Читать книгу Банкир - Петр Катериничев - Страница 9

Быть покойником – дело тихое, но хлопотное. Особенно ежели задача проста, как яйцо, а вот с тем, как ее выполнить… Что есть эта самая База – знал только Корт: субординация в группе соблюдалась свято, равно как и обычное в спецгруппах былых времен разделение: один знает «что», другой – «куда», третий – «зачем». Впрочем, последнее было совсем не обязательно. А сейчас: пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что…

К утру шторм стих. Саша Бойко добрался до берега не без труда: сказались и усталость, и пусть и небольшая, но кровопотеря, и экономное дыхание в течение почти шести часов. Ничего… Главное – выбрался.

Домой он объявляться не стал. Брат с сестренкой спокойно живут под присмотром бабушки, к его долговременным порой командировкам все привыкли, и то, что он не объявится какое-то время, ничего, кроме стариковского ворчания, не вызовет. Всем спокойнее.

К подруге? Тоже дело дохлое. Женщинам, как известно, язык дан вовсе не для того, чтобы скрывать хоть что-то: если женщина не поделилась чем-то с «ближайшей подругой», то сие для нее может просто не существовать! Так куда?

Лучше всего – в «Альбатрос». Ночной клуб, он же казино, он же… Как водится. Нет, никакого вертепа там не существовало, но мадам имелась. Сейчас уже утро, значит, к ней, прямым ходом, все одно больше не к кому. Нелли Валентиновна Красовская – с ней Саша Бойко крутил любовь еще на школьной скамье… С тех пор Нелька стала умной, тертой, рассудительной теткой, округлой в формах и респектабельной по жизни. С суждениями о людях не спешила, но и не ошибалась. К Саше Бойко, дважды разведенному и шебутному, с годами стала питать почти материнские чувства, время от времени направляя на путь истинный.

Впрочем, весь смысл нравоучений сводился к двум взаимоисключающим фразам: «Все бабы – стервы» и «Ты их жалей, они хорошие». Клиентуру, как и эскортных девчонок, она умело тусовала по квартиркам и особнячкам, заботилась о репутации «фирмы», а потому имела на хлеб с маслом, причем и девчонок не обижая. Имелся и «Загородный клуб»; но, с одной стороны, в отличие от дома терпимости, запускали туда только по строгим рекомендациям, с другой, чтобы стать его членом, в отличие от Аглицкого клоба, вовсе не обязательно было рождаться сыном лорда или деятеля Политбюро ЦК.

Короче – клиентура текучая, информация максимальная, и есть где упасть: то, что нужно. Причем Нелька умела держать язык за зубами не только по роду профессии: ей нравилось иметь тайны от окружающих. И еще – нравилось поражать подруг. Скажем, в той же школе, помимо любови с Сашкой, крутила она роман с таким крупным человеком из партийных бонз – так никому об этом, молчок.

Известно это стало само собою уже лет через пятнадцать, все знавшие ее тетки были в шоке – не от самого даже былого романа, от того, что она не похвасталась! Но был тут у Нельки свой интерес: подруги стали смотреть на нее с тревожным завистливым уважением, словно спрашивая себя: а с кем тогда она тайно связана теперь? И ошибаются они в своих подозрениях или правы – сказать не мог никто. Все это вместе прибавляло Нелли Валентиновне искреннего уважения от девчонок и авторитета в кругах деловых.

К Нельке Саша Бойко завалился в девятом часу утра: благо под гидрокостюмом находился спортивный, шерстяной, хоть и промокший до нитки. Уняв боль в ноге инъекцией легонького наркотика, весь путь до ее дома в центре Приморска он проделал бегом, завернув оружие и причиндалы в кусок гидрокостюма и приладив за спину; бежал он босой, подвернув штанины до колен, что, впрочем, у редких прохожих особого удивления не вызывало – время дивное, чем только люди не тешатся: кто траву ест, кто в проруби рожает… Ну а босой человек бежит – вообще в порядке вещей, не голый же!

Нелли открыла дверь после третьего звонка. Увидев Сашку, уставшего до черноты под глазами, бледного, мокрого и настороженного притом, держащего нечто тяжелое и опасное на изготовку, но скрытно, под резиновым свертком, сказала только:

– Ну ты, блин, в своем репертуаре. Заходи.

– Одна?

– Как Робинзон. Впору вибратор покупать, да руки не доходят. Иди умойся. Я кофе согрею. – Окинула Сашку взглядом, хмыкнула:

– Рембо, блин. Сгружай железяки, здесь тебя не обидят.

Пока Саша стоял под струей душа, Нелли успела причесаться, подкраситься, сменить домашний халат на «приемный расписной», как она называла. Открыла дверь в ванную, окинула обнаженного мужчину взглядом, бросила чистый халат, полотенце, резюмировала:

– Хорош. Только дурь в голове – прежняя. Закругляйся, остынет все.

Пока Саша уплетал за обе щеки яичницу с ветчиной, запивая свежесваренным кофе, Нелька сидела напротив, оперев щеку на ладонь, и с удовольствием смотрела, как он ест. Бабская идиллия, да и только! Насытившись, Сашка выбрал в пачке сигарету посуше, затянулся сразу, как только пламя коснулось кончика, не отрываясь, спалил ее почти на треть, выдохнул и резюмировал:

– Жизнь – дерьмо.

– Грозен ты, батюшка, сегодня. Кто тебе ляжку-то продырявил?

– Что? Говори громче, у меня с ушами плохо…

– Кто, спрашиваю, шкуру попортил?

– Волки позорные.

– Че-го? Менты?

– Если бы…

– Э-э-эх… Смотрю я на вас, служивых бывших… Уж по кому ударил больнее всего бардак нонешний, так по вам. Чинуши, те при взятках примостились, хозяйственники – тоже у дел. А вы – как собаки брошенные, без хозяина так и остались… А что умеете?

– Защищать.

– То-то. Воевать вы умеете, и важно для вас – за что. А хозяина у вас-то и нету. У братвы – у них легче: и свой пахан, и свой авторитет, и свой закон имеется. А значит – и порядок.

– Волчий их порядок.

– Пусть волчий, а все же лучше, чем никакого. А у вас: какой задрот хлебло пошире разевает, да сумел пролезть, да сумел угодить – тот и княжит. И вы под этим приказчиком оказываетесь, и он вами распоряжается…

– Да брось, Нелька, не служу я давно. На вольных хлебах.

– А оно и того хуже. Кто платит – тот и музыку заказывает. Похоронную.

Что, не так?

– Не береди душу.

– Береди не береди… Неразбериха у вас, мужиков. У баб все проще: этому дала, этому дала, а этому – не дала. И каждая выгадывает, что надо: одной погулять вольно да беззаботно, другой – мужика приручить да заарканить, да в жизни как-то устроиться… А у вашего брата, особливо бывшего служивого, мозги набекрень, навыворот: и прожить как-то надобно, и семьи прокормить, и-за державу обида вас гложет. Вот и мечетесь вы, глаза горят, в грудях – полымя, а вас тем временем – под пули да под ножи… За те говенные доллары. Э-эх.

– Ты чего разошлась-то?

– Считай, что с недосыпу. Водки выпьешь?

– Выпью.

– Ну и я с тобой. «Чего разошлась?» А того, что ни хрена я в нонешней жизни не понимаю: что хорошо, что плохо… Замуж бы вышла, деток нарожала, а как подумаешь… Такое чувство, будто народец бредет где-то под водой, кругом муть непроглядная, куда бредем, зачем… Те, кто у поверхности, мальков хватают за обе щеки, а где поглубже… Кого сгложут, кто – сам другого выхватит на ощупь, да в пасть, и не видать ни черта, а вот бредем, бредем, бредем…

– Жизнь – дерьмо.

Нелли достала из холодильника графин, разлила водку в хрустальные лафитники.

– Э-эх, крепка Советская власть. Была. – Бойко подцепил на вилку кусок ветчины, отправил в рот. Нелли свою порцию выпила наполовину, мелкими глоточками. – И как вы, девки, эту дрянь сквозь зубы цедите – никогда не пойму, – откомментировал Саша.

– То-то и оно. Для вас, мужиков, результат важен: ухнул, и чтоб по шарам накатило, да враз. А для нас – процесс. Вот и в любви тако же. Какие мужики это разумеют, у них все складывается, а которые с маху все почитают – гуляет от них баба. Вот тот мужик и слоняется бобылем. Так-то.

– Нель, поздно меня воспитывать.

– А тебя и двадцать лет назад поздно было. Такой народился. Так во что влез-то, соколик?

– По мне разве не видно?

– Видно-то видно, а не отсиживаться пришел. Побили тебя, а не убили – знать, глаза злые. На кого ножик точишь?

– Знал бы – уже клинок обтирал.

– Вот оно как. Значит, поучаствовал.

– Где?

– Ты что, за дуру меня держишь? – ухмыльнулась Нелька. – В «Альбатрос» как раз сорока на хвосте принесла под утречко.

– Что принесла?

– Три пера и ма-а-аленькую хворостинку. Кончай несознанку лепить и целку из себя строить…

– Нель! Давай дело говори!

– Ба-а-а… – озадаченно протянула женщина, вглядевшись в него. – А ты и впрямь не в курсах нонешних валют… А где ж тогда тебя поцеловало?

– Где-где, в…

– Намек поняла, можешь не развивать. Короче: шепнули Семенычу, что за «Альбатросом» приглядывает, чтобы все на время тише воды сидели. Разборка какая-то вышла в особняке, из тех, что за Веселой сопкой… Огонь-полымя, и трупов ноль. Хотя пули, видать, посвистали, что соловьи…

– А кто шепнул?

– Конь в пальто. И погоны на нем.

– А-а-а…

– И еще: менты эту разборку тихим сапом спустили: трупов нет, так и дела нет – кому такие тухлые «глухари» нужны. Но сидеть нам до поры-времени велено смирнехонько: уж больно непонятка крутая там выходит. А в наши времена повременить и переждать – милое дело.

– Та-ак. Значит, была перестрелка, потом – пожар…

– Сказывали – все начисто выгорело, за пять минуточек.

– А соседи – что?

– Ты ж знаешь, особняки, они потому так и прозываются, что стоят особо, не кучно, да покой внутренний свой стерегут.

– Да у вас вроде домик доходный – в той стороне… Так ничего и не слыхали?

– Есть домик, нет ли, про то – никому не надо знать. А если кто что и слыхал – так я не выспрашивала. Разве что слух дошел: какие-то местные и сильно крутые в это дело заляпаны, а потому деловые перетерли быстренько и распоряжение такое вышло: тишком дышать и от этой поганой гнили подальше держаться, уж больно тухло…

Бойко налил еще рюмку, выпил с маху. Закурил.

– А теперь можно и я тебя спрошу, по старой дружбе…

– Валяй.

– У тебя все же фингал под глазом, у тебя пулевое… Если не там, то где?

– Нель, тебе бы в ФСБ работать!

– Мне своего хватает. Боишься – стукану кому? Сам знаешь, не из таких я…

– Так ведь работка у тебя больно занозистая – только ленивый не зацепит…

– Были соколики, цепляли. И меня, и девок… А только башку потерять – не целку, и все это разумеют добре… Это во-первых. А в-десятых – к нам ведь все обращаются, как взыграет: и братва, и ментура, и особисты… Против природы не попрешь, так-то! А потому мы – вроде как нейтральная территория, с общего молчаливого согласия, а то ведь у нас не публичный дом будет, прости Господи, а блядство сплошное! Уразумел?

– Угу. Ущучил. А что слышно – чей тот особняк был?

– А черт его знает.

– И что, никакие деловые не интересовались?

– Может, и пронюхивали, а им укорот дали, может – по согласию, малява какая была, – а только особняки за Веселым холмом приморские авторитетные не трогают. Знать – сила за ними. А уж какая – не нашего собачьего ума дело. – Женщина вздохнула, посмотрела сочувственно на Сашу:

– А ты, Сашок, уже и квелый совсем.

– Устал сильно. Нель… Я вздремну часик.

– Хоть десять.

– Может, и так. Только, Нель… Если пойдешь куда…

– Поняла, не дура. Только все ж поясни – тебя нет и не было или мы аж с позавчера ведем безвылазную семейственную жизнь?

– Нет и не было.

– Ладушки. Иди уже баиньки, призрак. А то прямо здесь заснешь. Или растворишься.

– Ага.

– Только… Постель-то у меня одна. Или ты на кушетке?

– Поместимся.

– Я как знала – только перестелила.

– Было после кого?

– Не-а. Но ты же знаешь, я на чистоте повернутая малость, как мамаша моя покойная. А вообще – не сомневайся, девчонка я чистая… Даром что работа такая.

– Кто на что учился.

Прошли в спальню. Нелли распустила волосы, сбросила халат, стоя к нему спиной. Обернулась:

– А ты не такой уж и уставший… – Подошла, провела по волосам. – Знаешь… А я по тебе скучаю… Всегда… Давно, еще со школы… Сколько годков-то улетело, а?..

– Чего считать, когда той жизни – всего триста лет…

– И все – наши, – прошептала она, закрывая глаза Правда?

– Правда.

Саша проснулся оттого, что включили свет. Тихо, стараясь не шуметь, медленно потянул руку под подушку, словно поворачиваясь во сне, нащупал ребристую рукоять пистолета…

– Ну ты еще шмальни меня спросонок, вот она, девки скажут, настоящая любовь!

Саша разом сел на кровати:

– Сколько я проспал?

– Десять часов, как одну копеечку. Мужик сказал – мужик сделал.

Одиннадцатый час теперь. Вечера.

– Вечера?

– Ну так. Правда, сама виновата – тебя совсем замаяла… – Нелли подошла, сбросила с него рывком одеяло, округлила глаза. – Ух ты, он у тебя прямо как часовой! Солдат спит – а он службу несет… Чудеса!

– Это у меня нервное.

– Ты бы поделился, где так изнервничался… А то девки жалуются: попадется жлобяра, и здоровенный вроде, и нестарый, а она ему и то, и это – а все никак… И все, как один, твердят: нервное. Им только намекни – они за твоей нервотрепкой в очередь станут да еще в баксы упакуют, что кочан!

– Чего не разбудила?

– А зачем? Вижу – мужик умаялся, разнежился, так пусть спит. И еще – во сне ты кричал.

– Что кричал?

– Не разберешь… Нырял все куда-то… И другим нырять велел. Прямо – котик морской, да и только. И матом крыл кого-то…

– Ладно. В городе была?

– Не-а. На Луне.

– Что болтают?

– Всякое. А вот для тебя есть новости, нырок.

– Для меня? …

– Мужика нашли. Без сознания. В гидрокостюме.

– Где?

– Километрах в полутора от сгоревшего особнячка. Сразу внизу – обломки вертолета – тот просто на части развалился. Чем-то сильно его шарахнуло. Ну а чуть дальше – обломки мужичка. Уж как он из этого вертолета вымахнул – непонятно, а только ему повезло: в пихту влетел. Правда, ни одной кости целой, так говорят.

– Но живой?

– Пока живой.

– И где он сейчас?

– В райбольнице. В реанимации.

– А у тебя сведения откуда?

– От верблюда.

– Тоже, как и конь, с погонами?

– Ага. Только у этого просветов нет.

– Прапорщик, что ли?

– Пфи-и…

– Тогда генерал.

– Догадливый ты. Прямо «брейн-ринг» какой-то, а не мужчинка.

– Ты всегда была дама с размахом…

– Не наговаривай на честную девушку. Его одна из молодежи утешает. На постоянку. А я у них – вроде как друг семьи.

– Слушай, а он, как другу семьи, тебе не поведал – охрана там стоит, у реанимации той?

– Ага. Сержантик-первогодок. Из срочников.

– Блин! Так его что, на живца там поставили?!

– Ментика?

– Корта!

– Корт? Это водолаз, что с неба упал? Хм… Вот не знала, что вы, рыбы, еще и птицы!..

– Мы еще и звери! Оч-чень клыкастые! – Саша заметался глазами по комнате.

– Бойко… Не лез бы ты туда… Говорю же – дело тухляк. И этого парня, единственного, чудом выжившего, там как на полигоне положили: приходи и добивай. А ментику тому наверняка и «пушку» не выдавали: абы не пальнул сдуру или со страху, а то – вообще в коридоре посадили, проформу соблюсти… Говорю тебе – воняет от всего этого, как от падали! И если все – и УВД, и ФСБ решили схоронить дело тишком вместе с этим твоим Кортом, они его схоронят, будь спок!

Бойко, как любимого мужчину тебя прошу, не лезь в это дерьмо!

– Да я по самые яйца в нем! Поняла?!

– И незачем так орать.

– Где одежда?!

– А вы, молодой человек, сегодня ко мне без костюма пожаловали, – вроде обиженно поджала губки Нелли. – И без букета роз.

– М-да… Слушай, у тебя вообще нечего надеть?

– Отчего же? Могу девушкой нарядить. Будешь просто пре-ми-и-иленькая…

– Нелька!

– Вот так всегда. Я же умная. – Она вышла, вернулась с костюмом, ботинками, пуловером. – Даже и не думай! Не с чужого плеча. Девушка, пока ты дрыхнул, успела на базар смотаться! Пиджачок – чистый твид, ненашенская работа… Нет, ты скажи, кто тебя еще так любил, а? Я ведь по зенкам твоим бесстыжим и злющим поняла: тебе бы отоспаться, а дольше ты не усидишь… А знаешь, они у тебя зеленые, как море…

– Что?

– Глаза. Зеленые. Как там во дни юности пелось? «У беды глаза зеленые…»

Потому что ты кот. Подлючий и гулявый. Хоть и морской. Я ж, как дура, отдалась ему на учительском столе четырнадцати лет от роду, с девством рассталась, можно сказать, в антисанитарной обстановке, после урока химии, среди бела дня… А он, подлый? Шваброчку с двери снял, ручкой аревуар сделал… Нет, чтобы о романтичном поговорить… А потом, как школу окончил? Поматросил-поматросил и бросил.

Саша быстро оделся. Проверил оружие. Неожиданно поднял глаза.

– Слушай, ты чего сорвалась? Ты вспомни, в школе хоть один хлопчик потом остался, с которым бы ты «нет»? А этот пузатый партийный боров?

– Вот то-то и оно, Сашенька, что все это было потом.

– Угу. Мальчик – в армию, девочка – под кустик.

– Что ж уж поделать? А чистое девичье любопытство? А естество, тобою, злыднем, до поры побуженное? А ты? Не смог простить девушке безвинных шалостей и глупого легкомыслия… Э-эх! Вот и живешь теперь бобылем! Это – за грехи!

Нелли подошла, обняла его шею, прильнула.

– Никого никогда не любила, кроме тебя, понял, зеленоглазый? Никого и никогда… – прошептала она ему на ухо. – Потому и хранит тебя Бог – для меня… Я по тебе скучаю… Всегда… Сколько бы лет ни прошло, а все наши…

Не пропадай, пожалуйста, не пропадай…