Читать книгу Что гложет Гилберта Грейпа? - Питер Хеджес - Страница 1

Стоим с братом Арни на окраине города – это у нас ежегодный ритуал.

Мой брат Арни жутко перенервничал, потому как через несколько минут, а может, часов, ну, короче, в течение дня к нам в городок Эндора, штат Айова, войдут колонны большегрузных фур, и прицепов, и жилых вагончиков. На одной фуре прикатит к нам «Спрут», на другой – карусель «Сюрприз» с синими и красными машинками; колесо обозрения приедет аж на двух грузовиках, игровые аттракционы – на прицепах, но что самое-то главное: приедут карусельные лошадки.

Для Арни такое событие – лучше Рождества. Лучше феи, которая приносит подарочек за выпавший зуб, лучше пасхального зайчонка: этих дурацких персонажей могут, похоже, терпеть одни только малявки да недоразвитые взрослые. Арни у нас даун. Ему скоро восемнадцать, и наша семья планирует отметить это событие на широкую ногу. Врачи нам твердили, что дотянет он хорошо если до десяти лет. Стукнуло ему десять – и ничего, живет себе дальше, а врачи теперь говорят: «Ждите с минуты на минуту: Арни может вас покинуть в любой миг». Так что каждый вечер, укладываясь спать, мои сестры, я сам, ну и мама, конечно, все мы думаем: а проснется ли он утром? Иногда хочется, чтоб он еще пожил, а бывает, что и не хочется. В данный момент меня, например, так и тянет столкнуть его под колеса транспорта.

Моя старшая сестра Эми собрала нам корзину для пикника. В литровый термос залила черешневую шипучку «кул-эйд», которую Арни заглотил так стремительно, что у него над верхней губой образовались лиловые усы. Первое, что вам надо усвоить насчет Арни: у него на физиономии вечно красуются следы жратвы и питья, будь то шипучка «кул-эйд», или кетчуп, или хлебные крошки. Физиономия у него – как витрина для демонстрации четырех основных групп продуктов.

Арни – добрейшая душа, но брата своего, то бишь меня, способен удивить. Летом для него самое милое дело – наловить кузнечиков и бежать с ними к почтовому ящику: сажает каждого по очереди, придерживая за хвост, на край прорези и опускает железную заслонку – головы им рубит. А сам истерически ржет, кайфует. Но вчера вечером, когда мы сидели на крыльце и ели мороженое, ему, как видно, явилось бескрайнее море убиенных за все годы кузнечиков, потому что он разревелся и захлюпал, будто с жизнью прощался. А сам приговаривает: «Я их убил, я их убил». Ну, мы с Эми его обняли, по спине погладили, стали внушать, что ничего страшного не случилось.

Арни ревел без передышки, пока не заснул. А его старший брат, то бишь я, призадумался: каким был бы наш мир, если бы похоже раскаялись все уцелевшие фашисты. Вот вопрос: их когда-нибудь терзают угрызения совести, да так, чтобы от мыслей о былых злодеяниях всем телом корчиться? Или они до того умны, что научились обманывать не только нас, но и себя? Чем хорош Арни: он слишком туп, чтобы обманывать. А может, слишком умен.

Стою с биноклем, вглядываюсь в бесконечную трассу номер тринадцать – никаких признаков наших ежегодных увеселений. Братик мой опустился на коленки, роется в корзине для пикника. Чипсы – оба пакета – уже стрескал, потом оба сэндвича с арахисовым маслом и джемом оприходовал, оба шоколадных пончика, теперь откопал зеленое яблоко и грызет.

Хочу заставить себя не обращать внимания на чавканье Арни, но это несбыточная мечта. Поймите: жует он так, будто только что обнаружил у себя рот и теперь издает смачные звуки добротного секса. От этого сосания и чмоканья меня так и тянет заняться продолжением рода с целой компанией лучших в Эндоре девушек.

Сегодня двадцать первое июня, начало астрономического лета, самый длинный день в году. Еще нет семи утра, а я уже тут, с мелким на буксире. А кто поумнее, тот в это время сладко спит.

– Гилберт?

– Что?

Арни оттягивает футболку ниже колен; с нее сыплются хлебные корки и плевки арахисового масла.

– Гилберт?

– Ну чего тебе?

– Сколько еще миль?

– Я не в курсе.

– Сколько, сколько еще до лошадок и до всякого такого?

– Три миллиона.

– Тогда ладно.

Арни надувает губы, изображает рокот мотора и бегает вокруг корзины, роняя слюни. Потом наконец садится по-турецки и начинает размеренно считать мили.

Я тоже нашел себе занятие: набрал камешков и кидаю в дорожный указатель города Эндора, штат Айова. Указатель зеленый, с белыми печатными буквами, в отличном состоянии, если не считать вмятин, оставшихся после моих прошлогодних упражнений в меткости. На нем указана численность населения Эндоры – 1091 человек, и я вижу здесь неточность, потому как моя учительница миссис Брейнер (преподавала у нас во втором классе) вчера, сидя в кресле-качалке у себя на крыльце, подавилась куриной косточкой и задохнулась. Никто особо не расстроился.

Миссис Брейнер давным-давно ушла на пенсию. Жила поблизости от центральной площади, мы там сталкивались, считай, каждый день, и она ко мне с улыбочкой: небось думала, я забыл, как она меня в школе гнобила. Клянусь, эта карга лыбилась постоянно. Как-то раз закупилась она в магазине, идет к дверям – а у нее пакет с продуктами лопнул. Консервированные персики, фруктовый коктейль – все банки на пол посыпались и ей голые стопы поранили. Мы с боссом своими глазами видели. По щекам слезы катятся – и улыбка от уха до уха. Я, конечно, банки ей перепаковал, но она остановиться не может: лыбится и слезы льет, а у самой пальцы ног в крови.

Говорят, когда нашли ее на крыльце, она руками горло сжимала, шея вся была расцарапана, губы в трещинах, а под ногтями следы кожи, до мяса содранной. Неужели и тогда она лыбилась?

Короче, увезли ее труп в Мотли, где Макбёрни держит похоронное бюро. Завтра в землю зароют.

– Гилберт?

– Да?

– Э-э-э…

– Чего тебе?

– Это. Лошадки, карусели, лошадки – они же приедут? А?

– Приедут, Арни.

Живем мы, стало быть, в Эндоре, но, доложу я вам, описывать этот городок – все равно что плясать без музыки. Ну, городок. Фермерский. В центре – площадь. Старая киношка закрылась, теперь ездить приходится за шестнадцать миль, в Мотли, – только там и крутят фильмы. Наверно, половина здешнего народу – шестьдесят пять плюс, так что нетрудно представить, как весело в Эндоре по выходным. В выпускном классе нас было двадцать три человека, из них в городе остались четверо. Ребята большей частью перебрались в Эймс или в Де-Мойн, а самые пробивные рванули в Омаху. Среди тех, кто остался, – мой дружбан-одноклассник Такер. И еще братья Байерсы, Тим и Томми. Эти двое почему остались: из-за жуткой, почти смертельной аварии. Теперь оба вокруг площади гоняют, если можно так выразиться, на своих инвалидных колясках с электроприводом. Братья – главная, можно сказать, городская достопримечательность, тем более что они – близнецы. До того случая их вообще все путали. Но у Тима обгорело лицо, и кожу ему пересадили прямо как поросячью. Парализованы оба, но у Томми вдобавок ступни оторвало.

На днях в интервью нашей ежедневной газете «Эндора экспресс» Тим, который с поросячьей кожей, отметил в этом позитив: теперь их легко различать. Выйдя из детского возраста, каждый из братьев стал отдельной личностью. А это в Эндоре нынче дорогого стоит. Быть личностью. И видеть позитив. Среди наших земляков есть такие, кто лишился своей фермы – банк отобрал за долги, у кого-то сыновья на войне погибли, родня померла от болезней, а они смотрят с полуулыбкой тебе прямо в глаза и рассказывают что- нибудь позитивное.

Но сегодня утром никакой позитив не идет в голову. От фактов никуда не деться: мне двадцать четыре года, из Айовы я выбирался аж целый один раз, и жизнь моя уходит на то, чтобы пасти братишку-недоумка, бегать за сигаретами для матери да упаковывать продукты для уважаемых граждан Эндоры.

– Гилберт? – окликает Арни. На губах – глазурь, над нормальным глазом – комок джема.

– Что, Арни?

– А они точно приедут? Очень уж долго.

– С минуты на минуту будут здесь. – Плюю на бумажную салфетку, вытащенную из корзины.

– Нет!

– Подойди ко мне, Арни.

– Нет!

– Подойди ко мне.

– Все меня слюнявят!

– И почему это происходит, как по-твоему?

– Потому что потому.

Для Арни это нормальный ответ.

Забив на генеральную уборку его физиономии, смотрю вдаль. Трасса пуста.

В прошлом году фуры приехали довольно рано. Трейлеры и пикапы – позже. Арни на самом-то деле интересуется только карусельными лошадками.

Я говорю:

– Слушай, Арни, я сегодня не выспался.

Но ему по барабану. Покусывает нижнюю губу: какую-то идею прокручивает. Мой брат – пухляк, а волосы у него такие, что каждая встречная старушка рвется его причесать. Ростом он на голову выше меня, зубы вразнотык. То, что он даун, не скроешь. Сразу заметно.

– Гилберт! Они не приедут!

Шикаю на него, чтобы не орал.

– Никто не приедет, Гилберт. Карусели в аварию попали, а работники повесились…

– Скоро будут здесь, – говорю ему.

– Они же повесились!

– Ничего подобного.

– Ты просто не знаешь! Ты не знаешь!

– Не всем же вешаться, Арни.

Он этого не слышит, потому что роется в корзине, достает второе зеленое яблоко, сует его себе за ворот и мчится в сторону города. Кричу ему, чтобы остановился. Но не тут-то было; пускаюсь за ним в погоню, хватаю поперек живота. Отрываю от земли; яблоко падает в жухлую траву.

– Отпусти. Отпусти.

Несу брата туда, где осталась корзина. Он стиснут, ногами обвил меня за пояс, пальцами впивается мне в шею.

– А ты вверх тянешься. Это тебе известно?

Он мотает головой: дескать, ты не прав. По сравнению с прошлым годом росту в нем не прибавилось, зато округлился еще больше, жирку накопил. Если так и дальше пойдет, я скоро его поднять не смогу.

– Ты еще растешь, – добавляю. – Мне все тяжелее на руках тебя таскать. И сил набираешься.

– Не-а. Говоришь на меня – переводишь на себя, Гилберт.

– Почему же на себя? Верь мне: Арни Грейп тянется вверх и набирается сил. Точно тебе говорю.

Опускаю его возле корзины. Еле дышу, на лице пот выступил.

Арни говорит:

– А ты вниз тянешься.

– Неужели?

– Я точно знаю. С каждым днем ниже и ниже. Все время унижаешься.

У глупых иногда проскальзывают умнейшие фразы. Даже Арни понимает, что я опустился ниже плинтуса.

Поскольку часов я из принципа не ношу, точное время назвать не могу, но этот миг, когда полоумный брат срывает бинты с моего сердца, отмечен воплем. Это вопит Арни. Он тычет пальцем на восток, и я навожу бинокль на крошечную точку, ползущую в нашу сторону. За ней тянутся другие точки.

– Это они? Это они едут?

– Они, они, – говорю.

У Арни отвисает челюсть. Он уже пляшет:

– К нам лошадки едут. Лошадки едут!

Завывая, он скачет кругами и пускает слюни. Арни сейчас почти в раю. Я не свожу глаз с него, а он – с растущего каравана. У меня одно опасение: как бы у него не прорезались крылышки – упорхнет ведь.