Читать книгу Нерентабельные христиане. Рассказы о русской глубинке - Петр Давыдов - Страница 4

Джекпот и балерина

«Жизнь нашего прихода, – любил говаривать отец Василий, – это нечто среднее между детским садом и психбольницей». Неизменно, правда, добавлял для самых угрюмых и серьезных: «Это шутка. Имеющий уши слышати да слышит».

Шутки шутками, но даже самые угрюмые и серьезные должны были признать: жизнь в Церкви строится по совершенно непонятным правилам, которым нет особого дела до грозных стереотипов, предрассудков и неписаных, а то и писаных законов. Согласно этим законам, не только одна община, да и вся Церковь, наверное, давно бы прекратила свое существование. Проще говоря, Христос, обещая хранить Церковь, иногда делает это с юмором, показывая, что доброй улыбке всегда есть место в нашей серьезной и угрюмой жизни. Например, случай с Катей-балериной. Кстати, он занесен в хроники прихода.

Балериной ее прозвали, понятно, злые языки. В каждом приходе есть. Слабоумная Катя ходила по одной ей известной и одной ей определяемой траектории – расшатываясь и прихрамывая на обе ноги, она могла запросто врезаться в служащего отца Василия, а если не подоспеют аколуфы, то и в епископа. Со временем к ее выходам из-за печки стали относиться спокойно, но поначалу, бывало, епископ сильно недоумевал, а отец Василий удивленно улыбался. Улыбался он, правда сквозь слезы, и тогда, когда Катя вступала в общий хор на «Верую…» или «Отче наш»: нежный абсолютный слух пианиста-виртуоза, каким был батюшка, подвергался откровенной пытке.

Гугнивая, слабоумная, с нарушенной походкой, со страшным голосом, но очень и очень добрая и никогда ни на кого не обижающаяся – кто ж посмеет оскорбить Катю-балерину… Никто и не смел. Более того, когда к ней и ее закидонам привыкли и Катя стала, что называется, лицом прихода («На безрыбье и рак – рыба», – вздыхал отец Василий под общий хохот), ей охотно подавали милостыню – зачем ей нужны были деньги, никто не понимал, правда.

А тут грянул бодрящий сердца кризис: пришлось вдруг вспомнить про «Не хлебом единым». Причем вспомнилось всерьез. Приход резко и неумолимо обеднел: ему сочувствовали бомжи, оставшиеся, несмотря ни на что, верными своему месту у притвора. Нечем было платить даже за «коммуналку» – вторую статью расхода после помощи малоимущим и многодетным семьям. Приуныли. Особенно, конечно, староста. Говорил: «Хоть в рулетку играй. Русскую».

Катя-балерина, надо сказать, испытывала самые нежные чувства к старосте и врезалась в него чаще других – к радости не только его супруги, но и епископа, иногда становившегося свидетелем их встреч, которые всегда сопровождались игрой отца Василия на фортепиано в приходском домике. И вот она услышала эти слова про рулетку и крепко задумалась, отойдя на полшага. Впрочем, «задумалась» в случае с Катей – вряд ли самое подходящее слово, считают некоторые. Не уверен.

Так или иначе у нашей убогой созрел план по выводу прихода из денежной ямы, а то и пропасти.

В один прекрасный депрессивный день она, захватив мешочек с монетами, которые накидали ей прихожане, отправилась через дорогу к «одноруким бандитам» – там был целый зал этих игровых автоматов, лишивших средств к существованию не одного человека, не одну семью. Хозяева – толстомордые увальни в темных очках – очень походили на наркоторговцев и цедили сквозь зубы отчаявшимся матерям, женам, друзьям своих жертв: «Все законно. Не я такой – жизнь такая». Ну да, ничего личного.

Бедную слабоумную Катю эти чудовища встретили презрительно-спокойно. Какое им дело до дурочки, если она несет деньги? Пусть веселится.

Катя веселилась от души. Закидывая деньги в чрево «одноруким бандитам», она поочередно каждого из них… крестила. И у каждого из них случалось чудесное недержание – все до единого они выдавали гремящий металлом «джекпот», который балерина сгружала в мешок. Веселой походкой она пролетела между совершенно офонаревшими Сциллой и Харибдой, перешла дорогу и с восторгом вручила отцу Василию мешок с добром. «На электричество», – прогнусавила. Тот ее рассказу ничуть не поверил, конечно. Чтобы Катя – и вдруг в геймеры подалась? Да быть такого не может.

На следующий день история повторилась. Катя вновь принесла мешок с деньгами – вслед за ней неслись раскрасневшиеся мордатые, но на пороге храма что-то их остановило. Отец Василий был крайне озадачен и поручил одному из друзей проследить за бедной богатой Катей. Проследил.

У входа в логово разбойников собралась толпа. Катя орала, что хочет еще поиграть «с этими машинками», очковые не хотели ее пускать внутрь, а продувшиеся в пух и прах клиенты жаждали мести – пусть хоть этой слабоумной повезет. Катя на везение не рассчитывала – она была твердо уверена в своей правоте. Ее буквально внесли в проклятый зал. Там повторилась абсолютно та же история, что и вчера, и позавчера. Провожали ее с каким-то религиозным трепетом.

Когда отец Василий узнал, что все это правда, он устроил настоящий разнос бедной Кате. «Чтобы туда больше ни ногой!» – рявкнул он не столько ей (что взять с убогой), сколько десятку собравшихся вокруг молодых.

Но даже если бы кто-то и захотел прийти «поиграть в машинки», то ничего бы не вышло: зал игровых автоматов стал испытывать жуткие трудности с оплатой аренды и вынужден был закрыться. Куда скрылись бандюганы, никто не знает, да и не сильно это кого-нибудь и волновало. А еще через пару месяцев их вообще запретили, на сей раз законодательно. Ничего личного.

Прошло несколько лет, один кризис сменился другим. Кто-то, увидев Катю, все так же радостно вышагивающую, нет-нет да и попросит, смеясь, помочь деньгами, подавая ей очередную мелочь. Но Катя строга: «Мне нельзя. Я лучше помолюсь». Мы не против. Даже – за.

Не все коту «Лествица»

О своих немощах мы узнаем не обязательно от мудрого духовника. Если самому внимательно всмотреться в некоторые случаи, пусть веселые, из собственной жизни, то и из них можно вынести духовную пользу. Например, что категорическая убежденность в своих духовных силах может привести к стыду и к смеху – хорошо, если над самим собой.

Когда Пашка слышит женские умилительные всхлипывания и сюсюканье про «Ой, ты посмотри, какой милый котик!», он нервничает и краснеет. Даже может выйти из комнаты, прервав коммуникацию и вызвав недоумение у прекрасного пола. Мы-то знаем причину и время от времени над Пашкой подтруниваем. Он уж и не обижается.

Началось все тысячу лет назад, в первых классах семинарии, когда уроки больше походили на добрые беседы с пастырями, помнящими, что такое гонения, не понаслышке знающими о них и искренне заботившимися о наших юных душах и не то чтобы умных головах. Однажды старенький уже отец Константин, рассказывая о преподобных отцах Русского Севера, настойчиво рекомендовал нам, горячим подвижникам, сначала хоть немножко познать свою немощь и только потом строить планы насчет ухода в леса, где, честно признаться, некоторые из нас уже присмотрели места для скитов и келий. Отец Константин и говорит: «Один знакомый тут пару недель назад из лесов-то и вернулся. Стыдился все. А как было: забежал ко мне с рюкзаком. „Дай, – говорит, – благословение на пустынножительство, батюшка, – я в леса смиряться поехал. На первое время все у меня есть: консервы (рыбные), спички, топорик, хлебушек, соль, молитвослов и Псалтирь. Там келейку срублю, заживу отшельником, к тебе раз в месяц приходить буду“. Я ему:,Ты хоть знаешь, как костер-то разводить, забудень?[1] Сиди дома, а?“ Тот – ни в какую: подавай благословение! „Не, – говорю. – Давай потом разберемся“. Тот вздох издал и ушел в леса. Через неделю-то и вернулся – обросший, что леший, простуженный, худющий, взгляд дикий. „Прости, – чуть не воет, – батюшка, меня дурака!“ А что: как он в лесу жить-то будет? До грибов-ягод месяца четыре ждать, костер тухнет, спички кончились – так он консервы все сожрал, и ему, вишь, взгрустнулось. Не шла молитва. Ладно хоть живой остался – чаем я его отпоил да в больницу отправил. Может, и поумнеет теперь. Это я к чему, дорогие мои? Вы перед тем, как подвиги совершать, подумайте крепко, ладно? А то смех сплошной, а не смирение».

Хорошие были уроки у отца Константина. Интереснее, чем «Катехизис», надо признать. Доходчивые. В леса мы, в общем, не отправились.

А Пашка все это дело учел и уехал познавать свои немощи в деревню – то ли в школу работать, то ли в недоубитый колхоз, тут мы не знаем точно. Вроде и к лесу ближе, но и не совсем отшельник. Золотая середина, можно сказать, познавай себя – не хочу.

В свободное время любил ходить по высокому берегу северной реки, любоваться спокойствием природы, созерцать красоту мироздания и скорбеть о собственном несовершенстве. Говорит, некоторые языкастые местные жители охотно помогали ему в познании этого самого несовершенства. Кто словом, а однажды и доходчивей объяснили. Ходит он, ходит и слышит вдруг истошный вопль невесть откуда. Видит: мужик тащит пакет, из пакета таращатся два круглых желтых глаза. Мужик идет уверенно – прямо к обрыву, и давай пакет раскручивать, чтоб замах пошире получился. Пашка подходит: «Здравствуйте, дядя Коля. В чем дело-то?» Дядя Коля физкультуру прекратил. «Кота топлю. Этот гад всю семью до ручки довел. Отойди – задену». – «А что так? Характер у кота поганый?» Собеседник потратил несколько минут, чтобы перечислить те качества животного, которые показались ему несовместимыми с жизнью. Характеристики-эпитафии, которыми он одаривал беднягу кота, определили выбор очередной профессии Пашки – он долго потом работал журналистом.

Но – долготерпение? Но – милость? Но – праведный печется и о жизни скота своего, сердце же нечестивых жестоко (Притч. 12: 10)? Пашка не считал себя нечестивым, и, хотя кот не вызывал у него уважения, он рассчитывал побороть его гнусные качества уже воспитанными в себе добродетелями. Поэтому уговорил дядю Колю вернуть кота к жизни и отдать ему хотя бы на передержку. Мужик долго задумчиво стоял на берегу и, смотря вслед удаляющемуся Пашке, крутил у виска пальцем. Но молчал, и на том спасибо.

А дальше Пашка смог еще раз убедиться в правильности слов мудрого отца Константина: не рыпайся на Небо, пока не увидишь себя. Как оказалось, чтобы стащить на землю за ноги летящего в райские кущи юного подвижника, достаточно одного душного кота – этот гад заменил собой в тот раз «Лествицу».

1

Простофиля, беззаботный – вологодский диалектизм.