Читать книгу Небесные люди - Петр Ингвин - Страница 6

Глаза, непривычные к свету, слезились, а поднятая ветром пыль заставляла щуриться даже больше, чем слепящее солнце. Все собрались перед домом. Именно все: праздник – он праздник для каждого, и женщины в этот день допускались к выходу наружу. Насколько бы ни была семья бедна, но у каждой девочки, девушки, женщины и даже старухи имелось выходное платье – именно для таких случаев. За платьем ухаживали, украшали его орнаментом и кружевами и год за годом перешивали по размеру. И счастливый день наступил. Пестрая толпа галдела в ожидании, с минуты на минуту полог установленного перед королевским жилищем шатра, где к празднику вырыли купель, отворится, и с окраины поселка покажутся нарекаемые. Шатер был старинный, с пленочными окошками, застежками-молниями и синтетическими тросами. На гудевших выцветшим брезентом стенках красовались несколько кроваво-красных крестов – еще от бабушки Нора слышала, что кресты символизировали смерть, в прежние времена их ставили на могилы. В шатре можно поселить большую семью, но после праздника конструкцию убирали, а кроме праздников ее использовали как выездную королевскую резиденцию, когда правитель изволил путешествовать по окрестностям. Впрочем, такого давно не случалось, за пределы поселка король-колдун старался не выходить.

На праздник Нору привел папа – одна она идти не хотела. После всего, что случилось…

Все больше людей верили в ее исключительность. На Нору бросали взгляды. Мужчины – удивленные, женщины – восторженно-завистливые, Борас и Лек, каждый в своем углу – задумчивые и сверлящие, выворачивающие наизнанку, так что в кишках начиналось гулкое шевеление. В сны парни явно не верили, и искали подвох.

Люди выстроились двумя рядами, образовался длинный коридор, по которому к купели пройдут новые члены племени. Толпа радостно загудела: у шатра началось пока скрытое от Норы движение. Два гвардейца, выделяемые в толпе по каскам с рогами и перьями, проследовали ко входу и отворили полог. Взорам открылась купель – наполненная водой яма, место нарекания. Внутрь торжественно проследовали король, несколько человек свиты, включая настража, и шесть гвардейцев с обнаженными клинками – прямой намек, что праздник праздником, а обычных правил поведения никто не отменял.

Те, кто собрался снаружи, один за другим оборачивали головы в противоположную сторону: вдали показались новенькие. Первым шел парень, с которым у отравленного озера разговаривала Нора, за ним его мать и сестры. Замотанные в грубые полотнища, они вступали в лоно племени как только что родившиеся – не обремененные ни историей, ни имуществом, ни родством с кем-то другим. От всего, что у них было, включая собственное прошлое, сегодня они добровольно отказались, а то, что требуется для жизни, им дадут. Один за всех, все за одного – главный девиз, без которого племя обращается в стадо и перестает существовать. Девиз работал. Сосед мог ненавидеть соседа, в семьях мог быть раздор, но стоило появиться общему врагу или несчастью – племя вставало плечом к плечу и вместе сражалось с бедами. От новичков ждали того же, а для этого отказ от прежних клятв и новая присяга обставлялись так, чтобы запомнилось. Для одних это живописный переломный момент в жизни, для других – зрелище, не такое частое, как хотелось бы, и просто повод побыть на людях. В итоге все были счастливы.

Парень, проходя мимо Норы, кивнул ей. Она опустила взгляд. Да, спасла, но это было во сне – так всем сказал король, значит, так и было.

Она подняла глаза, только когда парень вошел в проем шатра. Неважно, как его звали раньше, сейчас он был просто парень – прежние имена отныне не действовали. Конечно, Нора спросила бы при случае… но лучше об этом даже не думать. Прошлое нарекаемого человека как бы стиралось из общей памяти, нарушения карались.

Нарекаемых женщин гвардейцы остановили снаружи, полог за парнем закрылся. Началось священнодействие.

– Покайся, и дни твои будут счастливы, а ночи спокойны, – донеслось из шатра. – Что недостойное свершил ты в прошлой жизни? Какой груз несешь? Очисть совесть, смети с души мусор, стань изнутри таким же светлым, как снаружи.

Люди перестали держать линию и превратились в толпу, напиравшую на перекрывших вход гвардейцев. Многие заговаривали между собой, кто-то ругался на загородившего обзор соседа, ему что-то резонно отвечали, третьи шипели на обоих мешающих слушать… Гул нарастал, слова из шатра едва пробивались:

– Поведай о грехах, своих и известных тебе чужих…

Из-за сплошной стены голов Норе не было видно происходящее, а поднявшийся шум перекрывал речь короля. Это было неважно – каждый обряд нарекания повторялся с точностью до слова и движения, а тихую исповедь новеньких все равно не слышал никто, кроме склонившихся к грешнику правителя и настража. Про то, что происходило внутри шатра, Нора знала только по рассказам папы – с высоты его головы внутренности шатра частично просматривались, а об остальном он знал от гвардейцев-участников обряда: после исповеди нарекаемый спускался в купель, где сбрасывал полотнище и был дважды окунаем в воду – погружения олицетворяли покаяние и очищение. Нора понимала и не объяснявшееся вслух: одновременно с заявленной целью омовение в присутствии короля и вооруженных гвардейцев выявляло возможную ущербность. В этом случае преступника убивали и народу предъявляли доказательства преступления против жизни. За очищением следовало главное: собственно нарекание.

Нараставший гул неожиданно стих, как по команде. Скорее, именно по команде, которую не слышала или, если подана жестом, не видела со своего места Нора. Снаружи установилась тишина, и каждый пытался уловить что-то из говорившегося внутри. На миг между головами и спинами образовался просвет, в нем мелькнул король-колдун, его руки совершали крестообразные пассы над погрузившимся в яму парнем, доносилось неразборчивое бормотание. Это тоже способствовало прозвищу «колдун», а нарекание обретало мистический смысл. Пусть это всего лишь игра, но она выполняла свою роль. Племя завороженно наблюдало за правителем. Для многих колдовская сущность обряда была так же реальна, как собственное тело.

Толпа полностью загородила шатер, и о творившемся внутри Нора могла догадываться только по вновь поднявшемуся шуму: началась часть, которую король называл кровосмешением. Из сделанного на руке надреза кровь желающего занять место в племени добавляли в пакет с кровью убитых на ферме куриц и затем брызгали на новичка: символ того, что племя впускало в себя свежие кровь и плоть. Затем происходило третье, окончательное омовение, означавшее вход в новую жизнь. При этом король опять водил над омываемым руками и говорил старинные священные фразы. Всех, кто называл эти действия непонятным словом «святотатство», не осталось в живых – основную часть еще в давние времена перебили бандиты, последние сгинули в пустыне, что тоже не добавило королю-колдуну доверия, зато укрепило суеверных в его колдовской силе. Теперь люди побаивались не только солдат, стоявших на страже власти, но и непонятных заклинаний.

Король этим пользовался – разговоров о новых выборах нельзя было даже представить. В свое время первым королем племени избрали лидера, сумевшего организовать выживших и наладить сносную жизнь на неуютной территории. Общими усилиями выстояли в борьбе с беспредельщиками, но один раз проиграли – это было при втором короле, сыне первого. От племени остались жалкие осколки, мужчинам не хватало женщин, и короля-неумеху сместили. На выборах победил Джав. Собственно, это он, как говорили, и устроил заварушку с выборами. С тех пор и властвовал. И никто не сомневался, что следующим владыкой станет его первенец Джак.

– Нарекаю… – громко раздалось в шатре.

Других слов некоторое время было не разобрать, донеслось только последнее восклицание короля:

– Ош!

– Ош! – хором подхватил народ. – Ош!!!

Парня нарекли именем Ош. Теперь это имя его семьи. Оно не походило на те, что были у предков – король-колдун говорил, что следует о многом забыть, чтобы двигаться дальше. Они построят новый мир, а от пережитков надо избавиться. Фамилий, как у предков, в племени тоже не было, родство определялось по отцовской линии. Первенцев называли кратко, в один слог, начало в котором повторялось – это и было тем, что раньше считалось фамилией. Следующим сынам давали имена на один слог больше. Например, трех сыновей короля Джава звали Джак, Джарван и Джамирас. Имущество семьи наследовали исключительно сыновья-первенцы, и всегда можно было определить, кто имеет право на наследство, а кому предстоит нелегкая жизнь.

У девочек количество слогов в имени роли не играло. Двух дочерей короля звали Джаяна и Джабора. Поскольку девочки наследницами не были, имена им давались произвольно, имело значение только начало имени. Нору назвали Норой, и всем сразу ясно, что она – дочь Ноджа. В женских именах ценилась исключительно красота звучания.

Детям имя выбирал отец, а если отец на момент рождения погибал, то король. Имя давали не сразу, а когда становилось понятно, что ребенок правилен и жизнеспособен. За все отвечал отец, и если он обманывал племя, карали всю семью. Такое тоже случалось, ведь закон, по которому чужой – даже король – не может переступить порог дома, действовал нерушимо, как бы это кого-то ни раздражало. Дом – святое место, там жила душа семьи, и туда нельзя пускать посторонних. Некоторые сердобольные родители этим пользовались. Тем хуже было для них, когда обман вскрывался. За гибельное для окружающих сохранение жизни больному или при другой угрозе племени карали все семейство.

Из шатра вышел новонареченный Ош – в свежей одежде, очень простой и крепкой, чтобы носилась долго. Следующую он купит уже за собственный счет.

Ош поклонился:

– Добрые люди, клянусь быть вам другом и братом отныне и до смерти.

– Ош!!! – грянула в ответ толпа.

Дождавшись тишины, Ош продолжил:

– Еще раз хочу поблагодарить каждого за доверие, а также лично его величество и великую спасительницу, явившуюся сквозь ночь, когда моя семья умирала. Только благодаря вам всем я, мама и сестры живы. Спасибо.

Он вновь склонился перед толпой.

В проеме шатра появился король:

– Не девочка спасла вас, а высшие силы, которые помогают племени. Сама судьба привела вашу семью именно сюда, и мы надеемся, что вы сумеете быть благодарными.

Под бурные крики церемония продолжилась – Ош встал между другими как равноправный член племени, а в шатер по очереди заходили его мать и сестры. Из купели к народу вышли Ошая, Ошима, Ошура и Ошанья. Семье дали не только имя, но и жилье – проржавевший и почти разваливавшийся контейнер на окраине. На остальное и на что-то лучшее они должны заработать сами, а если какие-то предметы обихода, инструменты или еда необходимы срочно, король обещал одолжить на это столько, сколько понадобится.

Праздник завершился. Переговариваясь, народ расходился по домам, трое назначенных королем работников собирали шатер, еще несколько ждали, чтобы засыпать купель до следующего нарекания. Не прошло и получаса, как поселок опустел, и жизнь вернулась в прежнее русло.

Несомненно, Лек все рассказал приятелю, потому что в первую же ночь, когда папа Нодж отправился на службу, у контейнера Норы раздалось:

– Откуда знаешь нашу тайну?

Говорил Борас – жестко и требовательно. Объяснение со снами его не устроило.

Другого у Норы не было.

– Не понимаю, для чего нужен такой комплект, – сказала она в ответ. – Оружие, вещи, деньги…

– Еще кому-нибудь рассказала? – перебил Борас.

– А раньше ты казался мне умным. Если бы рассказала, припрятанное изъяли бы, а вас прижучили. Здесь одно из трех: возможно, вы помогаете в чем-то противозаконном кому-то из нашего племени, и это преступление. Либо вы помогаете чужакам, а это уже измена, что намного хуже. И третье: вы сами хотите сбежать.

Нора оборвала себя. Именно третье! Трупы, помощь преступникам, связь с чужаками и прочие фантазии – ерунда. Борас и Лек упорно и методично готовятся к побегу, именно это связывает их, таких непохожих.

Нора перевела дыхание.

– Заткнуть мне рот можно одним способом: убить. Возможно, вы придумаете, как это сделать, чтобы на вас не подумали, но кто поручится, что к тому времени о вашей тайне не узнают другие?

Повисла тишина. Нора глядела в щель. Борас кривил губы. Лек привычно прятал взор за упавшей челкой.

– Не знаете что делать?

Нора собралась с силами. То, что сейчас будет сказано, обдумано давно, но как это воспримут? Она проговорила как можно четче:

– Есть простой выход. Нужно, чтобы все посвященные в тайну были связаны ей.

– Не понял. – Лоб у Бораса напрягся, между бровей пролегли вертикальные складки. – Хочешь рассказать нам какую-то свою тайну, чтобы мы все зависели друг от друга? Хочешь раскрыть секрет рюкзака?

– При чем здесь рюкзак? Это память о маме, и кто коснется его словом или грязными лапами… и даже чистыми…

Заканчивать мысль не пришлось, выражение лица сказало остальное. Видимо, сказало очень доходчиво.

– Тогда совсем ничего не понимаю, – признался Борас. – Я, может быть, немного туплю спросонья, но быстро схватываю. Поясни.

– Мне запрещено выходить из дома, но я хочу побывать в тех местах, которые видела во сне. Когда пойдете в следующий раз, возьмите меня с собой. Потом я буду хранить вашу тайну, а вы – мою, о моей вылазке. Если, как вы боитесь, я выдам вас, то вы расскажете, что я лично ходила к тем вещам, а не увидела их во сне.

– Может быть, ты как раз и ходила? – логично предположил Борас.

Лек не вмешивался в разговор. Бросаемые им на приятеля взгляды показывали, что он не возражает. Нора тоже считала, что мир, пусть сначала без доверия и с опаской, лучше открытой вражды.

– Если я, по-твоему, везде хожу, почему я вас видела, а вы меня – нет?

– Тебя видели другие, – отрезал Борас.

– Но мы не видели, – признал Лек.

– А вы ходили несколько раз. Могу рассказать о каждом походе. Какой дорогой шли и что добавляли к уже спрятанному.

– Ты все же ясновидящая? – не удержался Лек. – По-настоящему?

– Частично. Я уже говорила. Сны, которые вещие, отличаются от прочих.

– Бор, я ходил к королю с ее сном, и все подтвердилось, каждое слово.

– Чего же она только нас всегда видит? Влюбилась, что ли?

Нору бросило в краску. Надо что-то сказать, а то все это выглядит глупо. Действительно, почему она столько знает именно о них?

– Я сны вижу о многих, – сообщила она как можно уверенней.

Борасу что-то пришло в голову, он ухмыльнулся:

– Расскажи про других, тогда поверим.

Лек затих с краю, и ему, кажется, очень хотелось, чтобы Нора доказала свою правоту.

– Я чужих тайн не выдаю, – твердо сказала Нора.

Лек вздохнул. То ли огорчился, то ли обрадовался.

– Тогда не верим, – пожал плечами Борас.

– И не надо, – так же равнодушно ответила Нора. – Я предложила решение, оно почему-то вас не устраивает, значит, придется искать другое. Оно, другое, у вас есть?

Лек зашептал приятелю:

– Какая разница, верим мы или нет. У нас будет такое же оружие против нее, как у нее против нас. Это лучший выход.

Нора ждала. Положительный ответ Бораса давал надежду на новую страницу в жизни. Условий, которые она предложила мальчишкам, папа, конечно, не одобрит, но ему и знать не следует. Это ее жизнь, и ей решать, что для нее лучше. Кого-то жизнь в четырех стенах вполне устраивает, кто-то видит счастье в богатом муже или в будущих детях. Для Норы счастьем была свобода. Огромный мир звал ее, тысячи ныне запертых дверей манили пьянящей неизвестностью.

Борас кивнул:

– Хорошо. Выходи.

Нора опешила.

– Прямо сейчас?

– Естественно. С этой минуты мы должны быть уверены друг в друге.

Так сумбурно и нервно она еще никогда не собиралась. Уже готовая полезла было в люк…

Нельзя. Это ее личный ход, ее тайна. Теперь нужно делать как все.

– Пойдем к схрону, – объявил Борас, когда она вышла через скрипнувшую при открывании и лязгнувшую при закрытии дверь. – Поведешь ты. Посмотрим, чего стоят твои сны.

Сначала они постояли в тени контейнера: не выглянет ли кто-то на шум? Пахло людьми и гарью, неподалеку стрекотали ночные насекомые. Яркая луна делала тени резкими, а то, на что падал свет – мертвецки-синим и отчетливым.

Одежда Бораса и Лека говорила о доходах семей. Борас носил крепкое и темное, надетое специально для ночи. Сейчас на нем были военного кроя штаны со множеством карманов и футболка. У Лека выбора не было, он ходил в единственной одежде – рубашке с заплатами, что от бесчисленных стирок превратилась в затерто-бесцветную тряпку, и в таких же штанах. И все же не он оказался в ночи самым заметным. Когда натягивала брюки, в последний миг Нора сообразила: такая одежда, подогнанная под нее и предназначенная именно для путешествий, вызовет подозрения. Вместо брюк она натянула юбку, а рубашку, подумав, все же оставила. Ничего более подходящего не нашлось. Прежние вещи не налазили, а перешитая под нее майка, как у Бораса, со странным названием «футболка», которое всегда что-то напоминало папе, делала фигуру слишком вызывающей. И мокасины сегодня уступили место сандалиям с восходившей на голень обмоткой из тесьмы – папа сделал их вместо ставших маленькими прежних. Мокасины – обувь для походов, Нора выглядела бы в них странно перед собравшимися именно в поход босыми приятелями, у нее такой быть не могло. По этой же причине, чтобы выглядеть простушкой, которая впервые покидает дом, пришлось оставить ремень с ножом и прикрепленной бутылкой воды, а также часть собранного для сложных ситуаций. Сегодня она не одна, и все будет по-другому. В карманах остались только бинты, иголка с ниткой и пакетик с мазью для свежих ран – на крайний случай. В этом, как говорил папа, лучше перебдеть, чем недобдеть. Маленький ножик на голень она все же привязала – у спутников тоже были ножи, у Бораса красивый на кожаном ремне, у Лека на поясной веревке обычный кухонный в деревянных ножнах.

В юбке до колен и рубахе навыпуск, с рюкзаком за плечами и развевавшимися волосами (надеть бандану Нора тоже не рискнула) она выглядела здорово. Одновременно женственно и залихватски-воинственно. Голые ноги белели в ночи, делая похожей на маленькую девочку, зато растущая грудь от наполненных карманов казалась еще больше, почти взрослой, а лямки и поперечная перетяжка рюкзака выдавливали ее вперед, отчего Нора выглядела созревшей женщиной, а не подростком.

– Ого. – Борас чуть не присвистнул. – А ты не такая маленькая, как я думал.

Его взгляд пробежался по ней с головы до ног и обратно с выражением изучающим и задумчивым. Норе было приятно и стыдно от пристального разглядывания. Еще никто не смотрел на нее так. Особенно смущала близость их тел, прижавшихся к стене контейнера, чтобы оставаться в тени. От случайного соприкосновения по руке побежали мурашки.

– Из поселка вы выбирались под тенью контейнеров, – сказала она, когда стало ясно, что шум остался незамеченным, – по очереди перебегали от одного к другому.

Она побежала первой. За ней Борас. Замыкал вечно последний Лек.

За поселком некоторое время шли без опаски – дозорные обходили дальние рубежи, а за эти места отвечали гвардейцы. Все знали, что гвардия сосредоточилась только на охране жилья владыки.

– Горбушка, так что же у тебя в рюкзаке? – не выдержал Борас.

– Я предупреждала: это не тема для обсуждения. Прими как данность и забудь. Лучше ответьте: вы хотите сбежать?

Лек открыл было рот, но передумал. Ответил Борас:

– Можешь предложить нам что-то другое? – В голосе послышалась боль. – Леку вообще терять нечего, а мне ничего серьезного не светит – все лучшее достается брату. Вечно вторым быть не хочу.

Отвернувшись, он молча зашагал дальше.

«Вторым быть не хочу». От этого веяло силой и гордостью. У Лека просто безвыходная ситуация, а Борас решил сам – рискнуть, чтобы из вторых перейти в первые. Это вызвало уважение и восхищение.

Нора тихо сказала:

– Бежать «от» – этого мало, нужно знать зачем. Куда вы направитесь?

– Слышала про небесных людей?

Бабушка что-то рассказывала, это слилось с русалками, чертями и всякими троллями-эльфами. Обычные сказки. Нора пожала плечами и постаралась скрыть сомнение в голосе, чтобы не обидеть:

– Вы в это верите?

Вот теперь ответил Лек:

– Проще показать. Мы почти пришли. Я достану, а вы смотрите, чтобы никто не появился. – Он обернулся к Норе. – Однажды рядом с этим местом дозорные застали шатунов. Мы едва ноги унесли.

– Пусть Горбушка найдет схрон, раз уж говорит, что видела его, – распорядился Борас.

Нора раскидала камни и раскрыла сверток. Борас и Лек подошли, Лек вытащил книгу и открыл на нужной ему странице.

– Это Земля, наша планета. Наше племя живет вот здесь. – Он ткнул пальцем в один из покрытых цветными пятнами круглых рисунков, затем перелистнул на такие же пятна, только на прямоугольнике во всю страницу. – Вот наши места в большем масштабе. Мы здесь, вот тут азары…

– Где? – не поняла Нора.

Она даже повертела головой. Почему Борас стоит спокойно, если рядом чужаки? В книгах имелось свое колдовство, об этом знали все. И если книга говорит, что азары рядом…

Борас рассмеялся, а Лек покраснел.

– Прости, не подумал, что ты не знаешь про карты. Значки на рисунке – наши места, как если бы на них посмотреть сверху, – он обвел рукой окрестности.

И Нора вдруг увидела. Горы. Овраги. Заштрихованные пустые места – это степь. Все, как в реальности, все на своих местах. Только поселка нет, его заслоняла окраина большого многоугольника с линией крупных значков. Это буквы. Каждая обозначает звук. Бабушка учила. Нора знала многие буквы, но не успела выучить все – в племени для девочек чтение считали вредным умением. Женщины должны думать о муже и доме, а не о посторонних материях. Папа решил, что законы племени важнее бабушкиных капризов.

– Это Город, – пояснил Лек, проведя пальцем по многоугольнику. С книгой он обращался осторожно, почти любовно. – Раньше он простирался далеко во все стороны, а то, что мы называем Городом сейчас – жалкие остатки. Граница племени проходит вот по этим пустошам, дальше сейчас живут азары, а за ними, как Борас узнал у своего отца, после еще нескольких племен, находится гора, а на ней – станция, откуда попадают на Небеса. Это сейчас так говорят – Небеса, а раньше называли космосом. До катастры успели сделать несколько площадок для прямой связи с Небесами, а собирались построить сотни.

Слово катастра он проговорил неприязненно, будто выплюнул. Явно хотел назвать по-другому. Но сейчас говорили так, хотя бабушка и родители за всю жизнь не смогли научиться правильно сокращать длинное «катастрофа».

Значит, мальчишки собрались на Небеса – в вымышленную, как до сих пор думала Нора, страну, где нет проблем и все счастливы.

Как и Борасу, Леку наследство тоже не светило, но по другой причине – у отца, кроме долгов, не было ничего. Прохудившийся контейнер, что грозил развалиться в ближайшие годы, составлял все их имущество. Леон мечтал о дочке, ведь у кого рождаются дочки, автоматически становится богачом – даже если они дурнушки или полные идиотки. Разница лишь в размере выкупа. Но из близнецов выжил лишь мальчик. Мать Лека не оправилась после родов, она умерла давно, но успела научить сына читать. Лек увлекся, и, как говорили, чуть ли не все книги поселка прошли через его руки. Кроме, наверное, королевских.

– На Небесах тоже живут люди, – сказал Лек. – Они знают и умеют все то, что знали и умели мы до катастры.

Борас вдруг протянул руки Норе и Леку:

– Дайте руки и возьмитесь между собой.

Нора с Леком поднялись, их ладони послушно схватили друг друга. Борас дождался, когда маленький кружок замкнется, и крепко сжал Норины пальцы.

– Мы – три человека с тайнами, – заговорил он, глядя Норе в глаза. – Мы знаем секреты друг друга. Мы можем навредить друг другу, если что-то выйдет за пределы этого круга. – Он потряс соединяющими их руками. – Любое действие, любое слово, любой намек, который откроет тайну посторонним, навредит каждому из нас. А тот, кто выдаст нас, станет смертельным врагом остальным. У меня предложение, которое должно помочь жить дальше не боясь, что спину не прикрывает преданный друг. Давайте поклянемся, что никто и никогда не узнает наших тайн.

Он сжимал ее руку. Он смотрел ей в глаза. Теперь у них была общая тайна, и он просил сохранить ее.

– Клянусь! – одновременно с Леком выдохнула Нора.