Читать книгу Темная сторона Хюгге - Антология, Питер Хёг - Страница 14

Уже год, как Аллан съехал, и мы так и не завели ребенка, хотя оба вполне могли иметь детей. Однажды он сказал мне, что ему кажется: я точь-в-точь те крепости, которые он строил из соломы, когда был маленький. Внутри такой крепости было место, где можно было сидеть, есть печенье и пить сок, слушая, как шумит комбайн на одном из полей вдалеке. То же самое для него быть со мной, сказал Аллан. В другой раз он сказал, что я напоминаю ему о собачьей конуре, такая была у его отца. Когда Аллан был мальчиком, он часто залезал в конуру и сидел там вместе с дратхаром. Там было уютно, и он иногда представлял себе, как бы все было, если бы к нему вдруг залезла какая-нибудь девочка. То есть как бы это была я, и он не имел в виду меня обидеть.

Аллан работал инженером в компании «Вестас» и ездил за границу на ветряные электростанции в качестве консультанта и специалиста по ремонту ветрогенераторов. Когда он возвращался домой, ему казалось, что для меня будет слишком сложно, если он начнет рассказывать о своих переживаниях и о том, что видел. Он говорил о гигантских пространствах, превосходивших все, постижимое уму, и я кивала, но это его раздражало. Однажды на Рождество я подарила ему цифровой фотоаппарат, чтобы он мог присылать из поездок фотографии по электронной почте. Так я бы лучше поняла, что с ним там происходит, идея была в этом. У меня до сих пор хранятся на компьютере фотографии с Алланом на фоне разных заграничных достопримечательностей. На одном из этих снимков, которые я храню сама не знаю зачем, Аллан стоит рядом с ветряной турбиной, все еще лежащей на земле. На заднем плане можно различить величественный пейзаж с елями и скалами, он постепенно размывается, приобретая очертания бесконечности. Снимок сделан в Долли Содс, в Западной Вирджинии, Аллан вернулся оттуда каким-то притихшим.

Не знаю, как долго он вынашивал эту мысль, но однажды вечером, когда мы закончили ужинать, он сказал, что пускай дом остается мне, никаких проблем, просто так получилось, что ему необходимо переехать. Дело не во мне, это не со мной что-то не так, скорее, причиной всему – ощущение пустоты внутри и вокруг него. Он взял две спортивные сумки и сложил в них одежду. Собаку тоже забрал, он решил пока пожить у родителей. Я отдавала себе отчет в том, что речь идет не о перерыве в отношениях, а о чем-то бесповоротном, и все-таки вышла из дома проводить его и махала рукой, когда он выезжал задним ходом с участка. Особенно мне запомнилось, как выглядела входная дверь, в тот момент, когда я повернулась, чтобы зайти обратно в дом. Каким был свет от лампы, падающий на отделку стен, ручка двери и прочие такие вещи.

В первые дни после того, как он съехал, я ничего не могла делать, я сама была не своя. Когда звонила мама, я не упоминала, что мы больше не живем вместе, наоборот, отвечала на ее вопросы, рассказывала, как мы поживаем и что делаем. Чтобы не вдаваться в подробности произошедшего, я предоставляла говорить ей, а сама в этот момент смотрела в окно на живую изгородь. Она все никак не хочет становиться густой и пышной, и я подсадила лук по всей ее длине, чтобы помочь ей в этом, но в ноябре от лука никакой радости.

Моим времяпрепровождением было бродить и ждать, когда во мне что-то случится в ответ на произошедшее, но ничего не случалось, и лучше всего время проходило, когда я сидела за компьютером. В Сети нетрудно найти информацию о местах вроде Долли Содс, и я отчетливо видела, насколько эти края величественны, красивы и труднодоступны. В Долли Содс есть места, где до сих пор не ступала нога человека. Расстояния и глубины завораживают своими масштабами, и я представляла себе, как Аллан стоял там, положив руку на ветряную турбину. Я не плакала. Не плакала даже тогда, когда рассказала обо всем маме с папой. Я первая же и объяснила им, что это наилучшее решение, и мои слова прозвучали так, словно я и сама тоже к нему пришла.

Мама была очень разочарована, но, на ее взгляд, было здорово, что я держалась молодцом. И так это и было. Это я слышала и от коллег по работе: прекрасно, что я нашла в себе силы со всем этим справиться. На Аллана это тоже произвело впечатление, и мы быстро нашли нужный тон, каким разговаривают друг с другом старые приятели, – особенно когда он мне звонил. Мы даже смеялись, и мне было слышно в трубке, как его голос звучит все более жизнерадостно. Месяца три спустя после того, как он съехал, он позвонил как-то вечером и рассказал, что его скоро пошлют в Турцию. Ему там на каком-то плато предстояло монтировать новые генераторы. Я сказала: «Здорово, это очень интересно». Он ответил: «Я тоже рад, что еду». Несколько секунд он молчал, потом сказал, что очень благодарен мне и рад тому обстоятельству, что я так спокойно все приняла.

Потом я сидела на кухне. Разглядывала нашу с ним пробковую доску для всякой всячины и магнитики на холодильнике. Включила кофеварку и смотрела, как в чашку течет струйка кофе. Снова села за кухонный стол. Выпив кофе, я почувствовала, как во мне нарушился привычный ряд ощущений. У меня было ощущение какой-то избыточности кофейного вкуса, и такой же вкус был у лимонада, лакричных конфет, кленового сиропа и греческого йогурта, который я съела потом. Я не находила себе места. Ни на чем не могла сконцентрироваться, и единственное, что помогало, – что-нибудь пожевать. Но каждый раз, когда я что-то съедала, этого оказывалось недостаточно. Приходилось отправлять в рот изюмину или что-то в этом роде. Я была не в состоянии себя контролировать, и ночью легче не стало. Я бродила по дому и думала о винограде и всяком таком, а я никогда не относилась к людям, которые могут позволить себе есть, что вздумается. Часа в два ночи мне подумалось, что, может, на воздухе мне станет лучше. Я дошла до того места, где заканчивались дома, и стала смотреть на луг. Там тек, извиваясь, Большой Ручей. Трава была покрыта инеем. И тут я разрыдалась.

Рыдания поднялись откуда-то снизу, из области, о существовании которой в моем теле я не подозревала, и это причиняло боль. Чтобы не дать боли утихнуть, я стала фантазировать, как сожрала всю траву, всех коров и птиц. Я мысленно представила себе, как запихиваю в рот поле, крутой берег речушки, саму речушку и заедаю их землей. Я пихала в желудок все подряд: колокольни церквей, стога, силосные башни и иже с ними. Лесопосадку на другом берегу речушки и плац для строевой подготовки напротив казарм. Под конец не осталось ничего, кроме меня самой и поросшей травой кочки, на которой я стояла, пытаясь удержать равновесие. И еще огромная мельница NM72C – ее я есть отказалась, а себя тоже никак не съешь, поэтому я отправилась домой.

На следующий день было воскресенье, и я поехала проведать маму с папой. Взяла с собой саек и венских сдобных булочек, и пакет с журналами, которые мама давала мне почитать. Она заметила по моему виду, что я не выспалась, но о причинах расспрашивать не стала. Вместо этого мы заговорили о муже моей сестры и детях. Еще коснулись жены одного из моих братьев, поскольку никто не может найти с ней общий язык. Об Аллане тоже шла речь, говорили, что он-то совсем другое дело. Он им нравился, все ведь могло пойти иначе, будь у нас дети. Я сказала, что ему нужно на какое-то время по работе уехать в Турцию. Мама ответила, что все это как-то странно, такая жизнь в постоянных командировках, я кивнула, а папа нашел в газете рекламу, которую непременно хотел мне показать.

Когда мне исполнилось шестнадцать, я сказала маме, что не уверена, хочу ли я иметь детей, когда вырасту. Есть и другие вещи, помимо детей, которые ты можешь взять от этого мира, сказала я. Маме и самой, должно быть, знакомо это чувство, потому что тетя рассказывала мне, как мама плакала, узнав, что у нее буду я. Но мама никогда не помнила того, о чем она не хотела помнить. Она тоже была рада, когда я пришла домой и заявила, что познакомилась с Алланом. Маме всегда было трудно угодить подарком, но, если уж ей досталась какая-то вещь, ей даже в голову не придет ее выбросить. На чердаке полно старых газет, мусорных мешков, набитых ношеными вещами, предметов мебели, ширпотребных романов, сувениров, мотков шерсти и комнатных растений, которым просто нужно тут перезимовать. В детстве я была уверена, что, если когда-либо мне будет угрожать что-нибудь нехорошее, я спрячусь там, наверху. Там меня невозможно будет обнаружить, и каких только убежищ я себе там не устраивала. Ковры и покрывала свисали с балок, в полиэтиленовых пакетиках для завтраков было навалом размякшего печенья. Фляжки с соком – если открутить крышку, от горлышка всегда шел кислый запах. И укромный уголок под транзисторным приемником, который постоянно терял нужные частоты, и его нужно было заново настраивать, и можно было фантазировать, как ты бежишь босиком, продираешься сквозь живую изгородь, бежишь все дальше и дальше, и тебе наплевать, что ты наступаешь в коровьи лепешки, наплевать, дернет ли тебя в итоге током от ограды загона, все вниз и вниз – к речке и дальше, на противоположный ее берег, и я ощущала, когда мы сидели там, у родителей, и пили кофе, что оно все еще есть во мне: чувство полета.

– Есть и другие мужчины, – сказала мама и, едва заметно улыбнувшись, посмотрела на меня поверх булочки.

– Да, – сказала я, и папа передал мне кофейник.

Возвращаясь домой, я чувствовала пустоту в голове, и мне захотелось еще поплакать. Разными способами я пыталась вскрыть образовавшийся нарыв, но у меня ничего не вышло. Я даже пыталась думать о Долли Содс в Западной Вирджинии и о не смонтированном ветряном генераторе. Это не помогло, и мысли о Долли Содс, собственно, привели единственно к тому, что я сильнее вдавила в пол педаль газа. Долли Содс – это же по большей части дикие места, откуда огромные массы воды текут и впадают в Миссисипи, разделяющую Штаты пополам. Так я думала, совершая поворот за поворотом. Долли Содс – огромная территория, и до недавнего времени там никто не жил. Жившие в удаленных ее уголках люди испытывали страх. Они считали, что это злополучный край, в котором полно дикого зверья и глубоких ущелий. Рассказывали истории про охотников, которые слишком углублялись в Долли Содс, и больше их никто не видел. Вернувшись и поставив машину под навес, я какое-то время сидела в ней. Думала о том, что могу куда-нибудь поехать. Я все еще принадлежу сама себе. Мне не нужно ни у кого спрашивать позволения. Я без проблем могу отправиться в США и взять напрокат машину. Могу поехать прямиком в Долли Содс и оставить машину там, где начинается этот край. Я могла бы установить фотоаппарат на капоте машины и сфотографировать себя; в трекинговых ботинках, белой футболке и солнцезащитных очках – могла бы выглядеть, как другие выглядят на своих фотографиях.

Я заглушила двигатель и откинула голову на подголовник сиденья. Дала себе обещание, что сделаю это. Я сидела в машине, смотрела в зеркало заднего вида и обещала себе не отказываться от этой идеи.