Читать книгу Небесные люди - Петр Ингвин - Страница 4

Мама Риена не оправилась после родов. Она выжила, но разве это жизнь – с неправильно сросшимися внутренностями? Все силы уходили на то, чтобы поставить на ноги единственного ребенка, и если бы не жившая неподалеку бабушка, почти поселившаяся у них после рождения Норы, и не посильная помощь папы Ноджа… Папа не бросил маму, как, по слухам, произошло бы в любом соседнем племени. Он знал, что ни другой жены, ни, тем более, детей у него больше не будет, и редкое свободное время посвящал «своим девочкам». Нора любила папу и безмерно жалела маму, а те ее просто боготворили. Счастливая семья – сказали бы многие, кто не знал, какими трудами ковалось это счастье. Впрочем, судя по брани и постоянным крикам из соседних контейнеров, более облагодетельствованные судьбой люди похвастаться счастьем тоже не могли. Может, оно не в отсутствии проблем?

О присутствии счастья человек узнает, только когда его потеряет – Нора осознала это со смертью мамы. Чуть раньше из жизни ушла бабушка. Счастье кончилось. То есть, до этого момента оно, оказывается, было, а теперь…

Все изменилось. В жизнь пришла пустота – тягостная, жуткая, невыносимая.

Папа был солдатом, следил за пустыми землями. Ночевать дома ему удавалось не чаще, чем позволял график – сутки отдыха через пять рабочих. И даже это не всегда получалось: или нужно было подменять заболевшего, или просто не оставалось сил часами идти через пустыню, чтобы побыть немного в родных стенах. А когда добирался, он падал на тюфяк и отключался. Можно было по стальным стенам молотком стучать – папа не проснулся бы.

Пусть мама, пока была жива, почти не вставала с постели, но за Норой следила и каким-никаким воспитанием занималась. После ее смерти приглядывать за жаждавшей познавать мир непоседливой девочкой стало некому.

Выходить из дома Норе категорически запрещалось. То, что ее годами держали взаперти, не было чем-то особенным, так поступали со всеми девочками. Обычная женская доля. Папа объяснил почему. Во времена большого беспредела, что случился после катастрофы, племя едва не погибло в бою с бандитами. Ныне такого произойти не могло, беспредел закончился примыканием большинства племен к договору о Дорогах. Тех, кто отказался, игнорировали или совместно уничтожали. После подписания договора больших банд в округе не осталось, они захватили земли в более богатых краях, где и осели, или были перебиты. Но это произошло чуть позже, и одна жившая разбоем лихая компания успела разграбить поселок, забрала все ценное и ушла дальше. Они увели почти всех девушек племени. Многих жителей убили. Чтобы избежать нового нападения, нужна сила, нужны люди. В те времена правил молодой король-неумеха, позже прозванный так из-за неспособности организовать оборону. Прозвища у него были и похуже, но с этим согласился даже сам бывший король, которого, в конце концов, посадили на кол. Место неумехи занял нынешний король-колдун, тогда еще просто король Джав – активный, жесткий, умный. Хитрый. С тех пор никто не погиб из-за нелепых действий правителя. Погибали по другим поводам, оттого и странное прозвище прибавилось к титулу нового владыки.

Наладить жизнь новый король сумел. Для увеличения численности в племени стали давать приют шатунам. Пришлось делать выбор, и король предпочел риск. Если человек обязывался жить по местным законам, он становился своим. Первое время за новенькими следили, потом это стало ненужным – нарушать правила не было смысла, любой проступок грозил смертью, а смерть – именно то, от чего люди бежали из других мест. Причины у всех были разные, здесь о них знал только король, остальные в подробности не вдавались и принимали новых соплеменников как равных.

Главной проблемой стала нехватка женщин. За каждую между холостыми мужчинами шла нешуточная борьба с интригами и мордобоем. Для женщин это в конце концов обернулось затворничеством. Теперь каждый выход без сопровождения родственника давал окрестным мужчинам намек, что женщина ищет приключений либо недовольна своим мужчиной, если таковой имелся. Это приводило к дракам, а те – к членовредительству вплоть до смертоубийства. Терпеть беспредел местного масштаба король не намеревался. В племени каждый боец наперечет. А как запретить драки? С тем же успехом можно заставить солнце сесть на востоке. Умный правитель не издает законов, которые не будут выполняться, тогда он перестанет быть правителем. И король-колдун избрал другой путь.

Проще страхом заставить женщин сидеть по домам, чем разбираться с враждующими мужиками. Это и было сделано. Через годы другая жизнь воспринималась сказкой, женщины превратились в домоседок, а мужчины тратили силы на заработок – чтобы обзавестись женой, ее нужно купить. Меньше женщин – выше цены. А женщин было о-о-очень мало.

– Понимаешь?

– Да.

Слишком быстро ответила. Папа нахмурился:

– Нора, это не шутки. На кону наши жизни.

– Я все понимаю.

Она кивала, слушая папины истории и наставления. Да, нельзя выходить без родственника мужского пола, который у нее всего один. Нельзя попадаться на глаза чужим дядям, особенно неженатым или, тем более, вдовым. Как отличить одних от других папа не рассказал, а вывод озвучил естественный: ради безопасности за дверь вообще не выходить, еду он принесет и мусор с отхожим ведром вынесет. А если приспичит, на то есть женский час.

Женским часом, когда мужчины поголовно дрыхли после трудов праведных, называли рассвет. Закутавшиеся с головы до ног фигуры выходили из служивших домами контейнеров, и выливали в ближайший овраг отхожие ведра. Иногда они переговаривались, но даже подружиться не успевали, не было времени. Час только назывался часом, правила обязывали вернуться домой до того, как мужчины пойдут на работу. Нора прикладывала ухо к стене, но долетало не больше, чем краткое перекидывание словами:

– Когда третьего ждешь?

– Через месяц. Надеюсь, на этот раз будет девочка. Лучше бы две.

– Гилла родила близнецов, двух пацанов, Джамирас ей почки отбил.

– И что будет делать, когда она сляжет на полгода или совсем скопытится?

– К тебе посватается. У него денег много.

Для Норы именно это казалось настоящей жизнью. Каждое слово – откровение.

Ей запретили выходить даже в женский час. На это были причины, но как заставить ребенка усидеть на месте, когда вокруг – огромный непознанный мир? Душу переполняла зависть к девочкам, у которых были братья. Днем они вместе ходили за водой, иногда даже играли – Нора видела это через щели в стальных стенах. Дом постепенно ветшал, а на новый папе никогда не заработать. Едва хватало на пропитание. Выходом было удачное замужество, но до него требовалось дожить без непоправимых приключений. И найти хорошего супруга для такой, как она, представлялось проблемой.

Мама умерла, когда Норе исполнилось одиннадцать. Незадолго до этого мама сшила ей рюкзак из старой отцовской куртки – большой, красивый, со множеством ремешков и застежек – и Нора как вышла в нем на улицу в первый раз, так без него ее больше не видели.

Выйти заставил невыносимый запах. Безветренная погода стояла почти неделю, палило солнце, и дом раскалился так, что приходилось сидеть в яме в земляном полу. Папа не возвращался уже третью вахту, и когда вернется – неизвестно. Нора гордилась папой, он был настоящим героем. То, что он рассказывал, бывая дома, в ее глазах делало его сверхчеловеком. Такие события! Такие подвиги! Такие испытания! Будь папа Нодж гвардейцем, все сложилось бы по-другому, но он служил обычным постовым. Солдаты племени делились на постовых внешних и внутренних, последние назывались королевской гвардией, они охраняли жилище короля, самого владыку и Дороги. Таможенные посты на Дороге давали дополнительный приработок, а работа по охране главного человека племени позволяла меняться каждые пару часов и, соответственно, ночевать дома.

Семье Норы не повезло. Видеть папу дома каждый день оставалось несбыточной мечтой.

Чтобы устроиться в королевскую гвардию, нужно дать подношение Ферзю – так в народе называли настража Боно. Нора не знала, что слово «ферзь» значило раньше, но звучало оно внушительно. «Настраж» был понятнее, это всего лишь сокращение от «начальник стражи».

На подношение в семье не было средств, поэтому папа служил обычным постовым – их еще называли пустынниками, по расположению постов. Посты располагались в особых точках далеко за пределами поселка, откуда хорошо просматривались окрестности. Дежурили по четверо, двое постоянно обходили назначенный участок, третий смотрел вокруг, четвертый отсыпался, периодически меняясь с третьим. Вернувшаяся пара отправляла в пеший дозор отдохнувшую. После пяти суточных дежурств давался день отдыха, затем постовых тасовали и в новом составе отсылали на другие точки – чтоб не могли сговориться с шатунами, контрабандистами или с возможным противником. Король Джав хорошо усвоил урок, стоивший трона и жизни прежнему правителю.

После смены папа приходил редко, но Нора знала – он вернется. Папа всегда возвращался. А если бы – тьфу-тьфу-тьфу – что-то случилось, ей бы сообщили. До сих пор к контейнеру Ноджа никто не пришел, это радовало – с папой все хорошо. Встав в женский час, Нора надела грубое белье, сшитое себе самостоятельно, натянула рубашку и юбку, влезла в плетеные босоножки и крепко застегнула на животе опоясывающий ремень рюкзака. Поверх всего она закуталась в мамин платок и только тогда отворила дверь.

Такой ее увидели впервые – тоненькой неразговорчивой брюнеточкой с рюкзаком за плечами. Женщины молча оглядели ее, кто-то хмыкнул. Несколько девочек пошушукались, но в разговор не вступили.

Вокруг простиралась иссушенная земля. Ветер, скучая, бросал пыль в лица согбенных от тяжелой жизни людей, обсыпал облезлые контейнеры. Говорят, в других племенах люди живут в каменных домах – таких, как в руинах Города, что доживает свой век за отравленным озером. Даже представить трудно. Как прикрутить полку к бетонной плите? Как в толстом потолке проделать дыру для освещения?

Нора молча шла к отхожему оврагу под прожигающими взглядами, в которых было все: любопытство, жалость, высокомерное презрение, равнодушие…

И тут Нора вспомнила. Люди, когда встречаются, здороваются, она видела и слышала это постоянно. И первой, как помнилось, поздороваться должна младшая.

– Здравствуйте, – сказала она.

Лица вокруг просветлели.

– А мы уж думали, что немая. Такая здоровая вымахала, а Нодж тебя все от людей прячет. Ущербная, поди? Открой лицо, нас не надо стесняться.

Под десятками уставившихся на нее глаз Нора размотала платок.

Папа всегда называл ее красавицей. Надраенная до блеска стальная пластина, в которую он смотрелся, когда подрезал бороду, ей, долгими месяцами безвылазно сидевшей дома, показывала маленький носик, тонкие яркие губы и огромные глазищи, карие, как свежепокрашенный контейнер (в их районе таких всего два, у лекаря и у новоиспеченного гвардейца, который наскреб на подношение). Высокий лоб и бледные щеки окутывала роскошная тьма – длинные иссиня-черные волосы, за которыми Нора ухаживала как умела. Она даже тряхнула головой, чтобы все увидели ее гордость и старания. С фигурой тоже все было в порядке – чтобы не превратиться в рыхлое страшилище, как Рафиза, жена горшочника, дома Нора все время старалась двигаться: приседала, изгибалась на все стороны, ходила колесом и прыгала по стенам, где было за что зацепиться. Это сказалось на внешности. Во взглядах проскользнул интерес, брови изумленно вскинулись, послышалось удивленное цоканье языком.

Одна из женщин, тощая жердь с синевой под левым глазом, проговорила:

– Симпатичная мордашка.

– И не только мордашка, – поправили ее другие.

– Папаша не зря держал конфетку под замком. Теперь ее съедят.

Нора промолчала. Когда на рассвете женщины проходили мимо ее дома, она слышала их разговоры, и этот ничем не отличался от прочей пустой болтовни. Ее хотели увидеть – ее увидели. Можно заняться делом. Она вновь замоталась в платок и шагнула к краю оврага.

Жердь не оставила ее в покое:

– А рюкзак зачем?

– В нем запасное ведро!– хихикнула девчонка чуть старше Норы.

– Это память о маме, – сказала Нора.

– Память о маме надо носить в сердце, а не на спине, – процедила присевшая на землю старуха. Она казалась такой старой, что вряд ли подняла бы наполненное ведро. Видимо, приходила ради общества. Сутками сидеть взаперти, говорили, некоторых даже до сумасшествия доводило.

Сумасшедших, кто мог представлять опасность, в племени сначала надолго запирали в ожидании, будет ли новый приступ… а как ему не быть, если из солнца и аромата улицы вновь поместили в темень и вонь контейнера?! Любой сорвется, даже здоровый. Это объявляли угрозой и от носителей неправильных мыслей избавлялись. А уродцев сразу предавали смерти: люди знали, что бывает с отступившими от этого правила. Из уст в уста передавались страшилки про нечисть и про целые племена, уничтоженные неизвестной заразой. Виновным, как правило, объявляли скрытого нелюдя, которого пощадили сердобольные отец и мать.

Законы племени позволяли долгое время скрывать любую необычность: никто не имел право пересечь порог чужого дома, если нет губительного для племени повода. Также на границе действовало правило: никто с особенностями, из-за которых могут пострадать люди, ни под каким предлогом границу не пересечет. Когда у соседей родился двуносый сын, его сожгли. Еще ходили слухи, что кто-то сразу закопал ребенка, не показав, что именно у него не так. Зато в поселке благополучно выросли девочка-карлик с маленькими ножками и девочка-даун с лицом как у пьяницы, которого приложили о кирпичную стенку. На той и другой кто-то женился. Правда, если бы с такими особенностями родились мальчики, никто не дал бы за их жизни гроша. Папа говорил: «Все люди разные, есть высокие и низкие, толстые и худые, черные и белые… в общем, всякие. Но они почему-то не любят тех, кто хоть чем-то отличается от большинства. Никогда это не забывай».

Нора стала ходить к оврагу ежедневно. Потом папа рассказал, что одни приняли ее за двинувшуюся умом на почве маминой смерти, другие решили, что под рюкзаком скрывается горб, из-за этого за Норой закрепилась кличка Горбатая. Поскольку говорила она складно и отличалась завидной привлекательностью, соплеменники в конце концов ласково прозвали ее Горбушкой, и это прозвище прилипло намертво. Скорый расцвет уже сейчас привлекательной Норы сомнений не вызывал, и поступили первые предложения.

Сначала посватался безногий солдат, бывший папин сослуживец, нуждавшийся в постоянном уходе. Ему требовалась не столько жена, сколько сиделка, и пусть Нору он не видел, но представлял по рассказам других. Видимо, рассказы впечатлили.

Вторым посватался сосед Леон из контейнера слева. Его предложение было даже двойным: не имея за душой ни гроша, он готов был жениться как сам, так и взять психически ущербную девочку для единственного сына и наследника. В чем состояло наследство кроме долгов и разваливавшегося контейнера, сказать не мог никто, даже он сам.

Следующее предложение поступило от трижды овдовевшего старика. Замужество дочек от прежних браков принесло ему достаточно средств, чтобы не жить одиноко, но с возрастом и растущим количеством болячек соплеменники перестали считать его вариантом для своих чад. Каждый надеялся на внуков и, особенно, внучек, чего дряхлый жених никак не гарантировал. Нору старик посчитал подходящей партией: он закрывает глаза на ее возможные странности, а папаша Нодж получает достойного зятя и наследство в не столь отдаленном будущем. Наследство было ощутимым, но не факт, что старец не погубит еще одну молодую душу, чтобы позже пообещать посмертные блага родичам очередной претендентки.

Со временем предложения стали делать люди другого уровня – купцы, фермеры, гвардейцы. Сватались как мальчики (естественно, стараниями женатых родителей, жаждавших своевременно забронировать редкий товар), так и те, кто помнил молодую Риену – эти надеялись, что дочь окажется еще более лакомым кусочком и не менее хорошей хозяйкой. То, что они видели, когда Нора выходила в поселок в сопровождении папы, убеждало, что так и случится. Каждого из сватавшихся интересовало, в чем же изъян прелестной девочки – в голове, что для большинства никакого значения не имело, или в физическом плане, который для многих, у кого с деньгами негусто, тоже проблемы не составлял.

Папа Нодж никому ничего не сообщал и не обещал. «Всему свое время, – говорил он. – Когда Нора станет взрослой, тогда и решим, кто более достоин составить пару ее красоте».

Жизнь девочки по имени Горбушка разительно отличалась от прежнего существования затворницы Норы. Глядя, как под присмотром братьев некоторые девочки бегают наперегонки, прыгают через веревку и свободно ходят (в сопровождении, конечно же) по поселку, Нора плакала в подушку, набитую затхлым сеном, и до крови кусала руки. Ей тоже хотелось брата. Или друзей. Но дружить разрешалось только мальчикам. Приятельство мальчика с девочкой однозначно воспринималось окружающими как помолвка, а если это было не так, родители принимали меры. Какие – Нора не знала, но больше одного раза чужие друг другу мальчик и девочка никогда не встречались. Даже поглядеть друг на друга боялись.

Если нельзя гулять с кем-то, Нора решила делать это одна. Чтобы не скрипеть стальной дверью, она в особо темные ночи вылезала через тихо открывавшийся щит поверх дыры в крыше, удерживаемый от любопытных мальчишек только щеколдой.

Кстати, да, особо настырные мальчишки тоже не давали расслабиться. За Норой подглядывали, такое случалось не раз. Мальчишки есть мальчишки, это взрослые согласны подождать до ее превращения в девушку, а поселковым сорванцам до зарезу требовалось узнать, какой у Горбушки горб. И что это, вообще, такое, ведь горбатых никто не видел, горб – просто слово из прошлого.

Этой ночью папа, как почти всегда, был на работе, и Нора решила прогуляться. Дожидаться темноты пришлось в продуктовой яме – снаружи долго слышалась возня, к щелям в стенах то и дело приникали неугомонные лица, выискивая внутри жертву. Судя по звукам, мальчишек было двое.

– Лек, ну как? Видишь? – громко шептал первый.

– Тише, нас услышат, – отвечал второй, более осторожный.

– И что с того? Папаня у нее за тридевять земель, а она девка боевая, хоть и притворяется тихушницей. Может, захочет с нами поиграть?

С удовольствием бы поиграла. Но если об этом узнает папа…

Лек – знакомое имя. Это сын Леона из контейнера слева, того соседа, что сватался одним из первых. Дай папа Нодж согласие, и этот мальчик или его родитель в скором будущем стал бы ее мужем.

– Ну? – снова шипел первый. – Чего там?

– Да тише же, – отвечал Лек, примериваясь глазом к щели. – Кажется, что-то вижу.

– Где?! – Тень снаружи оттолкнула более мелкую. – Что?! Не вижу.

– Я и сам не видел, мне только показалось, что я что-то видел.

Нора тихо смеялась. Пока в доме не зажжешь лучину, мальчишкам ничего не разглядеть. Если, конечно, не подставляться под лунный свет. Поэтому она сидела в яме – заодно спасалась от жары, днем превращавшей контейнер в печку. Окон в местных домах не было, их заменяли щели и дыры. То и другое образовывалось от ветхости, но было очень кстати: без притока свежего воздуха внутри не выжить, а без света ничего не видно. Верхние отверстия, часть которых сделали специально, также служили для сбора дождевой воды, ведь маленького колодца в глубине продуктовой ямы, такого же, как в любом другом доме, не всегда хватало на все.

Поселок стоял на единственных во всей округе незараженных грунтовых водах. Вокруг, на десятки километров, питьевые источники давно иссякли или отравлены. Люди дрались друг с другом за лучшую долю, а проигравшие в отместку успевали изгадить нападавшим радость победы. В конце концов, жить в мире и торговать оказалось выгоднее и надежнее, но вода за пределами поселков осталась испорченной.

Соседями были столь же маленькие племена, выделялись только Лесные земли – сообщество нескольких королевств. Объединившиеся и установившие единую границу, они могли бы захватить соседей, если бы те представляли интерес. В том и загвоздка: какой толк умирать за клочок никудышней земли, где уйма народу существует за счет единственного источника? Если отравят и его, закроется Дорога, и последствия окажутся намного хуже. Нынешнее положение устраивало всех, никто не лез к соседям, и нельзя было придумать ничего лучше.

О племенах, шатунах и былых войнах рассказывал папа. Это так увлекало, что Нора потом долго не находила себе места. В четырех стенах делать нечего, только заниматься домашним хозяйством и всяческим рукоделием. Как все женщины племени, она ткала, шила, плела и вязала для себя и папы, для налога королю и на продажу. Этим ремеслом занимались все женщины. А когда руки заняты чем-то однообразным, в голову лезет тако-ое…

Нора мечтала – с утра до утра, с небольшим перерывом на сон. Весь мир сосредотачивался в щелках, откуда слепил яркий мир, и когда Нора, наконец, не вытерпела…

Она стала гулять по ночам. Самодельный люк в крыше, сделанный папой на месте большой дыры, отворялся почти бесшумно, и Нора, одетая в темное и с неизменным рюкзаком за плечами, отправлялась в пугающую чарующую неизвестность. Тогда она впервые разглядела звезды. Яркие огоньки представлялись глазами небесных людей, о которых ходило столько сказочных слухов. Звезды блестели над головой так близко, что казалось, будто можно зачерпнуть мерцающую горсть и полюбоваться поближе. Ночная прохлада звенела гулом насекомых, их песне вторило сердце. Упоения свободой, которое ощущалось снаружи, не передать словами. Сердце сжималось от невыносимости открывшейся бесконечности мира. Это были лучшие часы жизни.

Постепенно Нора осмотрела все закутки поселка. Выбиралась даже за его пределы. Отлучаться далеко и надолго было опасно – ее отсутствие мог обнаружить проснувшийся или рано пришедший со службы папа. Или что-то могло произойти с ней… но пока все удавалось. Окрестности становились все более знакомыми. Отлучки и возвращения Норы проходили незаметно – ночью мало кто выходил из дому, всяких работ-хлопот днем наваливалось столько, что на другое сил не оставалось. Нора этим пользовалась. Не спали только на постах, но их местоположение было известно, и смотрели оттуда, естественно, наружу, а не на поселок.

Это случилось неподалеку от одного из постов.

Двое. Она напоролась на них там, где никого не должно быть. Первый позыв – назад, без оглядки, пока не заметили…

Вместо этого Нора приблизилась и спряталась за валуном. Мужчина и мальчик оказались ей знакомы. Батрак Конидор и его сын Кост. Недавно Конидор, пытаясь взвалить на плечи неподъемный вес, повредил спину и больше не мог работать ни грузчиком, ни пахарем. И денег на лечение не было. И до того не блиставший богатством, он все отдал лекарю несколько лет назад, когда болели дочь и жена. Не спас. На то, чтобы добыть в дом новую хозяйку хотя бы как будущую жену для сына не было даже надежды – теперь до конца жизни отрабатывать долги, и еще сыну останутся.

Они плелись по песку – тощие, ободранные, почти высушенные. Кожа да кости. Удрученные позы, впалые щеки. Потухшие взгляды. У сына через плечо – перевязь с нехитрым скарбом, больной отец еле шел – каждый шаг давался с болью, и Конидор, видимо, больше сидел на привалах, чем двигался вперед. Кост усадил отца на землю, достал пластиковую бутыль и потряс над раскрытым ртом. Если оттуда что-то вылилось, то сущие капли – о пустоте бутыли можно было догадаться издалека.

В этой стороне нет дорог. В нескольких днях опаснейшего пути, на который отваживались только шатуны и редкие ныне контрабандисты, лежали Лесные земли. Из поселка, в котором обитало племя, Дороги вели только к людоедам и азарам. Купцы Лесных земель, находившихся с третьей стороны, когда проезжали здесь, всегда кляли последними словами отсутствие прямого пути: близок локоток, да не укусишь. Ныне дорог не строили. Усеянная скалами и непредсказуемыми трещинами пустыня, безводная степь, отравленное озеро, мрачный заброшенный Город… Путь часто оказывался смертелен для пешего, а для каравана становился вовсе непроходим.

Нора все поняла. Конидор с Костом бежали из племени и заблудились. Был бы какой-нибудь ориентир – солнце, луна или звезды… Изначально ночь обещала быть ясной, но ближе к полуночи небо заволокло непроницаемым потолком облаков. Направления исчезли. Скоро наступит утро, а беглецы еще не вышли из своих земель. Если пересекутся с дозорными, долг увеличится многократно. Король найдет способ получить свое – обычно он забирал близкого человека и делал ему больно до тех пор, пока строптивый не одумывался и не начинал вкалывать за четверых. Случалось, что Нора слышала вопли, плач и мольбы несчастных.

Король с легкостью давал в долг. За это его боготворили, для большинства он становился последней надеждой. А когда правителю что-то требовалось, должники шли на любые преступления всего лишь за намек на уменьшение суммы.

Большинство знало о последствиях, понимало опасность… но когда что-то случалось (а оно случалось обязательно) все равно шли на поклон к королю. У них не было выбора. Вернее, владыка создал систему, в которой выбор у людей отсутствовал.

Из-за подростковой горячности Кост в бедах семьи обвинил короля Джава – вслух, при свидетелях. Слова, которые не следовало говорить, были произнесены, и теперь люди сторонились Конидора с сыном.

Дело в том, что в племени периодически пропадали люди. Следов не оставалось: никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Никогда. Исчезали только неугодные королю, прямо выступавшие против него или что-то сказавшие – вот такие, вроде Коста. Ответственные за поиски гвардейцы ничего не находили. Поскольку судьба гвардейцев и благосостояние их семей целиком зависели от короля, происходящее наводило народ на определенные мысли. А король объявлял случившееся мистикой и колдовством. Не от хорошей жизни появилось прозвище «король-колдун». Называли так только за глаза – никому не хотелось, чтобы их тоже коснулось «колдовство» правителя.

Усилия Конидора и Коста пропали зря – им не дойти живыми до следующего источника воды, запас они растратили еще в своих землях, а направление потеряли. Нора сначала отпрянула, но когда все поняла… шагнула вперед.

Сгорбившиеся плечи беглецов чуть расправились.

– Кинь мне бутылку, – с пригорка сказала она Косту.

Тот послушно исполнил. Пластик со стуком проскакал по камням.

– Пустая, – сказал мальчик.

– Именно поэтому. – Нора наполнила бутыль из своей и бросила обратно. – За холмом справа овраг, как спуститесь в него, идите налево. Он несколько раз изгибается, придется много петлять между камней и трещин, но в конце вы попадете к трем сопкам. Там увидите отравленное озеро, обойдите его по краю, за ним будет Город. В нескольких часах от Города уже Лесные земли. Там найдете родник. Здесь, в овраге, есть пещеры, где можно пересидеть дневную жару. В их глубине на камнях выступает влага, можно лизать, чтобы не тратить воду – она пригодится при следующем переходе. Лучше идти ночью, дозорные ищут тех, кто может прийти из оврага, а дальше в сторону Города они редко ходят. Надеюсь, мы больше не встретимся.

Последние слова она говорила уже скрывшись в ночи.

На обратном пути вновь случилось непредвиденное. Очень похожее. Ей опять повезло первой увидеть две фигуры, суетливо делавшие что-то в скалах. Слышались шепот и возня.

Как всегда в таких случаях, наказы отца забылись, взыграло любопытство. Нора пошла на риск. Чужие тайны всегда интересны. Оказавшись на скале, под которой что-то происходило, она осторожно выглянула. Хотела только послушать, но в эту минуту облака превратились в полупрозрачную дымку, сквозь которую луна посеребрила проявившийся мир.

Внизу увлеченно возились в земле старые знакомые. Ситуация перевернулась: теперь Нора подглядывала за Борасом и Леком, столько раз пытавшимися застать ее врасплох наглым здоровяком и тщедушным скромнягой. Борас был старше нее на два года, Лек – всего на год, а выглядел ровесником: тихий, чуть сутулый, вечно прячущий взгляд. Когда Нора смотрела в трещины контейнера, Лека она просто не замечала, настолько он был никакой. Вот Бораса не заметить нельзя: большой, крепкий, пухлощекий, с глазами навыкате и взглядом, от которого бежали мурашки. Он лихо откидывал светлые вихры, в то время как Лек скрывал свои часто моргавшие глаза под блеклой челкой.

Мальчишки что-то прятали в камнях.

– Давай, – командовал Борас. – Теперь заваливай. И следы надо затереть, чтобы никто не заметил. А кто увидит – чтобы не понял.

Он резко обернулся – будто почувствовал, что за ним наблюдают.

Нора вжалась в скалу. Щека прильнула к холодному шершавому камню, сердце забилось в горле. Неужели заметят?!

Не заметили.

Она запомнила место, и когда мальчишки ушли, едва не бросилась к тайнику. Чувство времени заставило торопливо повернуть к дому, иначе до рассвета не успеть.

Два дня Нора не находила себе места в душном контейнере – в тот день вернулся папа, и следующую ночь Нора провела дома. Зато она расспросила про мальчиков. Борас оказался младшим сыном Ферзя, папиного начальника. Старший брат Бораса давно жил отдельно, женатый, между прочим, на дочери самого короля. Из щелей контейнера как-то раз Нора видела ее в сопровождении мужа и нескольких гвардейцев. Будь Нора мужчиной, никогда бы не взглянула на такую уродину. У мужчин, видимо, извращенный вкус. Или дело в другом? Неужели родство с королем выше удовольствия быть рядом с человеком, который нравится? На недостаток богатства мог жаловаться кто угодно, только не Ферзь. То есть, дело не в деньгах. Старшему сыну – своему наследнику – он мог выбрать лучшую из лучших: самую красивую, самую умную, самую трудолюбивую, самую нежную и обаятельную. И что же? Лучшей оказалась одутловатая кривоножка с редкими волосами и вечно недовольной гримасой на прыщавом лице. Но она дочь короля, и выбор, надо думать, делали не Ферзь и его сын. И, разумеется, не девушка.

Сама Нора мечтала о муже, который полюбит ее так же, как папа любил маму. Мужа, само собой, выберет отец. И выбор будет наилучшим – другого быть не может.

Правильнее сказать так: выбор будет лучшим из возможного. «Нужно быть реалистом», – часто повторял папа, когда разговор заходил о жизни.

«Борас был бы чудесным вариантом, – в ответ на проявленный интерес вздохнул он. Вопрос о мальчиках не прошел мимо его сознания, и были сделаны некие выводы. – Но это не наш уровень. Нужно быть реалистом. – Папины пальцы бездумно забарабанили по лавке. – Лек тебе тоже не пара – ни гроша за душой, только долги и скорые проблемы. Если к его проблемам добавить наши…» Он даже не договорил, только обреченно махнул рукой.

Папа хорошо знал семью Лека. Леон тоже служил постовым, его жена не так давно умерла, а до этого он потерял дочь – сестру-близнеца Лека, то ли заболевшую, то ли родившуюся с каким-то дефектом. С тех пор в семье исчезла надежда на будущее, отец и сын жили исключительно настоящим.

Итого: богач и бедняк, толстый и тонкий, живчик и размазня. Что могли прятать два столь непохожих мальчишки? Непонятно даже, что свело и держало их вместе. Какие у них тайны?

Они кого-то убили! В тайнике – труп!

Вряд ли. Тело проще скинуть в отхожий овраг, там и запах соответствующий, и никто не сунется посмотреть, что гниет внизу.

Или мальчишки втайне снабжают кого-то. Беглого, например. Или пришлого. В первом случае это грозило им неприятностями, о пределе которых страшно подумать, во втором приравнивалось к измене и привело бы к показательной казни обеих семей – настолько кроваво и жестоко, чтоб от одной мысли о чем-то похожем желудок выворачивало, а сердце сжималось в комочек и останавливалось.

Наиболее здравой казалась мысль, что Борас и Лек связались с контрабандистами и торгуют с ними. Это объяснило бы все. Правда, король боролся с контрабандой, и последних пойманных повесили на видном месте. Но это было давно. С тех пор о нелегальных торговцах не слышали. Теперь, если хочешь покупать-продавать, иди как честный человек по Дороге, плати пошлины, и тебе будут рады.

Представляется всегда самое интересное, а правда оказывается скучной. Нора улыбнулась. Скорее всего, если спрятанное будет еще на месте, она найдет обычные мальчишечьи тайны: игрушки или деревянное оружие, с которым более мелкие носятся по поселку, а старшим, как видно, лучше спрятать и играться, когда никто не видит. В общем, Нора едва дождалась и следующей ночью отыскала тайник.

Клад лежал на месте. В закопанном свертке оказался странный набор вещей. Первым бросилось в глаза оружие, отнюдь не игрушечное: лук с завернутой в пакет тетивой, пять стрел, десяток наконечников, красивый длинный кинжал и нож для продуктов. Кроме оружия, здесь была одежда из плотной ткани, под ней нашлись деньги и какая-то книжка. Картинки в книге интереса не возбудили, ни одного рисунка с людьми или хотя бы с животными. Так Нора сама бы нарисовала.

Она еще раз оглядела сокровища мальчишек. Нашли или украли? Неважно. Что-то взять – даже деньги, как бы ни нуждалась в них семья – Нора не посмела, все сложила на место и скрыла камнями, чтобы не заметили. Поверх заметенных за собой следов она насыпала песка, змейкой по камням: его как бы нанесло ветром. Чтобы в следующий раз, если следов песка не будет, узнать, приходил ли кто-нибудь.

Никто не приходил. Нора продолжала гулять по ночам, забираясь все дальше и дальше: окружающий мир был бесконечен и разнообразен. Степь, выжженная земля, каменная пустыня, Город…

Обычно поход начинался с каменных песков за отхожим оврагом – от глубокого разлома несло так, что гвардейцы и дозорные близко не подходили. Они предпочитали издалека наблюдать за уходящей вдаль трещиной, поскольку внизу она была непроходима – за гниющими горами отходов сразу начиналось усеянное острыми зубьями дно. Спуститься (лучше сказать – скатиться) и с огромным трудом подняться позволяли несколько песчаных склонов, в остальном овраг был непроходим, а большей частью просто опасен. Другой столь же благоприятной возможности улизнуть и вернуться не существовало: в степи дозорные могли появиться неожиданно, а натоптанную тысячами ног Дорогу, уходившую в одну сторону к азарам и в другую к людоедам, Нора вообще старалась не пересекать: на ней постовые бдительно глядели во все стороны.

Осторожность приносила плоды: в очередной вылазке Нора вновь заметила человека прежде, чем он среагировал на звук движения. А человек среагировал. Нора уже скрылась в расщелине, из которой можно сбежать в другую сторону от неизвестного, когда раздался его голос:

– Кто здесь? Я свой! Прох, фермер! У меня коза потерлась!

Назвать Проха фермером можно было с большой натяжкой. Участок в степи, который его семья взяла в аренду у короля, позволял с трудом выживать, а фермерами звали тех, кто продавал излишки. Как правило, это были богатые люди.

Ответная тишина насторожила Проха.

– У меня ничего нет!

Думает, что это шатуны. Несмотря на то, что взять нечего, для шатуна из людоедов он тоже подарок. Видимо, Прох подумал о том же.

– Уходите, и я никому не скажу, что здесь кто-то был!

Озабоченность, сквозившую в голосе, сменил откровенный страх. Нора понимала Проха. Один в ночи против неизвестного противника – ничего не может быть хуже. Враг наверняка вооружен. Даже если это не так, то готов на все, чтобы выжить. Оставлять свидетеля – все равно, что объявить о своем присутствии рядом с постом: поднимется тревога, и сначала солдаты, а затем все племя ринется на поиски чужаков.

Громко топая, Нора удалилась по трещине в абсолютную темноту. Ближайшее время Прох не будет звать на помощь, он сам сейчас дрожит и не верит в чудо спасения. Но когда вернется в поселок, обо всем расскажет – так поступит любой, кого волнует судьба племени.

Начнется паника – особенно после того, что ни постовые, ни гвардейцы никого не найдут. А они будут искать со всем пылом. Такими вещами не шутят, и Проху поверят безоговорочно. Что произойдет дальше?

Дальше – из-за чрезвычайности ситуации король может разово отменить закон о неприступности жилья. Пока не найдут постороннего. Разумеется, его не найдут, и проверки продолжатся, они коснутся каждого и будут особенно методичны и придирчивы. Что же она наделала…

В овраге что-то белело. Нора пригляделась. Быстро спустилась.

Та самая коза, которую искал Прох. Упала с обрыва на камни. Еще жива, но еле дергается и даже блеять не может.

У Проха, насколько слышала Нора, пятеро детей, а эта коза – единственное животное на ферме, последний источник существования. Мечты стать настоящим фермером разбились о реальность, к тому времени, когда дети подрастут и смогут помогать, он уже разорится. Если козу удастся спасти, это хоть какой-то шанс…

Надо ему сказать. И признаться, что в ночи была она – тогда хотя бы тревогу поднимать не будут.

Хорошо бы как-то сказать ему из темноты и сбежать. Но кто поверит голосу, который зовет куда-то напуганного человека? Придется назваться. А если не назваться, то ее все равно узнают по рюкзаку.

Что будет, когда о ночных похождениях станет известно? Пойдут невообразимые слухи. Папа заколотит люк. Жизнь снова превратится в ад.

И все же Нора вернулась на то место, где безуспешно рыскал Прох. Возвращаться без козы ему бессмысленно, он продолжал поиски. Только он все дальше и дальше уходил от оврага.

– Прох! – позвала она с пригорка, встав на нем размытой тенью. – Недавно ты слышал звуки, это были не чужаки. Я услышала про козу и нашла ее. Она в овраге, дышит.

– Кто ты, девочка? – спросил Прох.

– Поторопись.

Нора видела из щели и знала поименно почти всех, а ее многие не знали, как, например, этот фермер. Но теперь узнают. Неважно. Дело сделано. Лучше потерять ночную свободу, чем жизнь.

– Спасибо! – донеслось вслед.