Читать книгу Ссыльный край - Петр Федорович Мохирев - Страница 3

Остров Ермаков. Такой же, как и сотни других на Енисее, он имеет продолговатую форму, упираясь тупым, широким носом встреч воде и растягиваясь вдоль течения на три с половиной километра, постепенно сужаясь и образуя в своём окончании длинный, тонкий хвост, который с двух сторон омывает сходящееся за островом течение. Между островом и каменной стороной проходит Осиновская протока, по которой совершенно в разных местах, бурлят в воде огромные камни. Во время низкого уровня воды, вершины некоторых из них появляются над водой, маячат чёрными пятнами вдоль протоки и являются пристанищем для вездесущих чаек и куликов. В самом верху острова берег твёрдый, покрытый песком и галечником, здесь и останавливаются колхозные лодки, высаживая людей и разгружая привезённый скарб. На угоре стоит добротно срубленный большой, колхозный дом, который летом практически никогда не пустует. Вся середина острова распахана под поля, тут же рядом располагаются и сенокосы, отгородясь от пастбищ добротным забором. Края острова и вся его нижняя часть заросли черёмушником, березняком, тальником и пёстрым разнотравьем. С наступлением тёплых весенних дней сюда прилетает множество певчих птиц – скворцов, дроздов, стрижей, трясогузок, кукушек, синичек и таких красивых маленьких разноцветных пташек, названия которых никто и не знал. И тогда разноголосые птичьи песни можно было слышать практически круглые сутки, радостные, весёлые и продолжительные – весной, озабоченные выводом и вскармливанием своего потомства – летом, короткие и скучные – осенью. Любят сюда прилетать и утки. Весной на полях и лугах от таяния снега разливаются огромные лывы, которые никогда не пустуют, особенно утки любят кормиться на полях, где выращивают зерновые. И если уж кто приезжает сюда весной на охоту на лодках, пробираясь сквозь плывущий по реке лёд, то долго потом ещё вспоминает и рассказывает друзьям и знакомым о знаменитых ермаковских перелётах.

Остров Ермаков считается житницей осиновского колхоза, здесь заготавливают силос и сено, сеют овёс, пшеницу, ячмень, рожь, сажают картошку. Земля на острове благодатная, поля заливные, поэтому и родится здесь всё, что сажают. Привозят сюда на лето и колхозных коров на откорм. В Осиново пастбищ совсем мало, коров выгоняют на луга за Речку, в верхнем конце деревни и в нижнем конце на поляну, что у зверофермы. Коровам частников травы ещё хватает, а колхозную живность приходится вывозить на острова.

Прошло уже десять лет, как закончилась война, посёлок расстраивается, снова набирает силу колхоз. К окончанию войны там оставалось всего с десяток старых да немощных лошадей и несколько таких же старых телег, всё было отдано и вывезено фронту. Всё, что заготовлялось колхозом, так же вывозилось, себе не оставлялось практически ничего. Людей кормила река, да огороды. Сети ставили в устье Речки, да под островом Вампеевым, по другую сторону Осиновской протоки, а посредине протоки ставили самоловы. Вот так и выжили. Потом с войны вернулись мужики. Кому – то повезло и удалось уцелеть, большая же часть, ушедших на войну, осталась там, на чужбине, в братских могилах чужой земли. Возвращались мужики и здоровыми и ранеными и калеками, с медалями и орденами на гимнастёрках. Было много выплакано бабских слёз от радости встреч и от горя и отчаяния по погибшим. После гуляний и долгих рассказов о фронтовой жизни и жизни и работе без них родимых в колхозе, бывшие фронтовики дружно впрягались и помогали восстанавливать запущенное хозяйство. Колхоз окреп и уже через несколько лет были превзойдены довоенные объёмы поставки государству зерна, мяса, масла, рыбы, пушнины. В деревне появилась больница, двухэтажный магазин, пекарня, начальная школа, клуб. Вообще – то клуб ещё в 1927 году переделали из церкви, оборудовали там колхозную библиотеку, большой зрительный зал, сцену и теперь все культурные и политические события в деревне проходили только в клубе. Особо активна в деревне была молодёжь, работали пионерская и комсомольская организации. Парни и девчонки к праздникам готовили концерты – пели песни, читали стихи, ставили пьесы. Летом в клубе собиралось молодёжи уже значительно меньше, работы на огородах, на полях, парни разъезжались с рыболовецкими бригадами и на заготовку кормов на острова Хавей и Ермаков.

В этом году на откорме было восемнадцать дойных коров и маленькие телята с ними. Коров доили два раза в день – утром и вечером, днём коровы паслись на лугах, травы было много, пастбища от полей с посевами были отгорожены забором из осиновых жердей, поэтому коровы на лугах паслись сами, без пастуха. Только уж сильно их донимали пауты и комары. Только вырвутся коровы после зимнего отстоя на свежую зелень, сразу же прибавляются надои, а как пойдёт комар, да в жаркие дни ещё и паут, так надои снова падают. Днём коровам надо пастись, а они выйдут на берег, залезут по самое брюхо в воду, прикроют свои ноги и животы от укусов и стоят так, обмахиваясь сверху хвостом, да на берегу и место открытое, ветерок обдувает, мошки и комарья поменьше.

С коровами живут на острове колхозные доярки, самые передовые и активные работницы – Анна и Евдокия. На ночь они коров загоняют в летний загон, намазывают их дёгтем, разводят по краям дымокуры и те лезут в самый дым, блаженствуя и закрывая глаза, не забывая при этом постоянно жевать свою жвачку. Молодые доярки тут же молоко перерабатывают на маслобойке, из обрата варят творог и всю полученную продукцию хранят в специально оборудованном для этого леднике. Один раз в неделю из деревни приходит катер, маленький такой катерок, недавно появившийся в колхозе, в народе тут же прозванный балиндерем. Он привозит на остров продукты женщинам, а от них забирает недельный запас масла и творога.

Закончив со всеми делами, поздно вечером доярки разделись на берегу и плюхались в воде, не далеко от берега, словно маленькие дети.

– Ой, Дуся, хорошо – то как, вода такая тёплая, никак не хочется вылезать на берег.

– Вон посмотри, какая туча заходит, и молнии уже за лесом сверкают, что – то страшно становится.

– Ерунда, дождь пойдёт, убежим в избушку, не сахарные – не растаем. Сегодня ведь Петров день, наверное, все наши в деревне гуляют.

– Да Аня, вся молодёжь сейчас на вечёрке за клубом на поляне, парни уже костёр развели, на гармошке, или даже на баяне играют, и песни все вместе поют.

– Отходили мы наверно с тобой на вечёрки, мне ведь уже двадцать пять, ты постарше на два года, бабы ведь мы с тобой уже.

– А всё равно бы дома не усидели и ушли к молодёжи, они сейчас там все песни перепоют, все танцы перетанцуют.

Посредине протоки ухнула хвостом об воду какая – то крупная рыбина, женщины тревожно переглянулись и Анна знающе прокомментировала.

– Наверно осётр играет, видать большой, вон как ухнул хвостищем – то, старики говорят, что они на поверхность выплывают, чтобы жабры продуть. Ну, погодите, мне парни пообещали самоловы осетровые отцовские отправить вместе с частиком, попадётесь потом нам на уды.

Сердце у неё тревожно сдавило при воспоминании об отце, хорошим он был не только отцом и семьянином, но и удачливым охотником и рыбаком, да не пожилось ему слишком много после войны, фронтовые раны не дали. Умер он два года назад, в простреленном лёгком рана открылась. В госпитале ещё во время войны врач не решился его отнять, сказал, что организм не выдержит операции и отправил доживать домой, сколько протянет. Протянул он одиннадцать лет после ранения, и то хорошо, у многих отцы совсем не вернулись с войны. Да и большую семью ещё успел поддержать, слишком уж голодные были тогда времена.

Неожиданно с каменной стороны налетел сильный шквал ветра, в воздухе закружилась береговая пыль, сухая хвоя, старые опавшие листья. Женщины с визгом и криком быстро выскочили из воды, нахлобучив на босые ноги сапоги, схватив в руки шаровары и рубахи, бегом кинулись по тропинке на угор. А ветер разбушевался так, что, кажется, сейчас целиком всю избушку поднимет и унесёт куда-нибудь в тридевятое царство. На протоке уже бушевали огромные волны, и хорошо было слышно, как на каменной стороне с грохотом падали сухостойные деревья. Стали сверкать молнии и загрохотал гром. Казалось, что молнии раскалывают пополам всё небо. Евдокия в страхе перекрестилась и бросилась привязывать дверь, дом был колхозный, и крючка на двери не было, но женщины всё равно на ночь её крепко приматывали верёвкой к гвоздю, вбитому в косяк.

– Аня, я так боюсь грозу, так боюсь, так и хочется под кровать подальше забиться.

– Да что ж её бояться, что ты в грозу никогда не попадала, погремит, посверкает, да уйдёт восвояси.

– Ага, от молнии и деревья и дома могут загореться, она и людей убивает, а говорят шаровая молния есть, так та даже взорваться может. Страшно ведь одним-то, если что, так никто и не поможет.

– Да ладно тебе, успокойся, вон смотри, коровы и те молчат, не орут и не паникуют.

Анна была молодой, красивой женщиной, чуть выше среднего роста, с ладно скроенной фигурой. Её чистое, овальной формы лицо, всегда выражало доброжелательность и радушие, а большие карие глаза – проницательность и жизнерадостность. Красой и гордостью Анны были русые волосы, доходившие ей до колен, с самого девичества она их никак не хотела стричь, лишь слегка иногда подравнивала ножницами. Евдокия была шире в кости и повыше ростом, пухлощёкая, с лёгким румянцем на щеках, в жизни она была не столь уверена в своих поступках, как Анна, всегда во всём сомневалась и оглядывалась, что там скажут другие.

А на улице уже бушевал ливень, с начала правда пошёл град, стуча по тесинам крыши и стёклам окон и отскакивая от них, как горошины, но затем очевидно природа спохватилась, что на дворе – то всё – таки июль, и град медленно перешёл в крупный проливной дождь. Женщины сидели за столом, Евдокия разливала в кружки молоко и ворчала.

– Надоело уже, каждый день одно и то же – картошка с хлебом и молоком, чего-нибудь вкусненького хочется.

– Подожди не много, мне братья самоловы с частиком на днях отправят, рыбы наловим, нажарим, тогда до отвала наедимся.

– С частиком – то управимся, дело привычное, а самоловы поставим ли?

– Не боги горшки обжигают, с мужиками и ты ездила на самоловы и я, как ставить видели, сильно хитрого ничего нет, сумеем.

В углу, на деревянных нарах лежали два стареньких матраца, на них чистые простыни, одеяла, подушки, над постелью был натянут полог из марли. Девчонки, быстренько перекусив, залезли на постель, перебили случайно залетевших с ними комаров и блаженно растянулись после такого длинного, трудового дня.

Завезли их сюда в первых числах июня, лишь только – только начинала пробиваться из земли первая зелёная трава на лугах. Тогда вовсю цвела черёмуха, и остров был украшен огромными белыми венками цветущих кустов. Благоухающий аромат проникал во все частицы тела, кружил и дурманил голову, отвлекал от дела. Хотелось чего-то большого, красивого, несбыточного, хотелось смеяться и радоваться буйству весны и плакать от чего-то утерянного насовсем, которое никогда уже не сможет вернуться. Коров пригнали из деревни прямо по берегу, всего – то шесть километров, здесь соорудили плот и колхозным катером всю живность перевезли на остров. Мужики на всякий случай оставили девкам ружьё, вдруг медведь переплывёт с каменной стороны и захочет полакомиться колхозными коровками, ведь тайгато рядом, и уплыли в деревню. У них своя работа, свои заботы, начинался рыболовный сезон. Обе женщины были не замужние, детей оставили на попечение своих матерей, вот их и направили на всё лето на Ермаков.

Ливень перешёл в спокойный моросящий дождик, ветер тоже притих, лишь вдалеке слышались отдалённые громовые раскаты, да в окна были видны вспышки зарниц. Анна, облокотившись на стену, расчесывала волосы.

– Спать совсем не хочется, да и волосы ещё не высохли. Эх, сейчас бы с нашими в деревне погулять, да и ребятишек своих давно не видела, уже полтора месяца мы здесь с коровами.

– Слышь Аня, всё тебя хочу попросить, расскажи, почему у тебя семейная жизнь не получилась, ты ведь такая ладная вся, красивая, правильная, а с мужем жить не получилось. Всё равно же мы с тобой сейчас не уснём, в деревне разное говорят про тебя, что бил тебя парень, потом из дому выгнал.

– Да никто меня не выгонял и пальцем он меня не тронул. – Анна надолго задумалась, уставившись в нижний угол полога и машинально работая гребнем, Евдокия терпеливо ждала.

– Понимаешь, Сашка Матвеев вроде бы хороший парень, и симпатичный, и работящий, но не смогла я с ним жить. Мы познакомились с ним на плотбище, мне тогда двадцать один год был, нас направили с Осиново вместе с конями на лесозаготовки. Лес вывозили на берег Дубчеса, в половодье его потом сплавляли в Енисей, а сосняк такой крупный валили, что мы его никак сами не могли на сани наваливать, вот нам и помогали мужики, там я и познакомилась с ним. Всю зиму работали вместе, жили на плотбище в бараках, вроде понравились друг другу. Весной и поженились, свадьбы не было, жил он на Стрелке с родителями, только уж сильно бедно его семья жила, порой, на стол поставить нечего было. Я переехала к нему, только не могла в его душу залезть, не раскрылся он мне. Придёт с работы, чай попьёт, гитару на плечо и гулять в деревню. Когда я пыталась поговорить с ним, он уставится взглядом в землю и молчит. Вроде и не пил сильно, и на стороне никого не было, я бы это сразу почувствовала, а все вечера проводил с друзьями. Видать не отпустили они его ко мне, друзья дороже оказались жены. Придёт с вечёрки, гитару повесит на стену, разденется и спать. А я спать не могу, лежу рядом и плачу. Потом как – то я насмелилась и у его матери спросила, долго ли так Саша будет гулять по вечерам, а она отвела взгляд в сторону и сказала, что видать не люба я ему. Я и сама видела, что не любил он меня, да и я его видать не любила, хотя и пыталась с ним наладить семейные отношения. Были молодые, все молодые женятся, ну и мы поженились, а совместной жизни не получилось. Прожила я у него зиму, по весне тётка моя пришла из Ворогово меня попроведовать, посмотрела, как живу, от слёз вся высохла, да и забрала сразу же к себе. Я уже беременная тогда была, провесновала у тётки в Ворогово, а с первой лодкой домой приехала. Вот так и родился у меня Вовка. Сашка же как – то мне и не вспоминается и не тосковала об нём нисколечко. Наоборот дома полной грудью вздохнула, а Вовку своего люблю, и он меня любит за отца и за мать, ему уже четыре года, непоседой растёт, с улицы домой не загонишь.

– И что Сашка тебя обратно не звал?

– Не ка, я весну-то у тётки жила, так он ни разу и не пришёл ко мне, наверно это и к лучшему, так легче отвыкаешь от человека и переносишь разлуку.

– Может и правда к лучшему, только мальчишка без отца растёт, зато Леонида поди часто вспоминаешь?

– Да, Лёню я никогда не забуду, у нас с ним была любовь, настоящая, если ты хоть когда-нибудь любила, то ты меня поймёшь, он служил в морфлоте, после войны уже, и приехал в деревню в форме, красивый такой, высокий, стройный, девчонки головы прямо таки от него теряли, а он смотрел только на меня. Ты сама знаешь, я девчонка – то боевая, сидеть сложа руки не люблю, и другим не даю, что на работе, что на вечёрках. Боевая комсомолка. В художественной самодеятельности самая активная была – и песни пела, и в пьесах мне всегда главные роли давали, а как танцевала я, что вальс, что фокстрот, что польку – бабочку и чечётку плясала без устали. Ну и закрутилось у нас с ним. Уйдём после вечёрки и гуляем по берегу Речки, и так незаметно время пролетало, раз и уже светает, домой бежать надо. Он всё время заглядывал в мои карие глаза и говорил, что утонул в них и круг спасательный ему совсем не помогает. И ещё он говорил, что я его торпедировала прямо в самое сердце. Он любил прижиматься к моим волосам и говорил, что они пахнут весенними цветами. – Анна снова надолго замолчала, потом встряхнула головой, посмотрела на подругу и тихо продолжала. – Я млела от таких слов и совсем голову потеряла. Мама не запрещала мне гулять, наверное видела какая счастливая я приходила со свиданий. А вот его родители сильно взбунтовались, как узнали о нашей любви. Мать его так сразу и заявила – тебе что, девок нету в деревне, на бабе собрался жениться, она же с ребёнком, не бывать свадьбе и всё. Его мать с моей мамой хорошими подругами были, а тут и ходить она к нам перестала совсем. Вовке – то моёму уже третий год тогда шёл. Так и не дали нам сойтись родители его и вскоре уехал от меня мой Лёня, обиделся на весь белый свет и уехал, говорят где-то на Урале осел, на большом заводе работает, где машины строят. Я же осталась беременной, его мать как узнала про это, так сразу опять к моей матери пришла и настаивала, чтобы я аборт сделала. А мы с мамой посидели, поплакали и решили – раз так, то я им тоже назло сделаю и рожу.

Схватки у меня начались в апреле, днём, дома тогда никого не было, все были на работе и пошла я потихоньку в больницу сама, там медсестрой тогда работала Мария Николаевна, подружка моя. Подошла к больнице, а там замок на двери, я сразу же поняла, где она, конечно в клубе на спевках, к майским праздникам готовятся. Санитарка Мария Куприяновна видать по своим делам домой утянулась. И потопала я потихоньку в гору ко клубу, как схватки отпустят, так иду, ещё и поторапливаюсь. Подошла ко клубу, там дверь открыта, Мария Николаевна как увидела меня ещё на улице, так сразу всё поняла и бегом ко мне. Ну, говорит, коль на горку зашла, то под гору тем более спустишься, и побежала скорее готовиться роды принимать. Вот так и родился мой Феденька, скоро уже полтора года будет ему. Скучаю я по ним, знаю, что с мамой, под присмотром, а всё ровно скучаю. А Лёню я всё жду и жду, и мне кажется, что он ко мне всё равно вернётся.

Рядом, уткнувшись в подушку, громко всхлипнула Евдокия.

– Дусь, ты чего?

– Не знаю, что – то у нас в жизни всё не так Аня.

Аня не выдержала и тоже расплакалась, крупные слёзы катились по щекам одна за другой и она их не вытирала.

– Никогда я никому о своей жизни так не рассказывала, а перед тобой вот почему- то разговорилась.

Дождь успокоился, ветер тоже, лишь слышно было, как в сотни голосов с другой стороны полога пищали комары, они обсуждали очевидно, свою жизнь, комариную…

Самоловы они поехали проверять на следующий день, как поставили. Ставить пришлось наугад, знали, что мужики здесь иногда осетров ловили, просто выехали на середину протоки, спустились пониже избушки, примерно до середины острова, здесь он постепенно уходил от каменной стороны и протока расширялась. Поставили ловушки возле огромного бурлящего камня, по самолову с каждой стороны. Евдокия была постарше, посильнее, она и работала с самоловами, Анна же сидела в лодке на задней беседке и правила маленьким рулевым веслом. Она иногда ездила с отцом на самоловы и теперь подсказывала подруге, что и как надо делать. Якоря сделали сами. Днём, после того, как управились с утренним надоем, съездили на каменную сторону, подобрали два тяжеленных камня – плиты, здесь округлых камней совсем мало, в основном плоские, похожие на плиты, их и брали на якоря. Вырубили из черёмухи лапы, то есть часть ствола, с отходившими от них толстыми ветками, ствол наполовину стесали топором, ветки отрубили подальше от ствола и их концы заострили. Потом две лапы уложили стёсанными сторонами по обе стороны камня и крепко накрепко стянули их проволокой с обеих сторон. Получился тяжёлый якорь, с торчащими в стороны толстыми заострёнными ветками, которые на дне под нагрузкой запахивались в грунт. Такие якоря делали в деревне все мужики.

Евдокия поймалась за наплав, подождала, когда успокоится на течении лодка, журча носом от набегавшей на неё воды, и медленно стала перебираться по верёвке вверх. Течение лодку натягивало довольно сильно и женщине приходилось работать обеими руками, упёршись одним коленом в борт лодки. Уды были забиты мусором не сильно, простоял-то самолов всего одну ночь, но перебирала его Евдокия медленно и неумело, часто останавливалась, поправляла пробки и вдруг она тревожно подняла голову.

– Ой, Аня, дёргает кто – то, и сильно, наверно осетёр попался, я боюсь, я его не вытащу!

– Не бойся, вытащишь, крючок в лодке есть, вон в носу лежит, больше ничего и не надо, тебе раньше быков приходилось забивать на ферме, и то не боялась.

Вскоре показался из воды хвост осетра, он не стал дожидаться, когда его вытащат в лодку, а проявил характер: выпрыгивал из воды, бил хвостом во все стороны, водил самолов вместе с лодкой из стороны в сторону. Анна восторженно подсказывала.

– Страви самолов метра на два – три, теперь обмотни хребтовину на уключину, вот так, отдохни маленько, подождём, пока он успокоится.

– Я Аня сильно боюсь, я их никогда не вытаскивала!

– Ну, если боишься, то давай я, я ведь тоже их не вытаскивала, а знаю, что справлюсь, крючком цепляй за пузо и тащи через борт.

– Ладно, я сама тогда, у тебя, поди и силы не хватит вытащить его.

Осётр тем временем и правда успокоился, и вёл себя вполне пристойно. Евдокия перебралась по хребтовине повыше осетра, взяла в правую руку крючок и, глядя на тёмную, покрытую большими острыми плащами, спину осетра, всё приговаривала.

– Ой мамочка, ой мамочка.

– Ты только не торопись Дуся, только не торопись, он успокоился, и ты будь спокойна.

Евдокия изловчившись, подцепила за пузо крючком осетра и одной рукой за хребтовину самолова, второй за черенок мощного крючка, перетащила рыбину за борт лодки. Осётр на подтоварине стал дёргаться, извиваться, хлопая хвостом во все стороны, свободные уды при этом своими острыми концами со свистом летали по воздуху. Евдокия подтянулась по самолову повыше, обмотнула хребтовину за уключину лодки и уставилась на вытащенного осетра.

– Анька, я его вытащила, понимаешь, сама вытащила!

– Подожди не много, не приближайся пока к нему, а то удой зацепить может.

Вскоре рыбина притихла, женщины осторожно повытаскивали из него уды, скинули их за борт, вытащили из-под осетра подтоварину и он оказался на самом дне лодки, в луже скопившейся там воды. Глядя на добытого осетра, на женщин напал хохот, а Евдокия всё повторяла.

– Я так боялась, что не вытащу его, он такой большой и так сильно дёргал, я уж думала, что он меня может и из лодки выдернуть, а я его крюком как подцепила и давай тащить, и ведь вытащила же.

– А я знала, что ты его вытащишь, ты такая сильная, я нисколечко не сомневалась в тебе.

– Ведь бывает, что и опытные мужики тонут, когда большие осетры попадаются, там уж кто кого.

Глаза у Евдокии предательски заблестели, и она зашмыгала носом, вместе с ней всплакнула и Анна.

– И чего мы расплакались с тобой, ведь вытащили же осетра, радоваться надо, а мы плачем, давай дальше самолов проверять.

На втором самолове так же сидел осётр, с ойканьем и причитаниями, но уже гораздо увереннее, Евдокия вытащила и его. Поднимаясь на вёслах вдоль берега к стоянке, они чувствовали себя самыми счастливыми. Берег был топкий, илистый, заросший осокой, шестом здесь не поможешь, только вёслами надо работать. На дне лодки лежали два крупных осетра, они тёрлись друг о друга, громко хлопали хвостами о днище лодки, периодически открывая и закрывая жаберные крышки. Напротив избушки стояла осиновская лодка и с угора спускались по годами натоптанной тропинке, колхозные парни.

– Ну что рыбачки, хоть лягушонка какого поймали?

– А вы зачем к нам приехали, коров будете помогать доить?

Глаза у выпрыгнувших из лодки женщин лукаво улыбались. К ним подошёл Эдуард, младший брат Анны.

– Траву смотрели, да силосные ямы, да инструмент кой какой привезли, в понедельник с конями приедем, будем силос закладывать. А вы чё такие счастливые, у обоих рот до ушей?

– Да вот вам обрадовались, всё хоть веселее будет на острове, а то одни, да одни, ну как там погуляли в Петров день?

– Хорошо погуляли, напелись, натанцевались, жалели, что вас с нами нету, ну чё, с частиком – то плавали?

– Да, теперь мы с рыбой, возле травы вытащили с пол – ведра щучек, окуней, сорожек, а на течении по косе даже с десяток хариусов попалось, спасибо вам за снасти.

– А самоловы сумели поставить?

– Вчера ещё их в воду сбросили, нечего им в ящиках лежать.

– Ничё не попало?

– Почему не попало, два осетра вытащили, вон в лодке лежат.

– Ладно, врать-то.

Анна босыми ногами зашла в воду и отодвинула подтоварину с накинутой на ней мешковиной, Эдик заглянул через её плечо и присвистнул.

– Ну, девки, вы даёте, осетры – то крупные, килограмм по двадцать пять – тридцать будут, как же вы их вытащили?

– Это я их со страху вытащила – ответила Евдокия – тянула, тянула и вытянула, как ту репку.

– И что же вы теперь делать будете с ними, ведь вам же их до конца лета не съесть.

– А знаешь что Эдик, посади-ка ты их пока на кукан, пусть живые в воде посидят.

Евдокия непонимающе уставилась на подругу.

– Зачем?

Анна загадочно улыбнулась.

– Так надо.

Через два дня, вытащив осетров из воды, женщины закинули их в лодку и поехали на другую сторону острова. Обогнув Ермаков с верхнего конца, они переехали протоку между островами и приткнулись к самому хвосту маленького островка Осерёдыш. Стоял жаркий летний день, на небе ни одной тучки. Хорошо хоть лицо освежал лёгкий восточный ветерок – суховей, да чуть тянуло прохладой от воды. Дальше за Осерёдышем начиналась глубина и сильное течение, там шёл фарватер. Евдокия в очередной раз делилась своими сомнениями.

– Ох, Аня, как я боюсь, это мужики рыбу выезжают продавать на теплоходы, а мы бабы, нас и обмануть могут, или утопить, или просто заберут рыбу, а нас оттолкнут от теплохода, и что мы тогда, мужики часто баб обижают, да ещё чужие.

– Не хныкай ты, никто нас ещё не обидел и рыбу не отобрал. – Она кивнула на осетров, лениво пошевеливающих плавниками. – А деньги нам с тобой ох как нужны, в колхозе же их нам не платят, лишь одни трудодни начисляют. Нам с тобой и одеть-то нечего, на вечёрки в мужских рубахах ходим, да хоть бы конфету какую ребятишкам купить.

Время медленно тянулось к вечеру, Анна рассматривала, как слетевшаяся в рой мошка кишела над самой водой. На влажном тёплом иле, усевшись вплотную друг к другу, а где и прямо одна на одну, собралось несколько десятков белых бабочек – капустниц и из кустов к ним подлетали их соплеменницы снова и снова. По самому урезу воды на длинных ногах, покачивая длинноклювой головой, ходил серый куличок, ему никакого дела не было до случайно появившихся здесь людей, у него были свои заботы, он с завидным постоянством тыкал в воду своим клювом и очевидно находил там что – то съестное и вкусное. Хорошо было слышно, как бурлила на течении остроносая крестовина красного бакена. Анна не выдержала.

– Жара-то какая, искупаться бы.

– Да здесь ноги в няше утонут по колено и трава кругом, бр-р-р.

– Ничё, вечером искупаемся, после дойки, у нас там берег хороший.

– Ань, может, поедем обратно, ведь уже часа два сидим здесь, коров скоро доить надо, опять до полночи проканителимся, одна только самоходка сверху прошла, я уже несколько раз осетрам свежую воду подливала из реки, уснут они скоро, зря мы всё это затеяли.

– Сверху самоходки не для нас, мы их никак не догоним, нам снизу надо. Подождём ещё маленько, вон что-то белеться начало из-за Вампеева.

Женщины не сводили глаз с медленно увеличивающего белого пятна на горизонте. Вскоре стали видны контуры идущего вверх пассажирского теплохода. Анна тихо засмеялась.

– Дусь, да это же «Близняк» идёт, посмотри какой красавец, он похож на большую, белую птицу, раньше пассажиров перевозили колёсники – «Спартак», да «Мария Ульянова», а теперь у нас современный быстроходный теплоход появился, первый год он у нас плавает.

– Да ты что Аня, он же с пассажирами, я не поеду, хоть убей меня, не поеду, на самоходку там или «петушок» ещё куда не шло, а этот же пассажирский.

– Ну и что ж, что пассажирский, мы чё здесь зря что ли столько времени просидели?

Теплоход, оставляя за собой шлейф чёрного дыма, который медленно расползался на горизонте и превращался затем в едва заметное облачко, обогнул Сковородку и нацелился своим носом прямо на Осерёдыш.

– Пора Дуся, поехали.

– Может всё-таки вернёмся Аня, мне никаких денег не надо и туфлей магазинных не надо уже.

– Греби, давай, греби родная.

Лодка выехала на ходовой ход, её подхватило мощное течение, и она быстро стала сближаться с идущим навстречу теплоходом. Оттуда прозвучал длинный гудок, очевидно предупреждающий, что переезжать реку перед носом теплохода очень опасно. Анна подняла над головой рулевое весло и замахала им из стороны в сторону, потом сдёрнула с головы белую косынку и замахала ей, это чтобы понятней было тому, кто стоял на мостике, что не переезжаем мы реку, а выезжаем специально на теплоход. Отчётливо было слышно, как уменьшились обороты двигателей, и пассажирское судно под напором встречного течения резко снизило скорость. Под самым бортом теплохода Евдокия налегла на вёсла, чтобы выровнять скорость теплохода и лодки и затем зацепилась руками за деревянный брус, выступающий за борт теплохода и находившийся чуть выше головы. На нижней палубе, в корме стоял матрос, он ловко перегнулся через борт, принял поданную ему верёвку и быстрыми заученными движениями уложил её петлями на кнехт. С верхней палубы по служебной лестнице быстро спустился среднего роста человек в фирменной красивой форме речника и белой фуражке с кокардой впереди. Он широко улыбнулся уставившимся на него женщинам и спросил.

– Что девушки – красавицы, помощь какая нужна?

– Не-ка.

– Если кто- то из вас уехать хочет, так поднимайтесь, увезём хоть до Красноярска, место на теплоходе найдётся.

– Не-ка.

– А что же вам тогда нужно красавицы?

– Мы хотим рыбу продать. – Анна откинула подтоварину с мешковиной и показала на осетров рукой.

– Вот.

– Ах ты, какие красавцы лежат, да где же вы их взяли- то?

– Сами поймали.

– Да неужто сами, и что, живые ещё?

– Конечно живые, вон ещё жабрами шевелят.

– Конечно купим, давайте их сюда.

Стоящий рядом матрос принял концы верёвок и быстро выдернул рыбин на палубу теплохода, а человек с верхней палубы – наверно это был штурман – подал руку Анне, и так же быстро, как матрос осетров, выдернул её из лодки и поставил рядом с собой. Евдокия покидать лодку наотрез отказалась. Штурман кому-то махнул рукой, и двигатели снова зашумели, за кормой теплохода появились страшные буруны воды от крутящихся огромных винтов. Как бы оправдываясь, штурман заявил.

– Нельзя нам стоять, расписание.

Анна с любопытством смотрела, как прибежавшие ещё матросы надели на осетров большие мешки и потащили их прямо в мешках куда-то внутрь теплохода.

– Только это, мы их не взвешивали, у нас безмена с собой нет.

– Ничего, у нас всё есть, подождите не много, откуда же вы здесь взялись, такие молодые, красивые?

– Да колхозницы мы, доярки, здесь на острове с коровами на откорме находимся.

– Колхоз-то осиновский наверно?

– Да, осиновский, колхоз имени В.И.Чапаева.

– И не страшно вам здесь одним, ведь надоело наверно, поехали девчонки с нами в город, вон вы какие здоровые и румяные – кровь с молоком. – И он лихо подмигнул Анне. Та засмущалась, рука её машинально пробежала по пуговичкам рубашки, уж не расстегнулась ли какая случайно.

– Не, нам нельзя уезжать, у нас тут коровы под присмотром. Наугад поставили два самолова в протоке, недалеко от берега, вот и попались нам две рыбины, только больше никого нету, уже три дня, как самоловы стоят, а всё пустые, наверно пристойные осетры были. А осётр один должен быть икряным, у него вон какая чёрная полоса посреди пуза идёт.

– Ну что ж, икру мы тоже едим и он снова лукаво подмигнул женщинам.

Анна от волнения и своего рассказа вся распалилась, раскраснелась, глаза её возбуждённо блестели, встречный ветерок приятно освежал кожу лица и перебирал пряди волос на висках. Евдокия, вся сжавшись и уцепившись обеими руками за борт лодки, молча сидела на беседке, и со страхом смотрела на огромные буруны воды позади кормы теплохода. Тут подошёл матрос, который вытаскивал осетров и что- то шепнул штурману на ухо.

– Понятно. Так красавицы, взвесили мы вашу рыбку, вам причитается сто шестьдесят рублей.

Он быстренько достал бумажник, отсчитал и подал Анне деньги, та зажала их в кулаке.

– Ой, спасибо.

Штурман снова взмахнул рукой и теплоход сбавил скорость.

– Да вам спасибо девушки – красавицы, удачной вам рыбалки.

Штурман снова подал Анне руку, она уцепилась за неё и через секунду уже снова стояла в своей лодке. Матрос снял с кнехта верёвку и кинул её в нос лодки, а штурман снял с головы фуражку и, махнув ею над головой, громко крикнул.

– Счастливо!

Немногочисленные пассажиры, стоящие на прогулочной палубе, с интересом смотрели на сидящих в лодке и медленно отплывающих от теплохода женщин. Лодку сильно качало на накатывавших одна за одной волнах, но женщины, казалось и не замечали этого. Теплоход поднял их вверх до самой середины острова Еловый, и теперь им надо было спускаться по течению обратно. Женщины не могли сдерживать нахлынувших на них чувств, Анна эмоционально взмахивала кулаком с зажатыми там деньгами и восторженно говорила.

– Ну вот, я же говорила, что всё нормально будет, я же говорила, теперь у нас с тобой есть деньги, по целых восемьдест рублей. Я себе крепдешина на платье куплю, ребятишек на зиму одену и конфет им напокупаю.

– А я туфли куплю себе, настоящие, белые, которые в магазине стоят, и их никто купить не может, я ведь таких денег в жизни в руках не держала.

Тоскливо кричали чайки, они целым табуном сопровождали теплоход, очевидно люди на корабле подкармливали их, периодически бросая за борт кусочки хлеба. У чаек была своя жизнь, свои заботы и проблемы, которые они и решали своими, только им известными методами.

Лодка, прижимаясь к самому берегу, огибая каждый подводный камень, медленно шла навстречу течению. Было начало сентября 2010 года. Стоял обыкновенный осенний пасмурный день, дождя не было, но встречный ветерок был весьма прохладным. Фёдор, тепло одетый в защитного цвета брюки и куртку, сидел на передней беседке и старался ничего не опустить, всё рассматривал, расспрашивал, иногда включал видеокамеру. Лодка была с дистанционным управлением, за рулём сидел одетый в меховую куртку, длинные резиновые сапоги и зимнюю шапку – ушанку – шустрый, разговорчивый дедок. Иногда его было не понять, или он что – то рассказывал собеседнику, или рассуждал сам с собой вслух.

– Ну, вот Фёдор и Порог мы проехали, когдато здесь целый посёлок был, домов двенадцать, пятнадцать стояло, а сейчас одна избушка осталась, и живёт здесь каждое лето один работник, его смотрителем Порога зовут. На обстановку он не выезжает, там бакенская самоходка справляется, а в бинокль все бакена видит. Ведь в любой момент какое-нибудь плывущее бревно бакен с места сбить может и тогда беда может приключиться на реке. Он увидит в бинокль и тут же сообщит об этом по рации кому следует. А повыше Порога ещё курья есть с лебедями, с десяток лет назад поселилась здесь пара лебедей, птенцов вывела и с каждым годом их становится всё больше и больше. Красивая птица, гордая и умная. Ведь фарватер рядом, и лодки и теплоходы идут, а они живут и гнездятся здесь, а потому живут, что их никто не трогает, никто в эту курью не заезжает и не заедет. Эти птицы – наша краса и гордость. Все знают, что шугани их здесь хоть один раз и улетят они в другие, более спокойные места, их ведь здесь собирается уже до пятидесяти штук.