Читать книгу Зимопись. Книга четвертая. Как я был номеном - Петр Ингвин - Страница 5

Часть первая
Уже не одни
Глава 4

Оглавление

Сказанного не вернешь. Рядом со мной снова шла прежняя Марианна – усталая, отстраненно-равнодушная, сомневающаяся. Достигнув упавшего дерева, она повалилась на него вдоль всем телом, руки свесились с разных сторон, левая щека раздавилась о жесткую морщинистую кору:

– Давай отдохнем.

Подорожник с передней части, распластавшейся по бревну, моментально осыпался.

– Все мое врачевание насмарку.

– Прости, не подумала.

– Больше драгоценную слюну так бесполезно расходовать не буду. И не проси.

– Я же повинилась!

С ее точки зрения, этого достаточно. Так рассуждают дети и женщины. Поскольку я понимаю это, значит, вышел из первой категории и, спасибо судьбе и родителям, не принадлежу ко второй. Мое седалище опустилось на траву рядом со струящимся вдоль бревна телом царевны, ноги вытянулись, голова откинулась на мягкое вздрогнувшее бедро. Затылок оказался как на подушке, а волосы почувствовали нежную руку, которая их пригладила.

– Чапа, у меня постоянное ощущение, будто знаю тебя с рождения. Ощущение давнее и стойкое. Почему так?

В груди похолодело. Близок провал резидента?

– Не знаю.

А что еще сказать?

– Несмотря на эту знакомость, ты поражаешь все сильнее. – Ладошка соскользнула на плечи, томные мурашки побежали от пальчиков, которые принялись играть с кожей. – Открываешься с новых, каждый раз лучших сторон. Это немыслимо. А ты не перестаешь удивлять. И что самое непредставимое – не притворяешься. Я видела тебя с самого начала твоего боя за нас, глупых девчонок, не сумевших самостоятельно сделать того же, а первое впечатление от человека самое правильное: он же еще не знает, что именно от тебя скрывать.

– А я тебя помню только с темноты на дне ямы, – честно признался я. – К тому времени ты уже знала, что скрыть о себе?

– К тому времени я восхищалась тобой, впервые увиденным мужчиной-командиром. Если местный… как его?.. конязь хочет боевую подругу, то я с тех пор мечтаю о боевом друге. О настоящем, не второстепенном, как все царевичи, безмолвные хвосты своих царисс. Нетрудно начать мечтать, когда образец перед глазами. Мечтать и… надеяться. Верить. Страдать, терять надежду, ломать себя, уговаривать… и однажды узнать, что все достижимо. Что ты мог бы любить меня так же, как сейчас любишь другую. Которая, возможно, уже не существует на свете… но продолжает жить в твоем сердце. Этим я тоже восхищаюсь, потому что это невероятно. Ничего не могу с собой поделать. За один настоящий поцелуй – не такой, как на дереве, замещая воображаемую дублершу, а по-настоящему настоящий – я бы отдала…

Меня подняло как вихрем, через царевну перебросилась моя нога, и я упал сверху. Забравшиеся снизу ладони сжали нежное тельце. Ко мне вывернулось одуревшее в испуге-восторге лицо, оно в режиме прямого эфира наливалось переборотым стыдом и противоречивой отвагой. Плечи напряглись. Волосы разметались, грудь вспенилась. Бездонные искренние глаза, полосуя мне щеку ресницами, трезво-мечтательно испрашивали: что это, почему и что дальше? Что-то собрался сказать приоткрывшийся ротик, но не успел. Я заткнул его поцелуем.

Губы слились. Мир перевернулся. Царевна растеклась сладким желе по шершавому бревну. Не понимая, что случилось, не зная границ дозволенности, все в ней стремилось достичь поставленного лимита, увидеть полосатые столбы запрета и припасть к ним всем сердцем, всей душой, всем своим взлетевше-упавшим существом. А я не мог ничего объяснить. Просто не мог. По телам уже бежал огонек, как по бикфордову шнуру, который не остановить. Мозг накрыли раскаленные ощущения прелюдии перед взрывом.

– Ой, гляди, Кистена: любушки! – раздалось прямо над головами.

Ну, почти над головами. Сразу у ближайшего дерева.

– Ма-а-ать моя отцова жена! Совсем стыд потеряли. Прямо рядом с полем…

– Простите… – Я потупился, отлипая и соскальзывая за бревно.

Царевна осталась там же, где была – в шоке.

– Да понимаем, чего уж. – Гостьи пожирали нас глазами.

Те же болтливые подружки направлялись обратно. Решив срезать через лес, они вышли прямо на нас и теперь глазели в четыре выкатившихся шара, наслаждаясь своей как бы властью над нашим как бы позором. Глаза не упускали ни детали происходящего, но все соответствовало легенде: я, красный как рак, пугливо прикрывал восставший организм, соучастница потрясенно деревенела и старалась слиться с бревном в единое целое. Не унимавшиеся дыхания, прячущиеся взоры и взошедшие предательскими солнцами красные пятна на коже не оставляли сомнений в искренности увиденного.

– Елка, чего вылупилась? Пойдем, не для того они в лес ушли, чтоб всякие такие как мы…

– Да-да, мы уходим. – Оказавшаяся Елкой, уводимая под руку, уже удалялась, но невероятно вывернутое лицо все еще глядело на нас. – В следующий раз прячьтесь получше. Хорошо, что увидели мы, а могли не мы. Хоть бы к заводи ушли, там никто не ходит.

– Пойдем же, – тащила ее толстенькая подруга.

– Мы никому не скажем! – выкрикнула на прощание Елка.

Шаги стихли. Вообще все звуки удалились из мира и сознания. Осталась набатная тишина. Только шум ветра в мозгах. И красные круги перед глазами.

Прикусив язык чуть не до крови и раздирающе болезненно ущипнув себя где только можно, я трижды прогнал глаза по орбитам в одну и в другую стороны, затем шумно выдохнул. Получилось. Отхлынуло.

Несколько мгновений приходя в себя и успокаиваясь, мы оба приводили в порядок взведенные нервы и переволновавшиеся организмы.

– Как иначе оправдать отсутствие одежды? А так – никаких вопросов. Идеальное алиби в нашей ситуации. – Я поднялся с приютившей травы и подал царевне руку.

– Ты все сделал правильно, – отрешенно глядя в себя, вымолвила Марианна.

Ноги переставлялись сами, без участия голов, это было видно по расшатанной разнонаправленности шагов и расфокусировке зрения. И полном разброде сознания.

Ядерно яростное солнце сквозь листву било лучами по лицам, вспыхивало в глазах, ослепляло и заставляло прятать лица – то есть хоть что-то делать разумно. Мы не прошли трех сотен метров, как открылась речка, где-то слева втекавшая в Большую реку. Метров пяти шириной, она крутилась по холмистой местности, как червяк на крючке, а прямо под нами имела в низине огромный мелкий закуток. Вся прибрежная зона и большая часть водной глади поросла травой, в которой могло спрятаться несколько компаний рыбаков или рота пограничников.

– Думаю, это та самая заводь, куда никто не ходит, как напутствовала Елка.

Промолчав, Марианна прошла со мной до воды, точнее, до зарослей, сквозь которые следовало пробиваться к чистой воде.

– Там дальше течение. – Я остановил ее у края. – Снесет в Большую воду. Давай пройдем выше, найдем место поспокойнее, где можно пересечь с запасом расстояния на снос. В Большую воду мне пока не хочется.

На меня глянули большие серьезные глаза:

– Научи меня ходить по воде.

Мысли застопорились, руки замахали:

– Я, возможно, свят, но не настолько.

Шутку не поняли.

– Ты же ходил.

– Когда?!

– По реке. Лежа.

Вон оно чего.

– У нас в долине… – А ведь в долине я не видел ни одного пловца. Иначе запираемый на замок мост превратился бы в фикцию. – Однажды я упал в большое озеро… и выплыл. Может, и тебя бросить куда-нибудь?

– Не бросай меня! – полушутливо взмолилась царевна. – Никуда. И никогда.

Концовка явно из другой оперы.

– Это самый действенный способ, – настаивал я. – Если угрожает смертельная опасность, организм мобилизует резервы…

– В Большой воде мне угрожала опасность, но организм ничего не мобилизовал. Кроме паники. А я хочу научиться выживать сама. Ты же не всегда будешь рядом?

Весьма тонкий вопрос-утверждение. Их числа женских штучек, когда имеется в виду совсем не то, что говорится. Например, «Пошел на фиг, и чтоб я тебя больше не видела» на самом деле означает «Ну подойди, обними и поцелуй!», «Ты согласен?» – это «Ты обязан согласиться!», «Где шатался, тварь?!» на самом деле «Я так соскучилась…», «Меня это полнит?» требует ответа на «Очень видно, что оно меня полнит?», «Я толстая?» это «Ты меня любишь?», а «Решай сам» вообще: «Все равно сделаю виноватым тебя»…

Что ж, мой ответ известен, я всегда говорил, что люблю другую. Могу ли при этом всегда быть рядом с Марианной? Вопрос риторический, ответа не требует. На что она и намекала. Поэтому я просто двинулся на глубину. Марианна пристроилась хвостиком, тоже не произнеся ни слова.

Остановились, когда стало чуть выше пояса. Со всех сторон миленькую полынью укрывали заросли, и если не шуметь, чужие не заметят.

– Ложись на руки.

– Как тогда, в озере? – Ее живот с удовольствием плюхнулся на подставленные ладони.

– Голову вверх и начинай подгребать руками. – Я старался не отвлекаться на ощущения. – Отталкивай от себя воду! Закон инерции: когда ты ее в одну сторону, она – в другую. Шевели ногами. Не так! Вверх-вниз ступнями. Или по-лягу… по-квакски.

Ил поднимался под топчущимися ногами. Руки несли царевну по кругу словно бомбу – опасливо, но надежно и с надеждой на лучшее. Марианна старалась. Создаваемые ей волны вливались в открытый рот, она плевалась, глотала, но не сдавалась. Впереди и сзади ее конечности взбивали пену двумя активно действующими гейзерами, но весь эффект от этих действий уходил в воздух и на дно.

Я остановил движения и поставил бурно дышащее создание на ноги.

– Подожди. Перевернись. Сначала научись лежать на воде.

– Смеешься? На воде лежать нельзя!

– А ты попробуй. Набери больше воздуха.

Недоверчивые глаза продолжали смотреть на меня, но грудная клетка вспухла, щеки надулись, и тело откинулось назад.

– Грлфр… тону-у!

Мои руки спешно вернули начинающую русалку в вертикальное положение:

– Не все так просто.

– Было бы просто, сама бы до всего дошла. – Упрямая царевна злилась, только непонятно на кого: на неумеху-себя или непутевого учителя? – Покажи, как правильно.

Доигрался. И не отвертеться, царевна в своем праве. Она же ложится, как говорю, и не важно, где что при этом выпирает.

– Смотри у меня! – Предупредительно пожурив пальцем, я откинулся навзничь – плавно и медленно, чтоб не взбаламутить воду.

Марианна не удержалась хмыкнуть:

– Думаю, ты вложил в это указание исключительно переносный воспитательный смысл.

– И только попробуй понять неправильно.

Мои руки раскинулись, ноги выпрямились, тело уравновесилось. Из полупогруженного лица сверху остались только глаза, нос и рот. Полежав так с полминуты в ненавистном качестве пособия, я вернулся в исходное положение учителя:

– Научись доверять воде. Попробуй еще раз, но без напряжения. Отдайся воде. Пусть она несет тебя, как хочет, не думай ни о ней, ни о себе.

– Не могу не думать. Меня уже несло. Ты помнишь, чем кончилось.

Помню. Значит, для начала ей нужно держаться за что-то. Из чего-то здесь только кто-то.

Я почесал стриженный затылок:

– Прости за позу, которую придется принять, но…

– Слушай, это я должна стесняться. Как лечь?

– Гм. Обними меня руками и ногами.

Ее глаза напряглись одновременно подозрительно, одобрительно и уважительно:

– Уверен? Я-то как бы не возражаю…

Не договорив, она запрыгнула на меня, пока не передумал; шея оказалась в капкане рук, ноги обвили поясницу. Громко стучащие колокола распластались по груди, сбивая дыхание обоим.

Мои ладони сошлись на ее талии:

– Теперь отпусти руки. Отпускай-отпускай. Опрокидывайся назад. Медленно. Ложись на воду. Раскинь руки. Дыши ровно. Не бойся, пусть лицо погрузится еще глубже, я держу. Запрокинь лицо.

– Я ничего не буду слышать! – Ее живот напрягся, и напружиненное тело вылетело из воды, повиснув на крепко стиснувших поясницу ногах и моих поддерживающих ладонях.

– Нужно не слышать, а выполнять! Расслабься и лежи. Это все, что требуется. И не вставать без приказа!

– Но как я услышу приказ?!

– Почувствуешь! – С силой нажав, я плюхнул ее обратно.

Подействовало. Царевна мужественно отплевывалась, захлебывалась, тонула, взбивала руками пенные буруны, но задранного в небо подбородка больше не поднимала. На искрящемся упавшем небосводе передо мной белел необозримо живой Млечный путь, который оплел меня кольцами планет и связал общими орбитами. Он имел свою непреклонную волю – но подчинился моей. Зовуще-далекий – и такой терзающе-близкий. Недозволительно близкий. До ожогов на коже. Еще – чужой и странно родной одновременно (ага, мы же в ответе за тех, кого).

Притворявшееся прирученным создание мерно дышало, закрытые глаза периодически заливало, а макушку, половину лба, виски и ушки полностью захватила враждебная стихия, с которой царевна, пытаясь помириться, достойно боролась. Шея, ребра, бедра – все это так же поглотила алмазная рябь. Лишь кораллово белый остров живота то погружался, схлестываемый волнами, то снова всплывал, подставляя лучам блестящую нежность. Колодец пупка тогда превращался в маленькое озеро, звавшее на водопой (и ведь хотелось, блин его за ногу). А чуть выше выступали над синей густотой луковки куполов, словно храмы утонувшего Китежа маня в царство нимф, сирен и водяных. Или хотя бы в ладони – напоминая о бренности сущего и с мыслями о высшем взывая к низшему.

Нет уж, уважаемый Китеж, утонул так утонул.

Я чутко улавливал приливы и отливы взаимоотношений с водой, которые царевна выстраивала с моей помощью. Когда тонула – приподнимал, расслаблялась – плавно опускал. Смотрел на нее (а куда еще смотреть?) и думал: не роняли ли меня в детстве? Что я за человек, если со мной делают, что хотят, а я покорно ведусь, думая, что веду сам?

Легко соблюдать чужие правила, если приятно и выгодно. Легко быть человеком-говорящим-да. И так трудно вспомнить в момент приятного процесса, что у каждого правила есть автор, а у автора – цель.

– Хватит. – Я выдернул из воды только что сумевшую совсем расслабиться царевну и могучим отодвиганием от себя разорвал обруч из ног.

У падения с высоты, которую покоряешь всю жизнь, два минуса. Можно разбиться и невозможно забраться обратно. Вопрос: зачем падать?

Зимопись. Книга четвертая. Как я был номеном

Подняться наверх