Читать книгу Темная сторона Хюгге - Антология, Питер Хёг - Страница 16
Питер Хег
Твоими глазами
Фрагмент романа
Часть первая
Оглавление* * *
О существовании этой клиники я впервые услышал, приехав в больницу Нюкебинг-Зеландия, куда после попытки покончить с собой попал Симон. Мои родители в свое время усыновили его, и мы с ним выросли вместе. Это была его первая попытка совершить самоубийство.
Симона поместили в отдельную палату. Когда я вошел, он сидел в кровати, в белой больничной футболке, и его голова выглядела непропорционально большой.
Из-за нее он был похож на двухлетнего ребенка.
Его настоящая мать как-то рассказала мне, что роды протекали тяжело, в основном из-за размеров головы.
И вот теперь она словно еще увеличилась в размерах.
Брат был женат, у него уже были дети и полжизни за плечами. Его фигуру можно было назвать спортивной, он тягал «железо» и занимался бегом. И потом я сам слышал от многих, что он человек с обаянием и харизмой. Но в ситуации, в которой он оказался, здесь, в больнице, складывалось впечатление, как будто все эти тренировки и черты его характера служили панцирем, защищавшим того, кем он был на самом деле. А был он маленьким ребенком.
Мы разговаривали вполголоса. О том, что он помнит из случившегося за последние несколько дней. Набралось не так много. Он выпил две бутылки спиртного, проглотил сотню таблеток парацетамола и сел за руль.
Он говорил с тихим, потрясенным достоинством.
Такой близости между нами не было с тех пор, как мы были детьми.
И в этой близости ко мне пришло понимание. Оно не выражалось в словах, они появились позднее; скорее, это было физическое ощущение: я понял, что в его поступке был смысл. Что попытка покончить с собой была попыткой ребенка сломать панцирь и таким образом обрести контакт с миром. И для этого ребенка было исключительно важно не оказаться взаперти снова.
Потому что в таком случае будет еще попытка. И она удастся.
Через полчаса появилась медсестра и сказала, что брату нужен отдых.
Она проводила меня по коридору.
– В рубашке родился, – сказала она.
В каком-то смысле было поразительно слышать такие слова. В адрес человека, который пытался покончить жизнь самоубийством.
– Он выжил после всех этих таблеток и алкоголя и не погиб в аварии. Полицейские говорят, что, по словам очевидцев, машина кувыркалась с откоса, потом проломила изгородь, снова встала на колеса, оказавшись на поле, откуда он затем опять выехал на дорогу. И после всего этого остался в живых. И после парацетамола. Такая концентрация этого медикамента в крови обычно приводит к очень серьезным повреждениям печени, человек вполне может от них скончаться. Но даже с этим его организм, похоже, справляется. Да, мы не можем сказать, что его жизнь вне опасности. Но мы верим, что он выдержит. В каком-то смысле он выжил трижды. В рубашке родился.
* * *
Мы выросли вместе в Кристиансхавне, в те годы, когда это еще был район для бедных.
Мне было пять лет, а ему четыре, в тот день, когда я впервые увидел его – на площадке за Церковью Кристиана. Мама часто водила меня туда по воскресеньям, там были песочницы и скамейки, и дикий виноград, и солнечные лучи на серых стенах, и тишина.
С некоторыми людьми, играющими в нашей жизни – до самого ее конца – важную роль, так получается, что мы помним момент первой встречи. Возможно, потому что первый взгляд обладает проницательностью особого рода. Может, причина в том, что мы ничего не ожидаем друг от друга, и встрече не предшествует никакая история, поэтому все покровы могут оказаться сброшенными, и во время такой встречи происходят вещи, для которых еще не придумали слов.
Я помню кожу его щек, румянец. Волосы, постриженные машинкой. Взгляд, которым он смотрел на меня и мою маму, – настороженный и вместе с тем совершенно искренний.
Мы играли вместе, и в какой-то момент до мамы дошло, что он там с сестрой без родителей. Двое детей, ему четыре, девочке два, были без присмотра.
Мы проводили их до дома, и, хотя мама ничего не сказала, я видел, что она за них тревожится.
Они жили на Вильдерсгаде, в одном из домов в глубине двора. Их мать открыла дверь, я заметил, что моя в легком шоке.
С того дня мы старались видеться с ним как можно чаще, он нередко приходил к нам в дом, часто со своей сестренкой Марией.
Иногда им разрешалось остаться у нас на ночь. Процедура была следующая: мы спрашивали позволения у мамы, она соглашалась и шла на Вильдерсгаде спросить, не против ли их мать, у той не было телефона.
Она растила их одна, зарабатывала уборкой по ночам, а днем спала, пока кто-нибудь из соседей приглядывал за детьми.
Иногда моей маме не хотелось ее будить, тогда она просто оставляла записку.
Мы с Симоном спали в моей кровати, Марию клали на матрац на полу. Он очень заботливо укладывал ее, хотя сам был еще таким маленьким. После того как моя мама желала нам спокойной ночи, выключала свет и закрывала дверь комнаты, он слезал на пол к сестренке. У нее была тряпичная кукла, которую она никогда не выпускала из рук; он говорил что-нибудь кукле и поправлял на Марии одеяло, под конец всегда произнося: «Если что, я тут рядом».
Потом забирался ко мне, и мы лежали рядышком и тихонько болтали в темноте.
Через какое-то время его шепот начинал чередоваться все более длительными паузами, а потом наставал момент, всегда на выдохе, когда он проваливался в сон.
А я лежал в темноте и чувствовал, что должен приглядывать за ним. Как будто он был моим младшим братиком.
Он заботливо приглядывал за Марией. Она приглядывала за куклой. Я пытался приглядывать за ним. Мои родители старались приглядывать за мной. Мама Симона и Марии тоже приглядывала за ними. И соседи.
Мир в том числе и таков тоже. Он состоит не только из войн, жадности и истребления редких видов животных. Помимо этого, существуют цепочки людей, пытающихся заботливо приглядывать друг за другом.
На следующий день я снова пришел в больницу навестить Симона.
Он уже начал замыкаться в себе.
– Вчера, – сказал я, – все было так, словно мы вернулись в детство, к началу, у тебя не было такого ощущения?
– Да, – сказал он. – Нет. Может быть.
Та же медсестра, что и накануне, попросила нас закончить разговор, вышла со мной в коридор и закрыла дверь палаты.
– Мы вместе выросли, – объяснил я. – Но потом у каждого началась своя жизнь. И вот теперь снова встретились. У меня такое желание – оказаться внутри его тела, помочь ему не упустить главное, подсказывать ему: «Смотри, вот об этом и этом ты не имеешь права забыть».
– Я видела подобное, – сказала она. – Видела, как один человек показывал вот так другому на вещи – изнутри. Я тогда проходила практику в одной клинике, успела проработать всего неделю, не помню, как точно она называется, все называли ее «Клиника В Конце Пути». Это к югу от Орхуса, у моря. Она находится в ведении университетской больницы. У меня где-то записан номер их телефона.
Она так произнесла это, что я сразу понял, это судьба.
Медсестра куда-то ушла и вернулась с номером.
– Заведущую зовут Лиза, – сказала она.
Я уже знал, какое имя она сейчас произнесет, знал еще до того, как оно прозвучало.
* * *
По номеру телефона я отыскал адрес, это оказалось чуть севернее музея Моэсгорд, в здании, где располагались несколько кафедр, относившихся к Медицинскому факультету. Напротив номера нужной мне клиники было написано: «Кафедра нейропсихологического формирования образов».
Я набрал номер и услышал голос совсем молоденькой девушки.
– Мы не записываем на прием в частном порядке, – сказала она.
Я выжидающе молчал. Я знал, что судьба уготовила мне поездку в это место.
– Два раза в год мы проводим день открытых дверей для всех желающих, – сказала она. – Ближайший – в эту среду.
Нужно было свернуть с трассы Орхус – Оддер и несколько километров ехать через густой лес, растущий на мореновых холмах. После этого дорога сворачивала к морю и выходила на открытое место. Большое бетонное серое здание стояло на склоне, спускавшемся к воде.
Здание строили явно не из расчета принимать тут посетителей, у него был интровертный облик типичного исследовательского института.
Нигде никаких табличек. За конторкой при главном входе сидел вахтер. За спиной вахтера открывался длинный коридор, по обе стороны которого были видны открытые двери офисов и лабораторий.
Я объяснил, что мне нужно в отделение нейропсихологического формирования образов. Вахтер смерил меня внимательным и задумчивым взглядом.
– Тогда вам к приветливым девушкам на цокольный этаж, – сказал он.
В его тоне послышались нотки, смысла которых я не разобрал: смесь юмора, любезности и бдительности.
Я обошел здание кругом. Поскольку оно стояло на крутом склоне, то, свернув с основной дорожки, приходилось спуститься по лестнице, чтобы попасть на нижний этаж. Создавалось впечатление, что спускаешься в глубокий подвал. При этом наклон ландшафта был таким, что окна отделения, выходившие на море, располагались на уровне обычного первого этажа.
Дверь открыла женщина в белом халате. Она протянула мне руку и сказала, что ее зовут Лиза.
Несколько секунд я не мог стряхнуть с себя оцепенение, она терпеливо ждала. Потом я пожал ее руку и представился. В ее лице не мелькнуло и тени узнавания.
Она совершенно не изменилась с того дня, когда я видел ее в последний раз, нам обоим было тогда семь лет.
Конечно, такого быть не могло, но именно таким было ощущение. Как будто она ни капли не изменилась с тех пор.
Я испытывал подобное раньше, рассматривая детские фотографии людей, которых я знал взрослыми. Отчетливое ощущение, что это один и тот же человек, тогда и теперь. Словно процесс, который мы называем развитием, заключается главным образом в разворачивании того, с чем мы пришли в этот мир.
Или в том, что мы лишены возможности развернуть данное нам.
В ней присутствовало то же самое редкое сочетание, что и тогда – волосы, настолько светлые, что казались почти белыми, и кожа, темно-коричневая от загара.
Я подумал, что она, наверное, много времени проводит на воздухе.
Однако она настолько была загружена работой, как я выяснил позднее, что на солнце находилась не больше двадцати минут в день, выходя из клиники пообедать со своими ассистентами.
Ее волосы были стянуты на затылке. У корней волос был виден шрам, огибавший лоб и уходивший над левым виском к затылку.
Нас было восемь человек, приехавших посмотреть на институт, она попросила нас сказать несколько слов о себе. Среди присутствовавших были врач, психолог, двое студентов, два пенсионера, школьный учитель и я.
Мы сидели на стульях, расставленных вдоль стены в зале с большими окнами, из которых открывался вид на море.
Потолки были на удивление высокими, наклон ландшафта давал такую возможность. В этом помещении можно было бы сделать второй этаж, потому что потолки были выше шести метров.
В подлокотник каждого стула был вмонтирован небольшой столик, на котором лежал предмет, внешне схожий с парой простых очков в тонкой оправе, какие обычно предназначаются для чтения.
В центре комнаты стояли три кресла, два из них пустовали, в третьем сидела кукла, что-то вроде манекена.
На кукле был белый халат. На макушке закреплен предмет, напоминавший фен-шлем для сушки и укладки волос.
Куклу и ее кресло окружал обруч диаметром почти два метра, смонтированный из толстых пластиковых труб.
Лиза нажала на кнопку, снаружи задвинулись ставни, после чего с внутренней стороны опустились не пропускающие свет шторы. С двух сторон выехали створки, которые, сомкнувшись, образовали стену высотой от пола до потолка, окна исчезли за ней. Стена была довольно толстой, может, сантиметров тридцать, и в ту секунду, когда она сомкнулась, зажегся верхний свет.
Лиза подошла к креслу, на котором сидела кукла, и прикоснулась к трубам.
– Это аппарат МРТ.
Она положила ладонь на шлем.
– Электроэнцефалограф. Измеряет электрические колебания в мозгу. Пациент сидит в кресле, там, где сейчас кукла. – Она коснулась клавиатуры компьютера, стоявшего рядом с креслом, в котором она сидела, и свет стал приглушеннее. – Я попрошу вас надеть очки.
Мы надели. В оправу было вставлено обычное стекло без диоптрий, в визуальном поле не произошло никаких изменений. За исключением того, что в обоих стеклах, напротив зрачка, обнаружилась крошечная черная жемчужинка или стеклянная бисеринка, размером не больше булавочной головки.
– Эти очки обладают своего рода 3D-эффектом.
В темноте в одном из двух пустующих кресел рядом с куклой выросла фигура, она вся была соткана из голубовато-белого света.
– Мы собираем результаты измерений, обрабатываем их, придаем им графический облик и пропускаем через голографический проектор. Мы сейчас наблюдаем это все в записи.
Голограмма воссоздавала контуры обнаженного мужчины, гениталии и лицо были размыты, так что нельзя было точно определить, мужчина это или женщина, в остальном силуэт был очень жизнеподобным. Сквозь почти прозрачный кожный покров можно было увидеть внутренние органы, за ними угадывались кости скелета. За черепными костями был виден мозг.
Она нажала на кнопку.
− МРТ позволяет сделать 50 снимков в секунду, так называемые срезы. Плюс ЭЭГ, регистрирующая электрические колебания в мозге. Каждой амплитуде мы присваиваем определенный цвет.
Внутри черепа и вокруг головы световой фигуры появились пульсирующие разноцветные волны.
– Теперь добавим к этому данные, полученные в результате измерений электромагнитной активности во всем теле и вокруг него.
Цветовые узоры проступили по всему телу и заполнили пространство рядом с ним.
– Мы замеряем пульс, артериальное давление и степень проводимости кожи. Все данные получают визуальную форму и свой цвет.
Разноцветный клубок становился все более плотным, а игра красок и движение вокруг светившейся голубым светом фигуры делались все более интенсивными. Мы сидели напротив человека, состоящего из света и охваченного пульсирующим кольцом всех цветов радуги.
– Таким образом, клиент, сидящий в кресле, там, где сейчас сидит кукла, видит перед собой трехмерную карту своего организма как биосистемы, при этом данные ежесекундно обновляются. Подобные сканирования и измерения проводятся каждый день в большинстве крупных больниц. Все, что мы сделали, – это для начала объединили результаты измерений, перевели их в графический формат и пропустили через голографический проектор.
Она сделала несколько шагов в сторону светящейся фигуры.
– С клиентом, запись данных которого мы вам демонстрируем, три года назад произошел несчастный случай, очень серьезный. С тех пор он не может работать. Его обследовали психиатры и неврологи. И не смогли ничего обнаружить. По его словам, теперь, после пережитой трагедии, он чувствует, как тело парализует в ситуациях, когда ему нужно брать на себя ответственность за других людей. У него ощущение, что весь организм стал серой и бессильной массой. Данное ощущение мы закладываем в голограмму.
Ее пальцы пробежали по кнопкам, и мускулатура фигуры приобрела сероватый оттенок.
– Еще он рассказывает, что в такие моменты он перестает чувствовать область грудной клетки и сердце как физический орган. Это мы тоже отображаем на голограмме.
Она нажала на кнопку, цвет в области груди и сердца потерял насыщенность.
– Он говорит, что мысли лишают его контроля над собственным телом.
Цветные волны, пульсирующие вокруг головы и идущие вниз, изменили характер.
– То, чем мы занимаемся здесь, представляет собой новое слово в медицине. Мы настраиваем диалог между ощущениями клиента от собственного организма и данными, полученными при помощи наших аппаратов и датчиков и отражающими состояние его биосистемы. Когда он описывает хаос, который он переживает внутри себя, воскрешая в памяти момент своего столкновения с ним, мы видим, как меняется амплитуда электрических волн в его мозгу. Как меняется обмен веществ. Меняется все: сердечный ритм, артериальное давление, количество вырабатываемых гормонов, проводимость кожи. Мы не знаем, по какой причине это происходит. Но придавая этим измеримым изменениям графическую форму при помощи светового дисплея и окрашивая их в соответствии с ощущениями, клиенты – с нашей помощью – сами создают карту, позволяющую им глубже заглянуть в себя, чем это в принципе было возможно без нее. Потом, сидя напротив самих себя, принявших облик трехмерной картинки, они вместе с нами могут оказаться внутри этой карты. По ощущениям. Как будто тело и сознание начинают становиться прозрачными. Доступными.
Она обошла светящуюся фигуру и остановилась позади нее.
– Этот пациент дважды пережил трагедию. С интервалом в несколько лет. Мы произвели измерения в случае с обоими происшествиями, и закономерности, зафиксированные нами, указывают на тесную взаимосвязь между двумя этими эпизодами. В этом преимущество аппаратуры. Она позволяет нам увидеть взаимосвязи и повторения, позволяет увидеть типичные черты. Еще до того, как они достигают сознания. Мы видим характерные черты, для выявления которых при помощи обычной психотерапии понадобилось бы много времени. И которые, возможно, вообще не удалось бы обнаружить. Теперь мы сможем помочь этому мужчине локализовать в себе полученные травмы, снять создаваемое ими напряжение, избавиться от некоторых из них. Травма – это не то, что случилось с нами когда-то. Она продолжает жить в нас и сейчас, не покидая нас ни на секунду.
Она нажала на кнопку, проектор немного погудел и выключился, голубые очертания фигуры потеряли четкость, а потом исчезли. В комнате стало совсем темно.
Она продлила темноту еще на минуту, прежде чем включить свет.
Дело было не в том, что она хотела произвести на нас впечатление. Она просто дала нам время вернуться к обычному, окружавшему нас миру.
Свет зажегся как в кинозале после сеанса – постепенно становясь все ярче.
Раздвижная стена, а за ней и светонепроницаемые шторы плавно вернулись на свои места. Снова стало видно море.
– И у людей хватает выдержки смотреть на такую карту самих себя?
Это спросил врач.
– Мало у кого хватает. Во многих пациентах, проходящих психиатрическое лечение, страдание сидит так глубоко, а их личность так уязвима, что даже не ставится вопрос о возможности раскрыться и заглянуть внутрь себя. Речь идет о том, чтобы спрятаться в «домик» наиболее эффективным способом. И среди нас, психически здоровых людей, большинство не заинтересовано во встрече с собой.
– Почему?
Какое-то время она тщательно обдумывала ответ.
– Наш мир – это поток, стремящийся наружу последние 500 лет. Каждый шаг внутрь себя означает движение против течения.
Один за другим слушатели поднялись со своих мест и, выходя, пожали ей руку.
В конце концов мы остались в помещении одни.
– У меня есть брат, неродной, родители усыновили его, когда он был ребенком, – сказал я. – Он пытался покончить с собой. Я боюсь, что он предпримет еще попытки и добьется своего. Хотя в нем есть что-то, глубоко внутри, что-то, не желающее умирать. Вы могли бы помочь вытащить это наружу.
Она покачала головой.
– У нас очередь на несколько лет вперед. Нужно, чтобы его лечащий врач направил его к психиатру или в Центр функциональных страданий, а оттуда его перенаправили к нам. Но и в этом случае лишь немногие находят в себе мужество согласиться, когда доходит до дела.
– Я боюсь, что он умрет.
Она открыла передо мной дверь.
– Наши ресурсы ограничены. Спасибо, что пришли.
Этой ночью я не мог заснуть. Часа в четыре утра я встал, вышел на улицу и сел за руль. Машин в этот ранний час не было. В пять я добрался до института. Свернув с шоссе к зданию, я проехал мимо черного фургона, стоявшего с выключенными фарами.
Я принес из машины плед, сел спиной к окну и стал смотреть, как солнце поднимается над бухтой.
Вахтер, тот самый, которого я накануне видел за стойкой на входе, обогнул здание и приблизился ко мне. Я объяснил, зачем я здесь, он попросил показать удостоверение, я предъявил ему водительские права. Он отошел, предоставив меня самому себе.
Вскоре после этого подошли двое полицейских, которым я тоже предъявил удостоверение личности, и они удалились, как и вахтер.
Лиза появилась час спустя. Она остановилась и несколько секунд смотрела на меня, потом села рядом.
Мы сидели так минут, может, пять, что не так и мало для двух чужих друг другу людей, молчащих вместе.
Для нее я был чужим.
– Есть еще какая-то причина, по которой вы здесь, – сказала она. – Помимо брата.
Она сказала это, не желая спровоцировать меня. Просто констатировала факт, который был ей очевиден. Словно меня было видно насквозь, как светящуюся объемную фигуру.
Что-то подсказало мне, что ответь я сейчас не то, что нужно, – и приоткрывшаяся между нами дверка закроется, так же, как закроются для меня и двери самого института.
– Есть вещь, которую я всегда искал, – ответил я. – Я пытался найти подлинные встречи. Между людьми. Они очень редки. И длятся очень недолго. Часто мы даже не успеваем заметить, что такая встреча состоялась. Мы не знаем, что делать, чтобы эти встречи повторились. Впервые в моей жизни такие встречи стали происходить, еще когда я был маленьким. Все началось со встречи с Симоном, которого мои родители взяли в нашу семью. Потом был еще один человек. Девочка, я встретил ее в детском саду.
Она медленно поднялась на ноги.
– Я работала с несколькими великими врачами, – сказала она. – Еще когда была студенткой. С психиатрами и терапевтами. В Дании и за границей. Это были люди, у которых в общей сложности обследовалось 50 тысяч пациентов. Я задавала этим светилам один и тот же вопрос: что заставляет людей обращаться к вам? В чем причина их страданий? Они объяснили мне, что пациенты говорят одно и то же. Твердят, что лишены подлинного контакта. Я основала эту клинику, чтобы попытаться выяснить, что разделяет людей. Что препятствует встрече. Что нужно, чтобы люди увидели друг друга.
Она открыла дверь.
– Через неделю у нас подробная информационная встреча с пациентами, вы можете подъехать?
Вопрос был брошен мимоходом. Меня снова проверяли. Любая ошибка с моей стороны – и больше я ее уже не увижу.
Я кивнул.
Выезжая с парковки, я опять заметил полицейских.
* * *
Я живу неподалеку от мамы моих девочек.
В тот вечер я постучал в ее дверь. Уже смеркалось.
Бросив на меня взгляд, она отступила в сторону, прочтя в моих глазах немой вопрос – можно ли на минутку увидеть дочек.
– Они спят, – сказала она.
Я вошел в спальню и присел на один из стульев возле их кровати. Прислушался к их дыханию.
Рождаясь, мы кричим и вдыхаем в себя воздух, а умираем, испуская дух. Дыхание – тонкая ниточка, соединяющая события, которые происходят в нашей жизни. Моя младшая совсем не кричала, появившись на свет. Роды прошли так тихо, так спокойно, она просто-таки выскользнула наружу, акушерка положила ее на теплое полотенце, и она заснула. Без присущего этим минутам крика.
Мать моих девочек села рядом со мной. Так мы и сидели, не произнося ни слова.
Младшая рассмеялась во сне. Искристым, искренним смехом. Как будто пузырики побежали вверх в бокале с шампанским.
Это случалось довольно часто, наверное, раз в неделю.
Ей было пять лет, она смеялась во сне с самого рождения.
За исключением того времени, когда мы разводились. На этот год смех покинул ее сны.
Потом опять вернулся.
Я всегда думал, что это, должно быть, какая-то глубоко заложенная в ней радость. Радостное чувство, видимо, было где-то глубоко внутри нее, раз уж, несмотря на все, что ей пришлось пережить, оно так часто прорывалось во сне.
Мы перешли в гостиную.
Мама моих девочек – юрист, она работает в полиции с документами по делам о военных преступлениях. Все это под грифом «совершенно секретно», я почти никогда не спрашивал ее о вещах, имевших отношение к работе.
– Хочу проверить, не поможет ли Симону новая… это что-то вроде психотерапии, – сказал я. – В исследовательском центре при университете. Он находится к северу от Моэсгорда, у самого моря. Там кругом патрульные машины полиции. Это обычное дело для таких институтов?
Она протянула мне блокнот и карандаш. Я написал адрес.
В прихожей мы оба остановились.
– Если бы мы с тобой были знакомы в детстве, а потом 30 лет не виделись, ты бы меня узнала? – спросил я.
Она уверенно кивнула.
* * *
В следующую среду я был на месте за четверть часа до назначенного мне Лизой времени.
Она была не одна, вместе с ней подошли три молодых ассистента: парень и две девушки. Они помогли мне надеть зеленый халат, похожий на те, в каких оперируют хирурги, но этот был тяжелее. На голову мне надели шапочку из того же материала.
– Мы носим те же халаты, что и наши клиенты, – сказала она. – Электронное оборудование очень чувствительно. Халаты стерилизованы, и в них есть датчики, позволяющие внести в полученные данные изменения, связанные с появляющимися в организме сбоями.
В кабинет вошел пожилой мужчина. Лиза представила нас друг другу. Его звали Вильям. Я узнал поджарое, сильное тело, которое видел в тот раз в светящемся силуэте.
У меня было такое чувство, что она рассказала обо мне заранее, и он был не против моего присутствия.
На него надели халат, закрепили на запястье аппарат для измерения артериального давления, на руку натянули перчатку, в которой, видимо, были датчики, замерявшие влажность. Он сел в кресло, Лиза расположилась напротив него, мы с ассистентами сели поодаль, у стены.
Ставни, шторы, звуконепроницаемая стена – все плавно задвинулось.
Мы надели очки. Они почти ничего не весили.
На столике рядом с Лизой была клавиатура, она нажала на какие-то кнопки. Видимо, включила проектор: в третьем кресле, рядом с клиентом, стало сгущаться трехмерное изображение, словно существовавшее независимо от нас. Сначала чистое, голубое, затем к нему добавились другие результаты измерений, окрашенные всеми цветами радуги волны электрических колебаний в мозгу и подвижные электромагнитные поля.
Она задала вопрос, как он себя чувствует. Попросила сделать глубокий вдох. Со стороны это выглядело так, словно они оба были погружены в разговор с третьим собеседником – состоящим из света.
– Вы можете мысленно вернуться ко второму происшествию? – спросила она.
– Меня лягнула лошадь. У меня был небольшой опыт езды верхом, я немного понимал в лошадях. Не хотелось больше заниматься рыбной ловлей, после того первого несчастья, которое со мной приключилось. Поэтому я стал ухаживать за лошадьми. И вот в один из дней лошадь сбивает меня в стойле с ног ударом копыта. Это происходит, когда я расчесываю ее и обхожу ее сзади. Потом я ничего не помню. Пять дней лежу в коме, врачи уверены, что мне не выкарабкаться.
Светящаяся фигура окрасилась в серый цвет. Левая сторона сжалась.
Лиза обратила наше внимание на произошедшее изменение.
– Да, – продолжил мужчина, – теперь, всякий раз, когда я рассказываю об этом случае, я начинаю терять ощущение собственного тела.
– Вы что-нибудь помните из тех пяти дней?
Он смотрел прямо перед собой. Я заметил, как его взгляд становится пустым при попытке заглянуть в себя. Он покачал головой.
Она показала на светящуюся фигуру.
– Обратите внимание на цвета в затылочной области. Вы, как и я, уже видели это прежде. Стоит вам приблизиться к чему-то, о чем трудно или неприятно вспоминать, как появляется эта цветовая гамма. Например, когда в вашем рассказе до удара копытом остается секунда. Или вот теперь при упоминании комы.
Он посмотрел на голографическую фигуру. И одновременно с этим заглянул внутрь самого себя. В прошлое. И покачал головой.
– Я лежал без малейших признаков сознания. Хотя что-то есть… Что-то такое пробивается…
Он привстал. Стало понятно, что он сейчас сделает. Вцепится в светящийся силуэт и выбьет из него информацию. Он протянул руки, ладони пронзили свет проектора насквозь.
Это заставило его очнуться.
– На сегодня достаточно, – сказала она.
Он сел на место, она придвинулась к нему и положила ладонь ему на локоть.
Силуэт поблек и растаял, стало темно. Зажегся свет, понемногу становясь ярче, стена, шторы, ставни – все раздвинулось и вернулось на свои места.
– Пока не вставайте. Вам сейчас принесут попить.
Лиза поднялась со своего места, кивнув мне, чтобы я шел следом. Мы прошли в ее кабинет.
Она вскипятила в чайнике воду, из жестяной банки насыпала в две чашки зеленый порошок, залила его холодной водой, сверху горячей, какой-то штуковиной, похожей на помазок для бритья, взбила до появления зеленой пенки. Потом добавила еще воды, опять взбила и протянула мне чашку. Я знал, что это. Зеленый чай. Она уже протягивала мне чашку таким движением, я тогда попробовал этот чай впервые в жизни. Тридцать лет назад.
– Он вот-вот это нащупает… – сказала она. – Оно само вырвется на поверхность сознания, и довольно скоро.
Мы посмотрели друг на друга – сквозь пар, поднимавшийся от чая.
– Мы с тобой ходили в один садик, – сказал я. – И мой брат Симон тоже. Детский сад при Карлсбергских пивоварнях в Вальбю.
Она сидела, не издавая ни звука. Я засомневался, расслышала ли она мои слова.
– Мы попали в аварию, – сказала она. – Когда мне было семь. Та, вторая машина выскочила с боковой улицы. Родители погибли. Я сидела на заднем сиденье. Я не помню ничего из того, что было до аварии. Все воспоминания первых семи лет жизни стерлись из памяти.
Я попытался представить себе, сколько всего она утратила. Но не смог. Это было все равно, что оказаться вдруг перед огромным темным континентом.
– Мы часто приходили к тебе в гости, – сказал я. – Мы с Симоном. А в садике играли вместе. Каждый день.
Потом мы снова погрузились в ожидание, оба. Она вертела в руках шкатулку из черного картона.
– Какими были мои мама с папой?
Я решил сказать правду.
– Про таких родителей думаешь, что хорошо бы они были твоими собственными. Все дети, приходившие к тебе в гости, об этом думали.
Она поставила чашку на стол.
– Вильям придет завтра, в то же самое время. Ты приедешь?
Это было ее условием. Если я хотел, чтобы она в конечном итоге помогла Симону, мне нужно было соглашаться на ее условия, не пытаясь выяснять подробности.
Я кивнул.