подбородке. Но, в те минуты Сергей Константинович уже не обращал внимание на говорящих, потому, что по-настоящему увлёкся размышлениями об аквариумных биоценозах. Тему моделирования природной среды в неприродных условиях можно предложить Шурочке – нежному созданию, выпускнице Биофака университета, где Сергей Константинович профессорствовал и читал курс. Нежное создание на лекциях сидело в аудитории за передним столом, и преданными васильковыми глазами смотрела на профессора. Да так смотрела, что Сергею Константиновичу становилось не по себе. А после получения красного диплома Шурочка, пунцовея от смущения, пришла в Лабораторию и, глядя преданными до невозможности глазами, выдохнула, что готова полностью отдаться науке, разумеется, в рамках бюджетной аспирантуры. Таким образом, размышления об аквариумах и о Шурочке выключили его из застолья, где властвовал Помятун, и где Тамаз сидел, словно изваяние самому себе. Сергей Константинович заметил, что во время перерыва жена его о чём-то оживлённо беседовала с этим, как теперь оказалось, Лаперузом. Но он не придал этому ни малейшего значения, тем более, что Ксюша поведала Сергею Константиновичу, что этот человек и его казино также входят каким-то образом в сферу интересов Тамаза. Впрочем, застолье показывало, что в эту сферу, что только ни входило.

И вот теперь оказывается, именно Лаперуз убит у дверей их дома. Интересно! Чёрта ли ему понадобилось субботним утром приезжать и к кому? Сергей Константинович перебрал в памяти все четыре этажа по три квартиры на этаж. Ясно, что не у Гаркуши был Лаперуз. И не у них. Ксюша спала, когда он вернулся. На первом этаже было две квартиры, переделанные в офис и квартира отставной солистки областной филармонии Неонилы Гавриловны – фамилия не вспоминалась – доживавшей свой век в компании четырёх кошек и пяти брехливых беспородных собаченций, по поводу которых Гаркуша на весь двор объявлял, что вот-вот начнёт борьбу с антисанитарией в доме. На втором этаже помимо Гаркуши жил всему городу известный врач-уролог Лурье. Но он приёма на дому не вёл. Кто жил в третьей квартире на втором этаже, Сергей Константинович не знал. Встречал как-то молодую пару с двумя дочушками, когда они усаживались в автомобиль, и даже дверь подъезда придержал, когда глава семейства выносил складную коляску для младшенькой. О своих соседях по площадке он знал только, что одни где-то на северах. Вторые..? Бог их знает. Соседей же с четвёртого не знал вовсе. Разве только, что в квартире над ними время от времени крупно гуляли. Слышно было без устали наигрывавшую гармонь и буханье ног. Кто гулял? По какому такому случаю? Ему было всё равно, лишь бы не мешали думать. Ксюша, по-видимому, знала соседей лучше. Надо бы ей позвонить, да рассказать про Лаперуза… Он набрал номер жены. Автоответчица пробормотала о том, что телефон абонента выключен или находится вне зоны обслуживания.

А вот и лаборатория. Славный особнячок с любопытным прошлым. В городе знали: когда-то жила-была на белом свете купчиха Гликерия Саввишна Фролова – наследница миллионного состояния. Торговала маслом коровьим, сырами и черевами. Тем были славна не только в России, но за пределами империи. Масло шло в Лондон, а черева в Германию. Немцы – известные колбасники. А колбасы без черевов, как известно, не сотворить! Дело было на ходу. Но купчихе этого показалось мало. Завёлся у неё, как бы это сказать, друг сердечный. Из дворян. Но без денег. Зато такой шармёр! Закрутил-завертел, уговорил поехать в Париж. Из Парижа Гликерия Саввишна вернулась этуалью! Шляпы, платья, манеры…. Но главное, решила построить дом, в котором собирать художников, чтобы они жили на полном пансионе и писали картины. Дом построили, а с живописцами вышла промашка. Московские были далече, а из местных – один живописец Ардалион Палкин, который пил горькую и на закуску ничего кроме селёдки и огурцов не спрашивал. За целое лето он написал жанр: «Похороны льячка» и натюрморт «Букет сирени», но это ещё по весне, пока не запил. Букет Гликерия Саввишна, купивши, повесила у себя дома, а теперь он украшает местную живописную галерею. А «Похороны дьячка», сказывали, на ура прошли на выставке передвижников в Москве, после чего живописец Палкин запил вовсю и с тем навсегда покинул места, где так хорошо цвела сирень во имя иной, неземной красоты. Дом на какое-то время опустел. Той порою, друга сердечного отринули по неудобопроизносимым причинам, парижские шляпки заброшены, и хозяйка явилась миру в подобии монашеского одеяния. В доме провели ремонт, мольберт и палитру с засохшими красками усопшего живописца сожгли в печи на кухне, и открыли приют для падших женщин. Днём падшие учились шить на специально купленных машинках фирмы «ZINGER», а по вечерам всё-таки умудрялись впадать в прежнее ремесло. Потом началась война с германцами, потом революция, хозяйка дома сгинула. А в доме обосновались советские конторы, которые меняли названия, но занимались одним и тем же: регистрировали входящие, в ответ на входящие готовили исходящие, а также подшивали входящие и исходящие для архивного хранения на веки вечные. В начале девяностых, когда прежние конторы потеряли актуальность в связи с убытием навсегда советской власти, а новые не успели набрать силы, Сергею Константиновичу удалось, по случаю, уговорить тогдашнего губернатора – бесшабашную голову, что область без академической науки – неполноценная область. Тот, не вдумываясь, подписал указ, тем более, что уже прозвучали магическое указание брать самостоятельности можно сколько ухватишь, и Лабораторию – о, чудо! – открыли. А, открывши, не закрывать же! Вот, что это был за дом, настоящее убежище, раковина рака-отшельника, где Сергей Константинович обрёл спокойствие, где его научные дела пошли в гору.

Он взошёл на крыльцо по трем поистёршимся ступенькам, тёсанным из белого камня. Позвонил. Дверь отворил охранник Мокеев:

– С возвращеньицем! Сергей Константинович! Как съездили?

– Хорошо съездил, продуктивно, Василь Василич! – Ответил он охраннику, с наслаждением услышав знакомое клацанье дверного запора, отсекавшего наружный мир

Теперь точно: всё нелепейшее и страшное утро оставалось где-то там, за пределами Его мира, куда хода непосвящённым нет. Ещё несколько шагов по коридору, и он войдёт в свой кабинет, где всё, как в танке: тесно, ничего лишнего, и вместе с тем, ощущение надёжности и полного покоя. Но надеждам не суждено было сбыться:

– А вы с супругой своей самую малость разминулись. Она приходила, машину взяла. Ещё к арендаторам хотела зайти, да, я её, грешным делом, не пустил. Говорю, на сигнализации поставлены помещения, а пароля не знаю. Вы уж меня извините, осерчала она, дверцей шибко стукнула, и уехала.

В том, что Ксюша взяла их новенькую «Mazda» ничего особо удивительного не было. Ну, взяла и взяла. Машину и выбирали «дамского» цвета – красную, в тон губной помаде. Сергей Константинович, предпочитавший всем автомобилям старую, служебную «Ниву», за руль «японки» почти не садился. Да и куда на ней поедешь при его интересах! Разве что, девочек катать по бульвару… И кстати, нежное создание Шурочка как-то обмолвилась, что обож-жает быструю езду. На следующий вечер Сергей Константинович выехал со двора Лаборатории и притормозил за углом. Нежное создание, дожидавшееся за углом, село в машину и долго не могло совладать с ремнём безопасности. Пришлось помогать застёгивать ремень и поправлять его, чтобы облегал фигуру ровно. Фигура была хороша, ремень облегал плотно, подчёркивая имеющиеся нежности. Поездка была содержательной: они прокатились по вечернему городу, а потом выбрались на сибирский тракт и минут через двадцать повернули в сторону Кочемасовки. По обеим сторонам дороги чернел соснячок, на небе явственно просвечивали первые звёзды. Шурочка благоухала французским парфюмом и рассказывала, как они любили ходить на лекции Сергея Константиновича. Все попытки повернуть разговор в сторону диссертационных дел закончились ничем. Понятно, о чём и как следовало вести разговор, и Сергей Константинович был готов разговор повести, да вовремя одумался. Он слишком ценил Лабораторию и возможность быть в Лаборатории наедине с самим собой, своими поисками и размышлениями, чтобы разменивать эту любовь на некую предполагаемую сладость обладания этой, не такой уж и наивной, хищненькой дурочкой. Он представил, как она будет выполнять всё, что он захочет, в надежде овладеть им, а, овладевши, решать потом свои вполне понятные житейские задачки. Сергей Константинович затормозил, включил задний ход, развернулся и нажал на газ. Через сорок минут он высадил Шурочку около её многоэтажки. На следующий день Ксюша спросила, что за ароматная пассажирка сидела в машине? И посоветовала, не без язвы в голосе, покупать любовницам те же духи, что и жене. На что Сергей Константинович, в тон жене, ответил, что будёт покупать ей такие же духи, как и любовнице. Оба рассмеялись, на том и разошлись.

Зазвонил мобильник. Номер не определился. Сергей Константинович трубку не взял. Ещё звонок. И опять он не взял трубку. Пришла, пискнув, СМСка: «Тамаз». Ещё звонок.

– Слушаю.

– Это я, Помятун. Тут Тамаз Георгиевич интересуется, видел ли жену?

– Пока нет, – Сергея Константиновича покоробило панибратское тыканье. – Когда увижу, обязательно скажу, что Вы ей интересуетесь.

Помятун уловил недовольство в интонации:

– Ладно, ладно, я, конечно, извиняюсь, но Тамаз Георгиевич сильно интересуется.

И тут трубку взял Тамаз:

– Прафесар! Увидэш – скажи: всо будет харашо. Пуст не валнуеца.

Было заметно, что акцент его усилился. Он явно волновался.

– А чего бы ей волноваться? – спросил Сергей Константинович.

– Ну, она такая валнителная женщина! Всегда нерьвничает! – И Тамаз отключил телефон.

Нет, не получалось тихих минут в уединении! Он ещё раз набрал телефон Ксении и опять услышал, что телефон абонента вне зоны обслуживания.

Что означало волнение жены, он ещё мог предположить. Всё-таки не каждый день муж является домой в мокрых штанах, побывав в двух шагах от смерти. Но что означало волнение Тамаза по поводу волнений Ксении, было не вполне объяснимо. Даже совсем непонятно. Или это как-то связано с убийством Лаперуза? Но причём здесь Ксения? Она-то и не знает даже, кого ухлопали вместе с Гаркушей. А знает ли Тамаз?

– Дурак, – подумал он, – не догадался спросить…

Впрочем, надо приниматься за дело, ради которого отправился в Лабораторию. Перед командировкой в Ростов он начал писать письмо губернатору по поводу тревожной динамики биоценозов в области. После двух десятилетий полного безденежья, когда колхозы находились при последнем издыхании, природа смогла вздохнуть. Стали оживать ландшафты. Вновь по лесным закраинам, от буераков, брошенных карьеров, всяческих неудобий, куда нельзя было запустить плуг, потянулись свежие и духмяные языки разнотравья. Кое-где перепёлочки завспархивали. На самом юге области, где леса сходили на нет, степь ожила, задышала. Сергею Константиновичу позванивали знакомые охотоведы, будто встречали стрепетов. И он засобирался ехать, смотреть. Но, настала иная пора. Вновь во все свои трубы задымил комбинат полиметаллов. Откуда ни возьмись, появились люди с тугой мошной – инвесторы. Выкуплены и расширены четыре, и без того огромные, птицефабрики. А птице нужно клевать. А чтобы бедной птичке было, что-то клевать, подавайте зерно, много зерна. Зафыркали на полях теперь уже импортные трактора, покатились яркие, словно детские игрушки, сеялки. В фирменной упаковке понавезли удобрений и ядохимикатов. И хотя хозяева агрохолдингов клялись и божились, что всё хорошо и никакого вреда природе не наносят, но Лаборатория первой заметила изменения в фауне и флоре водоёмов. Они были видны пока только под микроскопом, но природа подавала первый сигнал грядущих изменений. Ещё более зловещие трансформации происходили на Бажаевке. Сине-зелёные водоросли буквально заполонили это крупнейшее в области хранилище пресной воды. Дело в том, что энергетики словно обезумели из-за выгодной коньюктуры на рынке электроэнергии. Бажаевская ГРЭС влупила на всю катушку свои энергоблоки, и лихо продавала электроэнергию. Деньги со свистом шли мимо области в карманы новых хозяев. А озеро, существовавшее со времён великого оледенения, и всё живое в нём изнывали из-за высокой температуры водосброса. Когда давным-давно, в середине шестидесятых, станцию проектировали и начинали под звуки комсомольско-молодёжных барабанов строить, никто и думать не думал о побочных эффектах. Тогда и люди-то шли не в счёт. До инфузорий ли..! Обо всём этом Сергей Константинович писал губернатору, прилагая графики, анализы, пытаясь подтолкнуть власть к определённым выводам, и при этом совсем не был уверен, что его услышат. Он хорошо представлял лицо первого помощника губернатора Виктора Аполинарьевича Косозубова. Он был единственный человек в аппарате, который внимательнейшим образом прочитывал всё, что приходило в первую приёмную, и покидало её, с размашистой резолюцией губернатора. Сергей Константинович не впервые через него подавал письма высшему должностному лицу. Косозубов буквально сканировал текст, сходу улавливая все скрытые смыслы. Совсем коротко после прочтения молчал, поигрывая губами, словно хотел чмокнуть в щёчку очаровательную Валентину – секретаршу губернатора. Потом молвил коротко: «Доложу». И по тому, как он произносил это слово – слитно или по слогам, сведущие люди понимали дальнейшую судьбу бумаги. Не факт, что письмо будет доложено, как оно того заслуживает. Можно было с высокой степенью уверенности предположить, какова будет реакция на фразу «необходимо оптимизировать антропогенное воздействие на природную среду, имея в виду дисбаланс между природопотреблением и способностью биоценозов к самосохранению, учитывая накопление отрицательных явлений и необратимость, в ряде случаев, негативных динамик и влияние таковых на качество жизни народонаселения». Даже мудрую губернаторскую усмешку в усы можно было вообразить: «Область на подъёме, пошли инвестиции, а тут „оптимизировать“. Ох, уж эти учёные головы!».

Менее всего Сергей Константинович мечтал о славе трибуна и сопротивленца. Но элементарные профессиональные понятия не позволяли молчать о тревожных тенденциях. Разрушение великого всегда начинается с гибели малозаметного. А подавляющее большинство людей воспринимает жизнь дискретно, как некий набор малосвязанных между собою случайностей. Кто-то ищет закономерности в гороскопах; Всё, что с тобой стряслось – потому что ты Рыба, или Рак, или Тарантул какой-нибудь. Ксюша, например, увлекалась гороскопами. Но он-то твёрдо знал, что не эти произвольно соединённые светила в бесконечной глубине ночного неба, а совсем иные силы и совсем не очевидные закономерности определяют судьбы не только отдельных людей, но, порой, и цивилизаций. Причём, иногда до самого последнего момента гибельные изменения малозаметны. Что поделать: по природе своей люди предпочитают думать о здесь и о сейчас… Такие вот дела!

Кому и как поведать свои печали? Ксюше? Ха-ха! Другое дело – Ванечка Мостовсков! Хорошо они тогда на берегу малость водочки выпили да вдосталь поговорили о наболевшем. В Дону также рыбы стало значительно меньше. А рыбец и столь же лакомая шемая скоро останутся только на рисунках в скучных учебниках. Вон и на Урале дорыбачились: осетровые выше устья в Урал не заходят, об этом написал ему уважаемый коллега, Есингалей Каюмов из близкозарубежного теперь Казахстана. Сергей Константинович ещё раз перечёл написанное и решил, что аргументов достаточно и можно будет в понедельник, на свежую голову проверить грамматику, а затем распечатывать и самолично свезти в Дом Правительства. Пусть читают, пусть даже не реагируют, но, как говорится, вода камень точит. А ему главное было – высказаться. Он встал из-за компьютера, попрощался с Василием Васильичем и пошёл восвояси.