Читать книгу Право - Piatak - Страница 2

Я понимал, что это плохо. Я помнил, как моя мать говорила: «Милый, у человека всегда есть выбор. У льва нет, у акулы нет, а у человека есть. Даже селя Адама и Еву в рай, Бог дал человеку выбор. Поэтому вся жизнь человека – сплошной его выбор. Правильный выбор оплачивает Бог, тогда ты зарабатываешь и в конце пути будешь очень состоятельным человеком. За неправильный выбор придётся платить самому, придется платить даже если нечем заплатить, тогда в конце пути ты будешь беднее нищеброда. Так что не думай, что на тебя столько всего навалилось, ты сам всё на себя это взвалил, думая и поступая так или иначе». Она всегда думала, что я чуткий и добрый мальчик. Но правда в том, что я никогда таким не был; я понимал, когда поступаю плохо, но никогда этого не чувствовал. Скорее я просто видел, что люди оценивают те или иные поступки, как плохие, но сам никогда не расценивал их так. Моё ество никогда не восставало против темной стороны. Моя мать вложила в меня много заботы, но любила ли она меня такого, каким я был и есть на самом деле? Другое дело – отец, он что-то подозревал. Я им очень благодарен. Мне жалко, что они не получили то, что растили: этого самого «хорошего и чуткого мальчика». У меня замечательные родители. Даже странно, что в этот момент, я думал о том, как хорошо меня воспитали родители и как много мне они дали. Забавная ирония. Забавно, как много они дали, как хорошо они меня воспитали, но всего этого все равно было недостаточно, чтобы в конечном счете вырос хороший и приличный человек, в их понимании.

Очень часто в так званых «плохих семьях» вырастают так званые «хорошие» люди. Так, может быть, чтобы воспитать хорошего и приличного человека нужно быть ушлёпками-родителями? Психологам стоит об этом задуматься и задать новый тон воспитания. А впрочем, я слишком молод, чтобы судить о воспитание детей.

Я доходил уже до дома и мне нужно было подумать, что делать дальше. Я знал, что нужно было всё хорошо обдумать, но я не собирался ничего делать. Я собирался лечь спать около 12 часов ночи, потому что именно в это время я обычно засыпаю. Я совсем не собирался что-то менять в своей жизни, я собирался жить, как жил прежде.

Я открыл двери, включил свет, налил себе виски со льдом и сел в кресло. Я просто сидел в кресле и ощущал в своем рту обжигающий виски. Мысли были далеко и они были к тому же не моими. Не знаю, сколько прошло времени, как я заметил, что на моей рубашке много застывшей крови… Но расстроило меня не это, а то, что некоторые её капли остались и на кресле. Я пошел в ванную, взял щетку с мылом и начал оттирать застывшие капли её крови. Они размазывались и капли становились пятнами, но всё таки вытирались довольно легко. Мне показалось, что я всё вытер, но я был уверен, что где-то существует маленькое пятнышко, которое меня выдаст со временем, где-то оно должно было спрятаться. Всё, что от неё осталось, упорно хотело оставить след, так мне казалось. Я тщетно пытался успокоиться. Рубашку отстирать не удалось. Нужно будет почитать немного о материалах, позволяющим химчисткам оттирать самые не оттираемые пятна, сохраняя при этом качество материала. Рубашка было из очень дорого и качественного хлопка.

Когда я выглянул из окна, лес уже пылал во всю. Было не разумно поджигать весь лес из-за убийства этой твари, но тогда мне казалось это вполне разумным. Я лег спать.

***

Проснувшись, первое, что я сделал, это выглянул в окно, потом включил местный канал. Я понимал, что самое худшее, что может случится – это наличие свидетеля или, еще чего хуже, свидетелей. В сводке новостей говорилось о скучных вещах. Я досмотрел до конца, но о пожаре так ничего и не услышал. Я всё таки немного нервничал, я полагал, что буду спокойней. Было уже около семи и нужно было собираться на работу. Я заказал такси на 7:45, а сам пошел в душ. Через лес я не мог пойти, так как он сгорел и было не разумно возвращаться на место преступления. Я одел костюм офисного работника, спустился, сел в такси и машина рушила. Таксист слушал радио и был охотлив к слову.

– Слышали про пожар? – говорит таксист.

– Видел в окно.

– Говорят, сгорело заживо трое человек. Жарко ведь, может от этого и загорелось.

– Думаете?

– Не знаю. А видите, какая она, короткая дорога, что тех бедолаг на тот свет провела!

– С окна кажется, что лес, как будто весь сгорел.

– По радио сегодня слышал, что пожарные приехали, когда уже почти всё сгорело. Если бы пожар раньше обнаружили, а так ведь ночью-то, как тут обнаружить!

Таксист сделал радио погромче и мы молча продолжили путь. Я старался не думать, дойдет ли полиция до меня. Угадать это было невозможно всё равно. Я расплатился с таксистом и пожелал ему удачи. Было 8.15. У меня было еще 15 минут, я зашел выпить кофе и только потом вошел в здание. Я работаю кредитным экспертом в банке уже 2 года. Работа не сложная: нахожу платежеспособных покупателей на кредитные деньги, по-ихнему депозитные, или проверяю платежеспособность тех, кто сам обратился в наш банк за кредитом. Я справляюсь вроде бы неплохо, но повышение мне не дают. Это огорчает, но всё же за счет премиальных, получается приличный доход, хотя мне бы хотелось власти, я всё таки лучше их. Льву не хочется быть управляемым крысами.

***

Работы сегодня было немного, пришло всего пять клиентов, плюс ежедневная рутина. Все говорили о пожаре. Я тоже говорил о пожаре, стараясь быть ошарашенным подобному событию. Я был весьма неплох в этом, но когда говорили о смерти тех трех, я молчал. Когда говорят об умерших, лучше молча делать грустное лицо, к тому же очень тяжело скрывать ненависть к кому-то. А я уж очень ненавидел эту суку, правда, об остальных двоих я ничего не слышал прежде.

Её звали Мила Гуагашвили. Как же это имя, Мила, которое олицетворяет что-то бесконечно приятное и умиляющие, ей не подходило! Она работала в банке и жила с другой стороны леса, как я, как многие из нас. Иногда мне казалось, что она всё тщательно продумала, чтобы меня больше и больше раздражать, мы никогда с ней не пересекались по работе, честно говоря, мы никогда не говорили до того дня. Откуда я знал её имя? Все работники банка носят рубашку с именным бейджем и её сложно было не заметить. Я читал ежедневно это имя и ненавидел её за то, что она так нечестно присвоила себе это имя; за то, что она работала в одном помещение со мною; за то, что она жила недалеко; за то, что она ходила своими уродскими ногами через тот лес!.. За то что она посмела родиться и посмела пожить так долго! Она была до жути уродлива и могла вызвать только отвращение, я не понимал, как её взяли на работу. Иногда эта мысль меня просто сводила с ума, как такое чудовище могло жить, почему его никто не убил до меня. Так длилось полгода. Я очень долго терпел её уродство, но в тот вечер всё складывалось, как нельзя лучше. Я допоздна задержался на работе, мы спускались в лифте, больше никого не было. Я осмотрел её снизу вверх: её толстые ляхи были обуты в обувь, смахивающую на мужскую; и с юбки и с рубашки выпирал наполненный 100% жиром живот; грудь казалась какими-то лепёшками медленно сползающими по животу; второй подбородок, волосы, торчащие с первого, тонкие губы, снова волосы, огромный дирижабль, который выпускал воздух, впавшие маленькие глаза мутного цвета, сросшиеся брови, короткий лоб и жирные волосы, собранные в хвост. Меня удивило, что она была накрашена. Когда лифт открылся, я быстро выбежал с него, было просто омерзительно находится с ней там. Я казался себе грязным, испачканным её уродством. Как только я перешел дорогу, мне немного стало легче, но кто-то внезапно дернул меня за рукав сзади. Я обернулся и меня одолела просто невероятная ярость, что это грязное существо прикоснулось к тому, что касалось моего тела. Мне хотелось выбросить одежду тут же, меня обуревало невероятное отвращение ко всему и к себе тоже.

– Здравствуйте, я давно заметила… что вы… наблюдаете за мной. Очевидно… мне кажется, что я вам нравлюсь, и вы, может быть… не решаетесь со мной заговорить. В общем, я бы хотела вас пригласить завтра на ужин куда-нибудь… ко мне домой, например, я очень хорошо готовлю, – она говорила с паузами, скромно, но то что она говорила выходила за рамки скромности.

Но в то время, мне казалось, что эта сука говорила таким самоуверенным тоном… да она даже не спрашивала! Мне показалось, что она считала, что она, неземная красавица, снизошла ко мне. Пидарка! Ненавижу её, дрянь такую!

Я молчал. Она продолжала.

– Давайте пойдем вместе сегодня домой, только мне надо зайти купить краски и растворитель. Вчера мой брат смастерил будку для нашей новой собаки и я обещала ему помочь с его отделкой. Вы любите собак?

– Я никогда об этом не думал, – ответил я.

Мы зашли в магазин. Она говорила много, много со мной, много с продавцом, она говорила даже с посетителями и прохожими.

Я делал усилие над собой улыбаться, пока лес не скрыл от нас город. Здесь уже не было смысла притворяться. Я сказал, что мне нужно в туалет, пусть она отойдет и отвернется, потом я взял первое попавшиеся бревно и неистово со всей силы начал быть её по голове, она не произнесла ни звука, слышно было лишь, как хрустит её череп и квасятся её мозги. Я не думал о том, что нас кто-то может увидеть, я просто так её ненавидел, что всё, что одолевало мои мысли, это поскорее избавиться от неё, от её существования. Когда уже под бревном я видел только грязь, только тогда я успокоился. Тогда мне пришло в голову, что нас кто-то мог видеть, меня одолел панический страх. В этих потерянных чувствах, я не знаю почему, но начал рыться в её сумке. У неё в сумке должна быть бутылка уайт-спирита. Я подтянул её тело к дереву, вырвал листки бумаг из её ежедневника и набил ими её сумку поверх уайт-спирита, повесил её за ручки на ветку этого дерева, поджег зажигалкой несколько листов и бросил зажигалку в сумку. Я бежал очень быстро, пока оно всё не взорвалось, но я не заботился о своем выживание, я лишь думал, чтобы она побыстрее сгорела. Когда я вышел с леса с другой стороны, пожара и видно не было, хотя и было темно. Я быстро пошел домой, никого не встретив по дороге, точнее я никого не замечал. Это был мой счастливый день, мне везло. Я уже не чувствовал себя грязным, я чувствовал себя свободным, хотя я и понимал, что всё, что случилось, это плохо, но я чувствовал себя так хорошо, так хорошо… Была половина одиннадцатого ночи.