Читать книгу Вдали от дома - Питер Кэри - Страница 12

Когда я проходил мимо старшей школы, директор выскочил, словно кукушка из часов: махал мне, бежал среди своих роз, вылетел на дорогу, где ездят грузовики с углем.

Я подумал, что теперь он меня уволит. Спросил:

– Как там трибунал?

Он выдохся, его высокий лоб покрылся испариной, как дыня в холодильнике.

– Ты составил программу?

– Я еду в город.

– Мог бы составить в поезде, – предложил он. – Час в один конец. Легкотня.

Знал ли он уже мою судьбу? Пил ли он мою кровь, пока меня не порубили на отбивные? Я мог бы понять его расчет, но ведь он в руки не возьмет программу, написанную мной. Я сообщил ему это.

– Разумеется, учить будешь ты, – заявил он.

И я осмелился почувствовать надежду. Спросил о дате трибунала.

– Вилли, поверь мне, – сказал он, и я подумал: «Нет, он прохвост». – Они напишут тебе, когда придет время, – продолжил он. – Просто займись программой, а я займусь тобой.

– Как они пришлют мне письмо? У меня даже нет почтового ящика.

Хатнэнс поднял бледно-имбирные брови, и да, конечно, я молол чушь. Почтальон бросит конверт на веранду вместе с остальными угрозами, где он постареет и скукожится среди палой листвы.

– Ты обещаешь мне составить курс?

Я уже слышал поезд возле кладбища Роусли. Дал ему слово и вновь вскочил на велосипед.

В поезде я подумал: «Зачем я пообещал?» Я был пасторским сынком и всегда держал слово, и вот я уже думал об овцах-мериносах, гадал, не украли ли первое австралийское стадо у короля Испании. Нет, как оказалось, а ведь это была бы основа для интересной программы.

Из-за вечно менявшегося времени записи викторины (удобство, которое перестанут предлагать, когда Дизи получит национального рекламодателя) я приезжал в город в разные часы, но вне зависимости от времени, освещения, погоды, коричневого засушливого лета, влажной зеленой зимы ландшафт вдоль железнодорожных путей всегда был безотрадным и голым: кроличьи норы, эрозия, плантации ветрозащитных хвойных полос в виде буквы «Г» по углам одиноких пастбищ, желтые гравийные дороги, разрезавшие красную землю, – мышиного цвета овечья деревня постепенно сменялась непримечательным дальним пригородом Западного Мельбурна.

Обложка «Океании» № 3, насколько я помню, была благонадежно скучна, без намека на ее взрывную суть. Когда я начал изучать предлагаемое исследование археологической структуры Восточного Мелтона, я ни о чем не догадывался, но вскоре увидел тот самый ландшафт за окном таким, каков он был всегда: забытое поле колониальной битвы, пропитанная кровью земля, место жестокого «контакта» между черными туземцами и белыми империалистами. Если это не было государственной тайной, то вполне могло бы быть.

Сто двадцать один год назад, до прибытия овец, до фабрик, эти вулканические равнины – я узнал об этом только сейчас – были покрыты «буйной растительностью» и «колыхавшейся багрянисто-коричневой кенгуриной травой»[30], «высотой человеку по плечо, и растущей плотно, как овес». Темнокожие охотники-собиратели не знали, что белые планируют остаться здесь навсегда. Никто из них не мог поверить, что человеческое существо может «владеть» животным, особенно таким вкусным, как овца. Или что овцы съедят все, что привлекает кенгуру и валлаби[31]. И так далее.

«Очень хорошо, – думал я, – я составлю тебе чертов план о шерстяной промышленности. Буду рад сдержать слово».

Охотники-собиратели убивали овец белых людей и ели их. Какой подарок для департамента образования Виктории.

Беннетт Эш, слушай внимательно.

И здесь, прямо возле железной дороги, рядом с тракторным заводом Мэсси Хэрриса, силоса для муки Дарлинга, пыльной камнедробилкой и угрожающим созвездием фабрик по производству взрывчатки, начались убийства.

Олений парк, так называли это место.

Сэр, сэр, я был там, сэр.

Да, гостиница «Олений парк». Где олени?

Не знаю, сэр.

Там никогда не было оленей. «Олени» – это был милый синоним убийства. Гостиница «Олений парк» служила теперь «водопоем» для коммивояжеров на берегу ручья Короройт.

Моя запланированная классная экскурсия прошла бы вдоль ручья позади порохового завода и там внимательно изучила бы (Рис. 1) эвкалипт мелкоплодный с держателями для ног, врезанными в ствол. Юный кандидат наук предполагал, что они использовались для сбора меда. Где же сейчас мед?

На уроке про шерсть можно изучать археологию, не только Рис. 1, но и Рис. 3, соседний эвкалипт камальдульский, с высоким шрамом в форме каноэ. Бородавчатыми пальцами Беннетт Эш смог бы прочувствовать раны, оставленные шерстью.

Когда поезд миновал станцию Солнечная, я, должно быть, выглядел усердным занудой. Я взял карандаш и бумагу и начертил решетку из тринадцати квадратов, в каждом – урок истории продолжительностью час десять минут. Кто мог догадаться, что я не более уравновешен, чем мясная муха, бьющаяся о стекло? Винить ли в этом мисс Кловер?

Несбыточные надежды Кловер – использовать чек Дизи, чтобы отправиться во Флоренцию и проводить там по три часа в день в Уффици или Палаццо Питти. Несбыточные? Но разве мужчины не летают по небу и не водят автомобили со скоростью сто тридцать миль в час? Почему женщине не делать то же? Может ведь Дизи заполучить наконец своего спонсора? Возможно, уже на днях мне будет разрешено обналичить чек? Может, Кловер поедет со мной в Италию, чтобы поселиться там вместе? В любом случае была Кловер, и был Палаццо Питти, когда я въезжал в чайное кафе радио 3UZ.

Я обнаружил ее уже в студии, лицо обрамлено черным воротом водолазки и волнистыми волосами Феллини. Вермеер бы добавил окно, чтобы придать света ее глазам. Она сузила их, и ее рот сдвинулся на миллиметр по краям, и я дал бы ей все, о чем бы она попросила.

Еще я подумал: «Ты полный кретин. Ты полностью ее придумал. Вечно ты так делаешь».

Тем не менее мне было очень уютно, пока она меня изучала. Я испытал волнующее чувство, будто расческа прошлась по волосам.

Я спросил ее, что она читает, а она задала мне тот же вопрос, и я рассказал ей про «Океанию», но все время думал: «Это тот день, когда я наконец-то решусь?» Я понятия не имел, что сделаю.

Дизи и Малышка Дизи сидели в аппаратной. Что из того, пусть слышат, как я говорю то, что должен? Разве я от этого умру? Я сказал:

– Возможно, нам с вами пора отправиться на танцы.

Глаза Кловер блеснули и наполнились энергией (это можно было бы принять за отражение прожекторов в будке). Она кивнула Дизи, вопросы у него были записаны на желтых карточках. Смотрела, как он перемешивает их привычным жестом. Он вышел из аппаратной. Кловер улыбнулась мне, и я подумал, что мог бы смотреть в это лицо вечно: в Уффици, в Питти или «У грека Джорджа» в Бахус-Марше. Дизи вошел с криком: «Все выше и выше!» Это не требовало отклика. Это «Все выше и выше» было его торговой маркой, его позывным, им самим, и, когда он выкладывал вопросы надписью вниз на зеленый войлок стола, он знал свое дело. По знаку его тяжелого окольцованного пальца Малышка Дизи начала запись.

Дизи пропел свои позывные, и представился и, восьмую неделю подряд пышно приветствовал мисс Кловер, которая, возможно, на этот раз уделает короля. В тот момент это казалось жестоким, но кто знал, что случится потом?

– Играйте или уходите, – прокричал он. – Сначала дамы.

Он закатал рукава и выбрал карточку «наугад», и я бы никогда не узнал, был вопрос случайным или нет. Конечно, он вел двойную игру, но он всегда полагался на то, что я знаю ответ, и у нас никогда не было мошенничества такого рода.

– Первый вопрос для Кловер, претендентки: кто изобрел первую циркулярную пилу?

Она изобразила «напряженное размышление», хотя это – она никогда не могла понять – не производило никакого звука. Дизи говорил слушателям, что она хмурится «как ищейка», хотя ее лоб был гладок, как мрамор. Он держал шумный кухонный таймер у микрофона. «Первую… циркулярную пилу». Он говорил тем же «задушевным» голосом, как когда вел «Кросби по заявкам». Затем он начал обратный отсчет, и Кловер, без предупреждения, опустила плечи и провела пальцем по своей боттичеллиевской шее.

«Ну конечно, она знает», – подумал я. Должна знать. Циркулярная пила была изобретена женщиной. Можно положиться на нее в таких вопросах, и было непростительно в данной ситуации обойти ее. Но меня с крючка не спустят. Я был сам себе злейшим врагом, но я рабочая лошадка, а потому дал первый ответ по частям, так, как меня учили.

– Она была изобретена Шейкер, – сказал я.

– Боже правый, – вскричал Дизи.

– Женщиной.

– И он выходит вперед.

Глаза моей соперницы теперь блистали чувствами. Она кивала мне, улыбалась, подбадривала. Но к чему это приведет, когда шоу закончится? Она понятия не имела, как я хотел проиграть.

Что понял Дизи, я не знаю. Он хлопнул себя по голове. «Н-но!» – крикнул он.

Все мои мысли были теперь только о Кловер. Что происходило за тем пушистым микрофоном? Я не мог разобрать.

Дизи был мной озадачен, без сомнения. «Все выше и выше!» – кричал он.

Он задал вопрос о копировальной бумаге. Я взглянул на Кловер, и мне показалось, что она кивнула. Копировальная бумага была создана, чтобы помочь слепым людям писать.

– Он выходит вперед.

Но я не хотел быть победителем.

– Что так мрачен, гений?

Когда шоу закончилось, я получил фальшивый чек, а Кловер – настоящий и попросилась в туалет.

До меня медленно дошло, что я не смогу пригласить ее в кино сегодня. Она оставила ключ в двери туалета и сбежала вниз по лестнице на улицу. Затем меня, конечно, позвали угоститься сэндвичами в «Виндзоре» с мистером Дизи, который в странном припадке однажды поцеловал меня в рот.

Мы оба были подавлены. Мистер Дизи удержался от обычных докладов, но я предположил, что «Кока-Кола» прекратила клевать и «сорвалась с крючка вместе с наживкой». Даже когда он признался, что его старший сын прошел предварительный отбор в кандидаты на парламентских выборах, он оставался жалок.

Я набросился на второй сэндвич с яйцом за день и вновь сел в людный поезд в 4:58 вечера, прибыв в Марш в так называемый «Валкий час».