Читать книгу Пьющие небо - Павел Шакин - Страница 6

Утром я вновь убедился в бесчисленных достоинствах местного коньяка. Всю ночь мы скакали под барабаны и поглощали его в неприличных количествах. Я даже не помнил, как оказался в палатке. Поразительно, но Нина тоже. Однако похмелья на следующий день не было. Ни у меня, ни у нее. И весьма кстати. Ближе к полудню приехал отец. Не то, чтобы он мог расстроиться, но не хотелось встречать его с опухшей физиономией.

– О работе ни слова! – ухмыльнулся он, обнимая меня, – пять лет в отпуске не был.

Высокий и крепкий, он и в пятьдесят сохранял юношескую бодрость. Его врожденный энтузиазм всю жизнь был для меня недосягаемым примером. Во многом, благодаря работе, которой отец был фанатично предан. Пожалуй, лишь седые кудри выдавали его настоящий возраст.

– Ручей далеко? – спросил он, поставив палатку.

– Полчаса ходьбы. Наверху. В горах.

– Хочу прогуляться, может, за водой сходим?

– Идите-идите, – хитро улыбнулась Нина, видимо, подумав, что отец хочет о чем-то поговорить со мной, – я буду на пляже, или у Лены с Владом.

Но поднимались мы молча. На горной тропе у самого обрыва мне вдруг резко стало душно. Ноги вмиг налились свинцовой тяжестью, в ушах зазвенело, перехватило дыхание. Все закружилось в мутном хороводе, в глазах потемнело.

– Ты в порядке? – донеслось до меня искаженное эхо.

Ответить было уже невозможно. Я провалился в черную бездну и летел к самому дну. Ни страха, ни боли, лишь бесконечное падение в пустоту. Меня безжалостно выдернули из моего родного мира, как морковь из грядки, и бросили на корм скоту. Внезапно я ощутил сильный удар и увидел перед собой шершавый бетонный потолок. Отвратительно грязный, неровный, пугающе осязаемый. Будто ничего кроме него не существовало, и существовать не могло. Весь мир – одна непробиваемая стена отчаяния. Ни солнца тебе, ни неба, и рядом никого в помине нет… Я попытался вдохнуть, но не смог. И тут я снова погрузился во тьму, а, может, просто кто-то выключил свет.

Когда открылись глаза, оказалось, что я лежу прямо на тропинке. Склонившись над моей головой, отец смачивал мне губы водой из фляжки. Вид у него был растерянный.

– Что случилось? – прохрипел я ссохшимся горлом.

– Ты потерял сознание…

– Надолго?

– Нет. Всего на несколько секунд. Как ты?

– Уже лучше. Возможно, это похмелье. Вчера я изрядно принял. Не беспокойся…

Отец задумчиво почесал голову и достал из кармана сигареты. Я и не знал, что он курит.

– Странно все же… У тебя никогда не было проблем со здоровьем. Надо вызвать врача из поселка.

Я почувствовал, что могу встать, и поднялся на ноги. Удивительно, но чувствовал я себя превосходно. Наверное, всего лишь закружилась голова, высоко все-таки. Вспомнил енота Сеню. Контрольная точка! По его словам, она должна быть как раз сегодня. Возможно, мой обморок она и есть. Хотя, нет… Чушь редкостная.

– Пап, я в порядке. Не волнуйся.

– Ты уверен?

– Более чем.

Отец закурил, и мы какое- то время молча сидели на склоне. Чтобы отвлечься, я завел разговор о работе. Весь путь до ручья и обратно отец размахивал руками как полоумный дирижер. С горящими глазами он говорил о предстоящей премьере, дальнейших планах и различных проблемах, с которыми приходилось сталкиваться. Мое настроение улучшилось, и я думать забыл о случившемся обмороке.

Нина ожидала нас у палатки. Она была слегка взволнованна.

– Почему вы так долго? Что-то случилось? – спросила она, слегка прикусив губу. Встревоженные глаза внимательно вглядывались в наши лица.

– Все хорошо. Мы просто не торопились. – Зная ее впечатлительность, мне не хотелось ее беспокоить даже по пустякам.

– Да что тут может произойти? – поддержал меня отец. – Не знаю, как вы, а я иду купаться!

Окунувшись в море, я выполз на горячий песок. Отец потягивал из фляжки коньяк и довольно щурился, разглядывая радужные узоры, запущенные в атмосферу небесными магами из поселка. Он был похож на огромного морского льва, разложившего свое сытое тело на девственном пляже.

– Любопытная штукенция, – промурлыкал он.

Нина достала из сумки чудо-фрукты, и мы подкрепились. Окружавшая нас благодать, была настолько полной и всепроницающей, что в сознании совсем не осталось места для иных мыслей и чувств, не связанных с этой дивной действительностью. Да. Я был кем-то когда-то где-то. Ходил в школу, в институт, затем на работу. Был опутан сплошной суетой с крупицами вымученного отдыха. Однако, будто это все не со мной было. Нелепая галлюцинация моего истинного «Я», чей настоящий дом всегда находился в данном моменте свободы и радости, а не в несуществующем прошлом и будущем.

На закате мы зашли за Владом и Леной и вместе отправились к Эдгарасу. Большой костер уже пылал как на масленице. Смуглый, бритоголовый парень с аккуратной бородкой играл на гитаре, а завернутая в темную тунику девушка пела на незнакомом языке. Ее низкий голос гулко вибрировал, словно огромный якутский варган и пробирал до костей. Песня была печальной.

– Что это за язык? – спросила Нина.

– Эсперанто. – Отец удивленно пожал плечами. – Знает ведь еще кто-то…

Когда вибрации стихли, все захлопали в ладоши с такими улыбками до ушей, что я невольно ухмыльнулся. Это напомнило утренник в детском саду. Певунья уловила мою усмешку и уперлась в меня твердым взглядом. Ее большие, смолянистые глаза и черные косы делали ее похожей на египетскую жрицу и египетскую кошку одновременно. Это рассмешило меня не менее, я прикусил губу, чтобы совсем не расхохотаться.

– Зачем во всем ты видишь искушение? – неестественно громко прошептала она.

– Что? – переспросил я.

– Это название песни, – улыбнулась она уже ласково.

Гитара проснулась, и голос тревожно запел:

«Зачем во всем ты видишь искушение?

Зачем везде тебе мерещится подвох?

В иллюзии одной твое спасенье,

Иллюзия твоя и есть твой бог.

Иллюзия твоя и есть твое мученье,

Иллюзия твоя – ты сам и есть.

Нелепы и слепы твои сомненья,

Которым и числа, увы, не счесть».

«Чушь!» – решительно подумал я и приложился к бутылке.

– Оксана, – представилась певунья, – а это мой друг Казим.

Гитарист с отработанным достоинством эффектно кивнул головой:

– Добро пожаловать.

– Вы так чудесно поете, – по-детски восхитилась Нина. – Это настоящее волшебство.

– Волшебство вокруг, – загадочно развела руками Оксана.

Сидящие вокруг костра люди, смотрели на нее с нескрываемым восхищением, словно она была королевой фей, лесной волшебницей и провидицей. Казим, видимо, исполнял роль прислужника-сатира, что наверняка было весьма почетным. Высокий рост, жилистое тело, арабские черты лица, черные шаровары. Он вполне мог бы сойти за джинна, выпущенного из бутылки своей хитрой хозяйкой. Удивительно, но Нина поддалась этим дешевым чарам.

– Да. Нам здесь очень нравится. Но поете вы все равно прекрасно.

– Спасибо, – благородно улыбнулась Оксана.

Через десять минут они уже сидели рядом. Оксана пила вино, а Нина увлеченно разглядывала ее бусы. Отец успел спеться с Казимом. Они оживленно обсуждали какого-то шведского драматурга. Оказалось, Казим в свободное от волшебства время работает актером в детском театре. Злодеев, наверное, одних и играет.

– А где вы живете? – робко поинтересовалась Нина.

– Высоко. В горах. – Оксана указала головой вверх и протянула мне вино.

– На Олимпе? – вмешался я в разговор.

Нина укоризненно стрельнула глазами, однако Оксана рассмеялась:

– Думаю, можно и так сказать.

Люди все подходили и подходили. Многие принесли с собой музыкальные инструменты, и вскоре звуки флейты, барабанов, гитары и даже саксофона слились в одной полиритмичной волне. Влад и Лена экстатично задергались в некоем подобии танца вокруг костра. К ним присоединилась Оксана, затем остальные, включая развеселившегося отца.

– Ты чего такой напряженный? – подошла ко мне Нина.

– Не знаю. Все это наигранным кажется, фальшивым.

– Зря ты так. Мы же не в городе. Для того сюда люди и приезжают, чтобы отвлечься, поиграть в индейцев, волшебников, эльфов. И Оксана, она такая лучистая. Буквально светится изнутри и снаружи. А ты был груб с ней.

– Возможно, я ошибаюсь. Но они с этим шайтаном Казимом будто из фильма про колдунов выползли. Готовые персонажи.

– Да. Они очень колоритны. Но это всего лишь образ. Ролевая игра. Сам можешь вырядиться пиратом, ходить, бухать, чертыхаться и щурить глаз. Массу удовольствия получишь. Не нагнетай. Это игра, как в детстве.

– Ладно, извини… Я прогуляюсь чуток. Хочешь со мной?

– Лучше останусь здесь, мне весело. Возвращайся.

Я погрузился в темный лес и сразу же успокоился. Конечно, Нина права и весь этот балаган более чем безобиден. Демон сомнения, этот скользкий червяк кормился из моих собственных рук. Он прочно засел под моим сердцем, опутал все артерии, и выдирать его уже опасно для жизни. Так вот и живем, в симбиозе. Как только о нем забудешь, он тут же шевельнется и напомнит о себе. Причем довольно тактично. Ему без меня ведь тоже никак. Породнились.

Проскользнув сквозь чернильные тени деревьев, я вышел к морю. Гордая луна прорезалась в небе и освещала голый пляж. Ей было на все наплевать. Даже на свою хмельную орбиту и коряжистые кратеры. Она просто светила. Зато луна была настоящей, понятной и близкой. Не то, что эти гирлянды из облаков. Я даже подмигнул ей.

– Доброй ночи, Луна.

– Доброй, но я Тея, – раздалось где—то рядом.

Я едва об нее не споткнулся. Тея лежала на песке, укрывшись пледом, и практически сливалась с пейзажем.

– Ой! Я чуть не наступил на тебя.

– Я не козявка, не раздавил бы. – Голос был мягким и пушистым. Ей бы передачи вести для детей.

Я сел рядом. В сумерках Тея своей крупной фигурой напоминала сенбернара, ждущего хозяина-рыбака.

– И что ты бродишь, морячок? – Свет луны упал на ее лицо. Жаль, не сенбернар все же.

– Потерялся. Ищу путь домой по звездам, но они лгут мне, – сказал я в шутку.

Иронии она не прочувствовала. Может, материнский инстинкт глушил. Женщина все-таки.

– Не волнуйся. Мы все здесь, как дома. Расслабься, вслушайся в шепот прибоя, закрой глаза. В Саулкрасти море всегда ласково как мать.

– Ты говоришь, как в кино. Картинка меняется, и я возношусь в мечтах в обитель света, простора и волшебства. Я парю над сказочными странами, в морях проплывают корабли с раздутыми парусами. А где-то далеко среди зеленых холмов меня ждет любимая. Она бродит по колосящимся полям и разговаривает с солнцем. И по вечерам она вяжет мне бесконечно длинный шарф. Метров шестьдесят уже намотало, а к восьмидесяти восьми я вернуться должен.

На мгновение она растерялась, затем посмотрела так пристально, словно врач на осмотре.

– Почему так цинично? – Голос по-прежнему был мягким, как ковыль. Мне стало стыдно. Но лишь на миг. Ведь глаза ее были пусты, как гнилые орехи. Вдруг захотелось скандала. Она была либо наигранной, либо тупой. Очень милой, но очень тупой. Фальшь или безупречность. Какая разница. И то, и другое меня одинаково раздражало. А беспричинность этого чувства вводила в азарт.

– Просто критично. Ты откуда приехала?

– Из Москвы, – снисходительно улыбнулась Тея, – а ты?

– Из Изумрудного города. И чем ты в столице промышляешь?

– Я художник-сюрреалист.

– Браво! Я ничуть не удивлен. Здесь сплошь и рядом одни ходячие уникальности.

– В смысле? – Ее большие глаза испуганно забегали. Как маятник. Туда-сюда, туда-сюда. К-чему-это-он, к-чему-это-он.

– Почему здесь нет менеджеров, слесарей, нищих наркоманов, бомжей? Что здесь не личность, так это успешный, творческий деятель.

– Место такое. Здесь так всегда было.

– Богемный курорт?

Выражение ее лица плавно перетекло из перманентного наивно восторженного в сдержанно жесткое, озабоченно хладнокровное. Широкие скулы напряглись, кожа стала бледней, глаза внимательно засверкали. Я не зря перегнул палку. Она была явно не тупа.

– Что с тобой? – Тея вдруг преобразилась в воплощение самой мудрости, доброты и великодушия. – Оставь злобу вне сердца своего. Не теряй времени, это место создано, чтобы радоваться и любить.

Я почувствовал себя глупо. Я действительно был неадекватен. Может, взять и разрыдаться на ее широкой груди? Неужто я так несчастен.

– Я пьян. С приезда не просыхаю. Извини. Сам не знаю, что со мной.

Тея сочувственно покачала головой. Я просто сходил с ума, блевал в свой же колодец. Ее серые глаза нежно лучились в лунном тумане. Как мог я не доверять им? И в чем я хотел ее уличить? На чердаке своих мыслей я быстро нашел ответ. Я хотел уличить весь мир в собственной неполноценности. В каждом яблоке найти отражение своей червоточины.

– Прости. Я такой дурак.

Тея протянула руку. Все вокруг светилось и кружилось в чарующей колыбели сказочной пелены. И сам я сиял теплым светом. Мысли таяли в нем как кусочки масла, а, может, были просто неспособны проникнуть в него.

– Ты устал, – прошептала Тея, – отдохни.

И тут меня тряхануло. Электрический разряд разорвал сердце и превратил мозг в кипящий бульон. Я увидел Тею, сидящую в кресле в какой-то серой комнате. Бежевая маска наподобие респиратора прикрывала бледное, сморщенное лицо. Тяжелые, красные веки сухой кожей облепили испуганные глаза. В распухшую, безобразную руку воткнут катетер с торчащим шнуром. За долю секунды, что длилось видение, я испытал ужас на целую жизнь вперед. Я огляделся по сторонам, все было ласково и безмятежно, как прежде. Луна светила, плескалось море. Тея улыбалась, и, видимо, даже не заметила моего наваждения.

– Мне нужно к своим, – я встал и, не оборачиваясь, побрел в сторону леса, а чей-то взгляд намертво прилип к моей спине.

Возможно, Оксана подмешала в вино чудодейственной дряни, и вместо идиллии ночных картин я был вынужден наблюдать перекошенные рожи. Вспомнился обморок. Вспомнился и тут же забылся. Я был пьян. Всего-навсего. Алкогольные пары вкупе с повышенной впечатлительностью раздразнили мою фантазию. И если приглядеться, даже эта тень скрюченного можжевельника невыносимо походила на загадочное чудище. Совершенно безвредное, но до того несчастное и замызганное, что едкая тоска сжимала нутро. Я снова попался. Угодил в ловушку своего несчастного эго, что плюется в потолок прокисшими слюнями, когда настоящее стучится в дверь. В нее ломилось столько бесов, что я в обязательном порядке не могу верить сферическим силуэтам в глазке. Но меня легко выманить наружу звоном ржавых бубенцов, криком окисляющихся в нефти чаек, наивными гуманистическими лозунгами агонизирующей интеллигенции. Дикая жажда подвига и греха, непреодолимое невежество души, купленные в электромагнитном эфире желания. Все есть лишь натершие на сердце мозоль заблуждения. И нет глупее выражения чем, когда ты разворачиваешь подарок под елкой и понимаешь, что драгоценная игрушка является всего-то безжизненной карикатурой твоей мелочной мечты. А дед Мороз-то ватный! Конечно, кто-то владеет природным даром отделения агнцев от козлищ в самом фундаменте своего духа, вселяя уважение к душевной броне даже падшим. Тем отвратительнее и смешнее положение потерянных. Сочувствие неравноценно, ибо предполагает взгляд свыше. Эта гуманитарная помощь застревает в горле. Ее не жалко, но и глотать нужно постепенно, и пережевывать правильно, даже если давишься. Иначе ты снова заблуждаешься! Естественно, что при таком раскладе греховность становится патологией. Да. Я взъелся как фригидная балерина, танцующая царицу лебедей под старость лет, но с детства верилось мне, что чудо принадлежит всем в равной степени и свет его озаряет и слепых и зрячих. Конечно, грубить здешним волшебницам не выход, но излишняя желчь переваривается мучительно сложно.

Обтянутая целлофановым мешком луна снисходительно отражалась в море. Я слишком глубоко в себя провалился, а она игриво подмигивала, насильственно вытягивая меня обратно вшитой в мозг серебряной нитью. Я, в общем-то, не возражал и снова вспомнил о выпивке. Надо же как-то тормозить локомотив.

Копошась в своих прыщевидных мыслях, я вернулся к пиршеству. Нина по-прежнему отплясывала вокруг костра, Лена и Влад куда-то ушли. Отец дремал на куче тряпья с дымящейся кружкой чая в руках. Шоу продолжалось. Ошалелый Казим дико стучал в большой бубен, как пьяный муж в дверь перепутанной квартиры. Оксана, закатив глаза, протяжно завывала, гордо распрямив плечи.

– Держи. – Охмелевшая Нина ткнула в меня бутылкой вина. Ей было весело, однако глаза ее были где-то далеко.

– Но завтра мы пить не будем, – я сделал несколько больших глотков и бросился в пляс.