Читать книгу Ссыльный край - Петр Федорович Мохирев - Страница 1

В верхнем конце деревни в Енисей впадала тихая и спокойная речка Осиновка, с крутыми, заросшими травой берегами, она и создавала естественную границу деревни. За деревней, ближе к лесу, на самом высоком и красивом месте размещалось кладбище. Деревня была сравнительно небольшой, поэтому и кладбище занимало маленький пятачок под высокими соснами, елями и берёзами. Отсюда было видно почти всю деревню и пойму речки, до самого её впадения в многоводную реку. Устье речки делало большую извилину по лугам, где всё лето паслись коровы. Весной, по большой воде они вплавь добирались до своих пастбищ, летом же спокойно переходили речку вброд, им лишь слегка в воде скрывало животы. Весной, как только уносило лёд, всё устье речки заставляли сетями, всем хотелось полакомиться свежей рыбкой, а здесь, прямо рядом с домом, тихое, спокойное, глубокое место. Мужики сталкивали с угоров вёсельные лодки, одноместные вертлявые ветки и старались успеть вперёд других занять наиболее удобные, удачливые места. Речка кормила всех, в сети попадалась самая разнообразная рыба – щука, окунь, сорога, налим, хариус, таймень, сиг.

Любила гулять на берегу Речки осиновская молодёжь. Сразу за домами, дальше к лесу, шёл небольшой склон, он весь был раскопан под огороды. На самом верху, где начиналась ровная местность, размещались уже другие огороды, а между ними шёл коридор для хозяйственных нужд, по которому и коров гоняли, и сено возили, и на лошадях ездили. Этот коридор начинался от самого клуба и выходил к речке возле кладбища. Вот здесь-то, возле клуба и собиралась местная молодёжь в субботние дни на вечёрки, парни и девчонки пели песни, плясали и танцевали. Пить спиртное никогда не пили, разве что в кампаниях по праздникам, да и то дома, тем не менее, на вечёрках было всегда весело, была и своя музыка, парни играли на гармошке, баяне, балалайке. Никто за молодёжью не следил, не гнал домой, все сами знали, кому и во сколько нужно уходить. После песен и танцев домой идти не хотелось и парни с девчонками парами уходили гулять к речке. Красиво здесь было весной, чуть слышное журчание воды внизу и умиротворённая тишина вокруг, с которой так гармонируют не замолкающие до самой поздней ночи песенки маленьких пташек и аромат цветущей по берегу Речки черёмухи.

Речка спокойна лишь в самом устье, где берега её затянуло илом и заросли травой, уходя же в лес, подальше от людских глаз, она тут же преображалась и показывала свой весьма не спокойный и гонористый нрав. Илистых берегов здесь уже не было, были сплошные камни и прибрежный кустарник – спокойные галечниковые перекаты чередовались с глубокими омутами, где толщи тёмно – зелёной воды медленно закручивались в большие воронки и пенились. Местами каменистые берега сдавливали русло речки и тогда образовывались пороги, где вода бурлила, стремительно наскакивала на камни, билась о них, но с места их сдвинуть не могла и от бессилия превращалась в волны и буруны, с клочками пены, застрявшими в береговых камнях, причём вода здесь шумела, создавая свой, так радующий слух и гармонирующий с окружающим лесом, звуковой фон. Вдоль речки шла натоптанная людьми тропинка, она не повторяла и не копировала все её извилины, она шла гораздо прямее, периодически подходя к самой воде, затем снова удалялась, но лишь затем, чтобы через некоторое время снова появиться у воды. Тропинка была охотничьей, она шла от деревни к лесным зимовьям Игнатова Михаила Константиновича. Большие охотничьи участки звали заводами, вот и получалось, что приречная тропинка шла прямо к нему на завод. По ней ходили и за грибами, и за ягодами осенью, причём километрах в четырёх от деревни были места, где можно было собирать бруснику. На каменной стороне были сплошные чернолесья и за брусникой с Осиново ездили на другую сторону, ниже Порога, как раз перед щеками. Там прямо с берега начинался большой сосновый бор, он тянулся далеко – далеко от берега реки и казалось, не знал своих границ, вот туда и ездили все осенью за брусникой. А здесь на Речке, это ягодное место называли «Уралом». Сначала правда все называли его увалом, от самой деревни тропинка медленно поднималась вверх и вверх и постепенно забиралась на гору, которую и прозвали впоследствии «Уралом». Речка за всё своё время существования, очевидно никак не смогла проточить себе русло в горе, уж сильно твёрдые породы здесь лежали, и ей ничего не оставалось делать, как прыгать прямо с горы, образуя высокий и красивый водопад. Тот, кто попадал сюда в первый раз, долго не мог оторвать взгляда от шумно падающей сверху воды, образуя множество мельчайших частиц в воздухе, которые многогранно сверкали и переливались всеми цветами радуги. Отсюда и начинался завод охотника Игнатова, обставленный со всех сторон охотничьими зимовьями. Досюда ещё доходила другая дорога, зимняя, по которой на лошадях возили дрова в деревню, только проходила она не по пойме речки, а косогором, её в деревне называли уральской конной дорогой.

Тёплым солнечным июньским утром со стороны леса по уральской конной дороге выехали четверо всадников с привязанными к сёдлам мешками, и не спеша, шагом подались в сторону деревни. На колхозной ферме в это время работала телятница Акулина, она выпустила на свеженькую зелёную травку попастись рядом с фермой маленьких телят, со стадом – то их ещё не выпустишь, за ними пригляд нужен, а тут рядом с фермой самое место им пока гулять. Телята нюхали траву, что – то всё – таки пытались затащить себе в рот и проглотить, но больше нежились на солнышке и бегали друг за другом, высоко подкидывая зад и смешно дрыгая задними ногами. Акулина, наблюдая за телятами, вдруг увидела всадников и даже присела от неожиданности. Группа незнакомцев – заросшие, пыльные мужики, цепочкой растянулась по дороге.

Охнув от неожиданности, Акулина хлопнула себя крупными натруженными руками по бёдрам и, чуть слышно воскликнув – «ой мамочка! », бегом кинулась к деревенским постройкам. Забежав в ближайший дом, она закричала прямо с порога.

– Ой, Анна, бандиты из лесу едут к нам, прятаться надо, детей прятать, девок уводить куда-нибудь подальше.

В доме было не так светло, как на улице, окна были занавешены тюлевыми шторами, а на подоконниках в деревянных горшках стояли красивые цветущие гераньи – гордость деревенской хозяйки. Анна сегодня пекла хлеб и вся потная, разрумянившаяся, крутилась около печи. Её свекровь, бабушка Лиза сидела на сундуке, покрытым самотканым половичком и починяла носки. Ребятишки играли возле ограды, но увидев забегавшую в дом практически бегом, перепуганную Акулину, они своим обострённым детским чутьём поняли, что случилось что-то необычное и бегом забежали на крыльцо, вслед за телятницей. Анна уставилась на тяжело дышавшую, потную работницу фермы.

– Ты что Акулина, с ума сошла, какие у нас сейчас могут быть бандиты, на дворе-то тридцать девятый год, ни бандитов, ни ловящих их милиционеров мы здесь уже не видали лет пятнадцать.

– Дак с леса едут, да ещё с оружием, я сама видала, кто больше это может быть окромя бандитов, а мужиков-то никого в деревне и нет, одни ребятишки, да бабы.

– Погоди Акулина не кричи, в лес все с ружьями едут. Если и чужие, то вовсе не обязательно, что бандиты, откуда им взяться здесь? Вон, послушай тарелку на стене, по всей стране сейчас строят заводы и фабрики, может, и к нам приехали тоже строить чего-нибудь.

– Дак, может хоть под кровати залезем?

Всадники медленно приближались к дому, все домочадцы молча прилипли к окнам, разглядывая незнакомцев. Приезжие были в сапогах, в промокших от пота рубахах, их лица – заросшие, давно не видевшие бритвы. У всех на головах были надеты накомарники с закинутыми поверх лица сетками, очевидно, что всякого кровососущего гнуса в деревне было значительно меньше, чем в тайге и здесь можно было находиться с открытыми лицами. У двоих за плечами висели короткоствольные карабины. Передний незнакомец подъехал к самому дому, склонился с седла и постучал кнутовищем в оконную раму.

– Эй, хозяева, есть кто дома?

Ребятишки отскочили от окна и, прячась друг за друга, пятились от него всё дальше и дальше. Акулина настойчиво дёргала за рукав хозяйку.

– Не открывай Анна, не открывай, кабы беды не было.

– Ты Акулина всего стала бояться, после того, как мужика твоего на войне убили. Посмотри, люди как люди, ведут себя скромно, а если подъехали, значит им что-то надо.

Она подошла к окну и открыла его створки настежь.

– Хозяюшка добрый день, не могли бы вы показать, где здесь колхозная контора?

– Здравствуйте и вам люди добрые, а можно у вас узнать, откуда вы и зачем к нам пожаловали, да ещё на лошадях, поди строить чего-нибудь будете?

– Да нет, строить ничего у вас не будем, с Красноярска мы приехали, с экспедицией, здесь не далеко, на Осиновке стоим, всё лето будем рядом с деревней работать.

– А-а, сейчас я кого-нибудь из ребятишек отправлю, конечно-конечно покажем, мне-то самой некогда, хлеб подходит, скоро вытаскивать уже.

Она закрыла окно и посмотрела на ребятишек. Самая старшая среди них – десятилетняя Нюрка, худенькая высокая девочка с длинными косичками за головой, её младшие братья – Санька, Витька, Эдик, Валька были мал – мала меньше.

– Нюрка, ты их не напугалась?

– Не-ка, нисколечко, мама скажи, а это «политики»?

– Нет, дочка, это не «политики», сбегай, покажи добрым людям, где у нас находится контора и сразу же обратно.

– Хорошо мама.

Нюрка проводила всадников в середину деревни, издали ткнула пальцем в здание колхозной конторы – «вон, в том доме дяденьки» и вприпрыжку побежала обратно. А в голове крутилось одно слово – «политики», наверно мама побоялась сказать правду, ведь они так похожи на «политиков».

Она не раз слышала от матери историю про странного и доброго «политика», появившегося у них когда-то в деревне. Это было давным-давно, когда Нюрки ещё и не было совсем и братьев тоже не было, а её мама тогда была ещё совсем маленькой девочкой примерно такой же, какая сейчас Нюрка. Мама тогда ещё жила в другом доме, не далеко отсюда, вместе со своими родителями, Нюркиными бабушкой и дедушкой. Однажды поздно вечером, летом, к ним постучался человек, зашёл, попросил водички попить. Человек незнакомый, с особенным, ненашенским говором, его, как принято у всех русских людей, пригласили к столу, предложили поесть, чем Бог послал и переночевать. Он внимательно рассматривал хозяев, потом встал, поклонился им и, снова присев, тихо и спокойно заговорил.

– Вижу, хорошие вы люди, добрые, хозяйственные и дом у вас большой, с оградой, да постройками, живёте на краю деревни, может потому и зашёл я к вам. Звать меня – Иров Пётр Владимирович, сбежал я из-под ареста ещё под Москвой, вот оттуда и всё убегаю, где пешком иду, где еду, в розыске я. Вот видите, в самую глушь забрался, почти что на край земли, дальше и уходить уже некуда. От погони пока оторвался, но найти меня царская охранка и здесь может. Вот такие дела. Если позволите пожить у вас, я останусь на некоторое время, в случае приближения опасности мне сообщат, и я постараюсь заранее от вас уйти. Но если кто сообщит, что я у вас, тогда и вас вместе со мной могут взять, поэтому здесь надо, чтобы никто, даже ваши соседи ничего не знали про меня. Вот так, я как на исповеди перед вами люди добрые, если разрешите, то останусь у вас, если нет, что ж, пойду куда-нибудь ещё дальше.

Так и остался у них жить, прятавшийся от царского режима, Иров Пётр Владимирович, и те, кто его знал, за глаза всегда называли «политикой». Это был сравнительно молодой, на вид не более тридцати лет, высокий, красивый мужчина. Через некоторое время он договорился с хозяевами, кудато уехал и через месяц привёз в деревню жену Иру и высокую, худенькую, белокурую девочку Лизу, лет шести-семи. Жили они тихо, в отдельной комнате, гулять выходили в ограду, но только поздно вечером. Когда посторонних никого не было, они выходили в горницу к хозяевам и много им рассказывали о другой жизни, как живут люди там, в европейской России. Пётр Владимирович что-то помогал по хозяйству, а Ира много вязала и вышивала, она была женщиной спокойной, рассудительной, образованной и её хозяева называли «барыней». Деньги у них были, и они иногда отправляли Анну в магазин, то за продуктами, то за нитками для вышивания. Прожили Ировы в доме Игнатовых около трёх лет и о необычных гостях за это время узнали лишь самые близкие родственники хозяев. Иров иногда отправлял по почте письма, очевидно, своим друзьям, да и сам периодически получал от них послания.

Однажды он вдруг заявил хозяевам, что дальше в их доме оставаться опасно и им надо срочно уехать. Через какое-то время он снова появился ночью в доме, но уже один. Погоня была где-то совсем рядом, все дороги перекрыты, он собрался уходить в тайгу, и попросил собрать хоть небольшой запас продуктов. Отец рисовал ему лесные тропы и месторасположение охотничьих избушек, без них в лесу летом нельзя, комар заживо съест, предлагал ещё ружьё охотничье с собой прихватить, да отказался беглец от оружия.

На следующий день в деревню приехало много полицейских, видать уж очень важным и опасным оказался этот Иров, коль его так усердно искали. Те не многие жители, что знали о беглом большевике, ничего не сказали, этим и спасли семью Анны. А приехавшие полицейские, перетряхнув всю деревню и прочесав прилегавшие к ней лесные тропы, так ни с чем и уехали, объявив напоследок, что если кто-нибудь сообщит об опасном политическом преступнике, то получит за это денежную премию. А Иров так больше в деревне и не появился. Через какое-то время отец Анны пошёл в зимовья его искать и увидел, что первое время жил беглец в избушке на Урале, а потом исчез кудато и ни в одной избушке больше не был. Отец так и определил, что, наверное мужика в лесу медведь съел, такое иногда случалось в тайге.

Про эту историю родители Анны ещё долго боялись рассказывать, и она стала постепенно забываться, но вдруг, где-то в двадцатых годах им из Петербурга пришло большое письмо с многочисленными цветными наклейками. Письмо было от Ирова. Он кланялся Аниным родителям и сердечно благодарил их за то, что они, рискуя своей жизнью, спасли от смерти семью русского революционера, так могут поступить только честные и благородные люди. Он написал, что очень хотел бы встретиться и постарается приехать как-нибудь или хотя бы отправить посылку с гостинцами. Но больше от него так ничего и не приходило, и сам он не приезжал.

Мать Нюрки сейчас уже не боялась рассказывать эту историю и когда вспоминала своё детство, вспоминала и скрывающегося от властей «политика», показывая в качестве подтверждения достоверности информации большой конверт с цветными наклейками. И сейчас, приехавшие из леса люди по конной уральской дороге Нюрке почемуто представлялись тоже «политиками».

Через некоторое время работники экспедиции снова подъехали к Нюркиному дому, но стучать больше в окно не стали, а слезли с коней и один из них вошёл в дом.

– Хозяюшка, нам вот председатель посоветовал к вам обратиться, запас продуктов нам на хранение надо оставить, да и хлеб стряпать на пять человек, раз в три дня забирать будем, если вы согласитесь, то договоримся, оплачивать за это конечно будем.

– Ну почему же не согласиться, коли платитьто будете.

– Тогда давайте знакомиться, я – начальник экспедиции Ефим Иванович.

– А я Анна.

– Да так как-то и неудобно, давайте уж тоже по отчеству.

– Тогда Анна Михайловна.

– Вот и ладно, а хозяин где у вас?

– Да на рыбалке все мужики – кто уехал с самоловами, кто с частиком, кто с сетями. План по вылову рыбы колхозу большой дают, а скоро покос начнётся уже, тогда некогда будет рыбачить, вот и успевают сейчас, уезжают в острова, ничего, сегодня вечером приедет.

– А дочка ваша большеглазая, с косичками, шустрая такая, кстати, как её зовут?

– Нюркой её кличут, она тоже у нас Анна Михайловна, только меня все Анной зовут, а её Нюркой.

Вечером, напарившись в бане и плотно поужинав, Ефим Иванович и хозяин дома Михаил Константинович сидели на самодельной деревянной скамеечке у ворот дома и курили самокрутки.

– Значит, приехали к нам золотишко искать? – Да есть оно здесь, ведь раньше-то, сколько его купцы отсюда в Енисейск вывозили, и всё его добывали здесь, на Осиновке, а у советской власти только сейчас руки дошли до этого золота, вот и снарядили экспедицию.

– Где остановились-то?

– Да прямо на ключе и остановились, там и пробы первые брать будем, твою избушку под склад сделали, не бойся, ничего не повредим, а сами будем в палатке жить. Хлеб нам печь Анна Михайловна будет, раз в десять дней выезжать будем сюда в баню, услуги, конечно, все оплатим, экспедиция финансированием обеспечена полностью. Договорились с хозяйкой, что за охрану нашего склада платить будем по пятнадцати рублей в месяц, да за выпечку хлеба по пять, да ещё за баню маленько приплатим.

– И надолго ли?

– На всё лето приехали, наше дело разведка. Мы ведь только знаем, что золото есть, а сколько, в каких местах, на каких глубинах – вот это и предстоит выяснить. Хорошо-то как у вас тут в деревне, тишина, комаров совсем не много, не то, что в тайге и птички поют почти круглые сутки.

– Вы тут наших баб сегодня перепугали, приняли они вас за бандитов, и чуть было прятаться не побежали. – Оба собеседника громко засмеялись.

Как и обещал начальник экспедиции, его люди выезжали из леса раз в десять дней. Они брились, стирались, парились и мылись в бане, иногда после бани бегали в магазин, выпивали, шумно чтото рассказывали друг другу о случившемся. Особенно разговорчивой была единственная в составе экспе-диции женщина, все её звали Сарой. Не высокая, подвижная, с чёрными кудряшками волос на голо-ве, она исполняла роль завхоза. Сара постоянно заигрывала с Нюркой – то её теребила, то щекота-ла, то взъерошивала волосы на голове, то угощала сгущённым молоком. Ребятишки впервые увидели и узнали, что оказывается молоко и мясо можно хранить и перевозить в консервных банках. Нюрке нравилось слушать интересные разговоры взрос-лых, и она постоянно крутилась возле них, а Сара не раз обращалась к Анне Михайловне.

– Какая девочка у вас большеглазенькая, да хорошенькая, да шустрая, отдайте её нам, мы её приучим к цивилизации и городской жизни, какая из неё видная дама вырастет.

Нюрке сначала страшно было от таких слов, но видя, как женщины после этого жизнерадостно смеются, она тоже стала воспринимать это как добрую шутку. Когда работники экспедиции выезжали из тайги, к Игнатовым приходило много людей, и детей и взрослых. Всем хотелось поглядеть на новых людей, приехавших из такого далёкого Красноярска, послушать, о чём они говорят, что-то поспрашивать, может даже узнать, что они нашли в осиновской тайге. Нюрка сильно привязалась к еврейке Саре и не отходила от неё ни на шаг, когда та выезжала из леса, а дети они чутко улавливают и отличают фальш от искренности. Не приходила только Акулина, она сторонилась приезжих людей и даже когда они выезжали, боялась находиться на ферме одна.

В этом году Осиново пережило сильное наводнение, что для деревни было большой редкостью, так как она стояла довольно высоко. Но в последних числах мая подошла коренная вода и за несколько дней затопила нижнюю улицу деревни, зашла в ограды и дома, повернула вспять течение в Речке. Вместе с водой приплыло много брёвен, деревьев, мусора и самое страшное – больших и маленьких льдин, которые прибывшей водой снимало с берегов. У Игнатовых дом стоял ближе к Речке, его и затопило больше остальных. Жильцы спешно собирали, увязывали и поднимали на чердаки свой скарб, бабушки же молились в закутках перед иконами, прося Богородицу о заступничестве, чтобы плывущими брёвнами и льдинами не разбило их дома. Жильё у всех уцелело, но всё-таки вода принесла с собой немало бед – у кого-то унесло остатки дров, у кого-то затопило сено, у кого-то снесло изгороди, а в дома нанесло много речного ила. Когда вода отступила, на улице и во дворах осталось много грязи, мусора, брёвен. Грязь под действием солнца и тёплого летнего ветра постепенно подсыхала, мусор тоже потихоньку сгребали в кучи и поджигали, а вот до брёвен руки не доходили. Их надо было распиливать на дрова, благо, что принесло к самому дому, хоть вывозить потом из-под угора не надо, но вот ходить они сильно мешали. Так и ходили по ним, где-то для удобства доски сверху накидали, а в основном просто перешагивали.

К работе так внезапно и неожиданно появившейся из леса экспедици в деревне как-то стали привыкать, как новое чрезвычайное событие потрясло всё население и заставило осиновских баб говорить только о нём. У Игнатовых под окном ночевала соседская корова, хозяйка подоит её вечером и выпустит, а она походит, походит возле домов и уляжется на кучу наносной древесной коры между брёвен. Никто и не обращал на неё особого внимания, только бабушка Лиза всё ворчала, глядя на неё, что все путние хозяева на ночь коров закрывают, а эта лежит одна без присмотра, на самом краю деревни, её здесь может и медведь задрать. Её и правда медведь скараулил. Рано утром бабушка возилась в кути, из старших в этот день она была одна дома, как её внимание привлёк шум и возня на улице, потом она услышала страшный предсмертный коровий рёв и всё стихло. Она подбежала к окну и стала сильно колотить кулаком по раме. Ребятишки с испугу проснулись, соскочили с кровати и все уставились на бабушку, которая никогда и ни на кого не ругалась и не повышала голоса, а тут вдруг так громко заругалась, что всем стало страшно. Кто-то из младших даже заплакал, остальные, толкая друг друга локтями и громко шлёпая голыми ступнями по полу, кинулись к окну. На улице хозяйничал огромный медведь, он стоял на задних лапах, передними в охапку прижимал к себе ещё дёргающую ногами соседскую корову и, оставляя за собой кровяной след, по брёвнам уходил в сторону Речки, не обращая абсолютно никакого внимания на бабушкины ругательства. Потом ребятишки снова забрались под одеяло, все вместе наплакались, а на улицу вообще в этот день выходить отказались. Медведь же дотащил свою добычу до угора и сбросил её в Речку, потом перетащил на другую сторону и, отойдя по берегу пару сотен метров, закопал её полностью в береговой ил. Медведи так часто делают, они ждут, когда мясо пролежит несколько дней, потом оно для него делается, очевидно, вкусней.

Мужики собрались лишь на следующее утро, многие были на рыбалке, и нужно было время, чтобы собраться. Этот медведь уже задрал две колхозные коровы за Речкой, когда они там паслись и мужики ходили на него с ружьями и собаками, но медведь сумел уйти от них. Правда и мяса ему не оставляли, задранных коров тут же разделывали и увозили в деревню. Вообще-то такой случай не был редкостью, медведи на скот обычно нападали весной, очевидно после длинной зимней голодовки у них просыпались инстинкты хищника. Как правило, нашкодивших медведей отстреливали.

Около полутора десятка человек с ружьями переплыли Речку на лодке и, рассыпавшись цепью, пошли прочёсывать лес. С собой взяли всех деревенских собак, и опытных, и молодых, лишь бы заранее предупредили, где скрывается опасный зверь. А медведь далеко не ушёл, он залёг под низко стелющимися лапами толстой пихты на самом краю леса, наблюдая оттуда за суетившимися людьми, и когда самый крайний из цепи человек, а им оказался местный охотник Егор Викторович, подошёл довольно близко, зверь хищно зарычал и кинулся на него. Егор Викторович успел лишь выстрелить с обоих стволов и дико закричать, то ли от страха, то ли зовя на помощь, а потом он просто потерял сознание. Медведя убили прямо на человеке подбежавшие на помощь напарники, только голову охотника потом пришлось вытаскивать из огромной пасти лесного хищника. Очнувшегося Егора Викторовича в деревню вели под руки. Он был весь в крови, кожа клочьями свисала с головы, рваные раны были на боку и на руке. Его тут же на лодке отправили в Подкаменную Тунгусску, а оттуда увезли в Красноярск. Медведя же в деревню привезли на телеге, даже бывалые охотники говорили, что не видали такого огромного зверя.

Тихим погожим июльским утром Михаил Константинович, поправив на плече охотничье ружьишко, пробираясь по годами натоптанной тропинке в лес, вышел на берег Речки и наблюдал, как азартно выскакивали из глубины плёса хариусы за летящими над самой водой и плывущими на поверхности большими и маленькими насекомыми. Мелкий хариус показывался иногда наполовину, иногда полностью, звонко шлёпаясь своим боком о поверхность воды, крупный же лишь чуть показывал нос, и шлепок у него получался глухим, сильным и мощным. Жирует рыба, благо, что корма для неё сейчас в изобилии. Но стоит только нарушить этот таёжный покой – зайти в воду, или кинуть туда камень, как мигом всё затихнет, рыба почувствует опасность и притаится, как будто тут никого и нет. Над головой добросовестно долбил сухую пихту лесной работяга, большой чёрный дятел – желна. Ему не было никакого дела ни до плескавшейся рыбы, ни до летавшего вокруг в большом количестве гнуса, ни до молча стоявшего человека. На другой стороне Речки перепорхнул с ветки на ветку рябчик, эта местная лесная птица очень хорошо умела маскироваться, но постоянно выдавала себя громким хлопаньем крыльев. Михаил Константинович машинально замечал всё происходящее вокруг, ни один посторонний звук не пролетал мимо его уха, но мысли его были далеко. Он пошёл посмотреть, где и как работает экспедиция. Странные они всё-таки люди, никто ничего про них не знает, с Ворогово тоже никого про них не предупредили, даже председателя колхоза, документов они не показывают, про себя ничего не рассказывают. Опять же и не должны они никому ничего показывать, смутные времена прошли давно, когда по тайге скитались случайные люди, скрываясь от властей. Бывало, в деревню наезжали милицейские разъезды и ловили колчаковцев, потом всё искали каких-то урок, сбежавших с норильских лагерей. По берегу Енисея, по самому угору через деревню шла тропа, говорят, что она с самого Норильска идёт, и бывало в летнее время по ней частенько проходили какие-то люди. В деревне, как принято у гостеприимных русских людей, им всегда предлагали, и перекусить, и переночевать. Кто-то что-то и расскажет про себя, куда идёт и зачем, а кто- то и промолчит, ну а зачем же его расспрашивать, если он ничего не хочет рассказывать.

И сейчас конечно времена не простые, вон слухи какие доходят из России, полно врагов народа находят, не нравится им наша мирная жизнь, вот и занимаются вредительством. Тут ещё эта экспедиция. А золотишко было в тайге, не везде конечно, а по Осиновке и всевозможным ручейкам, впадающим в неё, его и раньше тут находили и сдавали купцам, торговавшим в этих местах. Только и страшные истории рассказывали, связанные с золотом, увидя его, некоторые прямо-таки с ума сходят. Про золото в этих местах ему ещё отец рассказывал, только найдёшь его, а потом куда – или прибьют из-за него, или врагом народа назовут. Один самородок он держал у себя дома, прятал его подальше от всех домочадцев. Несколько раз показывал семье, камешек да камешек, только потяжелее обычного. Вот видать и стране понадобилось золото, и она отправила сюда экспедицию, стране надо строиться, развиваться, а золото, это деньги, без которых ничего не построишь. А экспедиция, похоже не там остановилась, они ищут на ключе, что бьёт родниковой водой из самой горы и маленьким ручейком затем впадает в Речку, а надо сначала искать под водопадом. Вода ведь сама себе поток устроила и внизу порожнюю породу вымывает, надо подсказать об этом Ефиму Ивановичу, пускай под самым водопадом покопаются.

Над Михаилом Константиновичем клубился рой мошки и комарья, он как бы нехотя ритмично от неё отмахивался ольховой веткой с зелёными ребристыми листьями. Иногда налетал порыв ветерка и тогда гнус куда-то исчезал сам по себе, но через несколько мгновений снова появлялся и напоминал о се6е тонким попискиванием и мельканием перед лицом. Через несколько дней начинался покос, а это почитай до самого сентября работа на островах в большой колхозной бригаде. После покоса снова рыбалка, только уже осенняя, а там до самого нового года в тайгу белковать, потом снова рыбалка, уже зимняя, сети на ямы ставить надо будет, колхозу планы большие спущены, отдыхать некогда. Но, в конце – концов, его мысли снова и снова возвращались к экспедиции. Видать для страны необходимо заготавливать не только рыбу и пушнину, но и добывать полезные ископаемые.

В трудах и заботах лето пролетело незаметно. По осени, как только начались первые заморозки по утрам, экспедиция в полном составе выехала из леса, собрала всё своё имущество, последний раз сходили в баню, выпили с местными мужиками по стаканчику бражки, и верхом на лошадях отбыла по береговой тропе в сторону Красноярска. Расстались тепло, с рукопожатиями, поцелуями и слезами на глазах. Нюрка так вообще громко плакала, уткнувшись в подол матери. Но вот, наконец, люди на лошадях скрылись в лесу, женщины принялись за свои привычные хлопоты по дому, а Михаил сидел возле стола, успокаивающе поглаживал по голове Нюрку и разговаривал с соседом по дому Нестером, своим неизменным напарником и на охоте, и на рыбалке.

– Да-а, хорошие люди, видно никогда не скучают, вечно с шутками да прибаутками, а что там, на душе у них на самом деле, кто их знает.

– А что Миша, не говорили они тебе, нашли, нет что у нас в тайге-то?

– Да кто же об этом скажет, об этом вслух не говорят, начальник – то ихний, Ефим Иванович намекнул только, что место ваше золотоносное и пригодно для промышленного освоения.

– Ну, вот видишь как, знать нашли они золотишко, нашли, поди ещё и прииск открывать будут.

– Намыть- то конечно что-то намыли, ведь почитай три месяца в тайге простояли, раньше и наши старатели там намывали.

– Зря ты им Миша подсказал, чтобы под водопад они перешли, пускай бы в ключе копались себе. Кто их знает, что за люди они, вон в газетах-то что прописывают, враги народа кругом, вредители, так что тут ухо надо держать востро.

– Да я им только про водопад и сказал, а про старое русло ничего не стал говорить, там-то раньше и находили самородки.

– Ну и правильно, так спокойнее, нето потом в сообщники можно угодить.

– Пап, а они приедут к нам ещё на следующее лето?

– Да кто их знает дочка, ведь они ничего не сказали на счёт следующего года.

Махорочный дым слоями нависал в воздухе и сразу же устремлялся в дверь, когда кто-нибудь заходил или выходил.

К весне дошёл слух в деревню, что в Красноярске арестовали всех членов экспедиции за то, что они якобы сдали государству не всё добытое золото. Бабы об этом рассказывали друг другу шёпотом, прикрывая рты ладонью. Стали опасаться, что в деревню могут приехать с разборами и обысками, дознавать, кто общался с экспедицией, кто им помогал. Но с расследованиями так никто и не приехал. Может про аресты всё слухи были, коих всегда бывает великое множество в отдалённых от цивилизации деревнях.