Читать книгу Под покровом небес - Пол Боулз - Страница 12

В без нескольких минут двенадцать Порт со всем своим багажом стоял у дверей отеля. Трое арабов-носильщиков, работая под руководством юного Лайла, грузили сумки и чемоданы, плотно укладывая их в задней части кузова машины. Медлительно сползающие тучи устилали небо уже не сплошь, между ними появились промежутки глубокой синевы; когда в такой промежуток попадало солнце, оно тут же начинало жарить с новой и всякий раз неожиданной силой. При этом небо над горами по-прежнему было черным и хмурым. От нетерпения Порт весь извелся: он очень надеялся, что они уедут раньше, чем из дверей отеля покажется Кит или Таннер.

Ровно в двенадцать в вестибюле раздался голос миссис Лайл, ругающейся по поводу суммы счета. Ее голос то нарастал, вздымаясь до визга, то, падая до бормотанья, рассыпался фестонами неравномерного ритма. Подскочив к дверям, она заорала:

– Эрик, пожалуйста, подойди сюда и скажи этому человеку, что вчера с чаем я не ела пирожных! Быстро сюда!

– Скажи ему сама, – рассеянно отозвался Эрик. – Celle-là on va mettre ici en bas,[35] – продолжил он, указывая одному из арабов на тяжеленную сумку из толстой свиной кожи.

– Ты идиот! – огрызнулась она и пошла обратно; через мгновение Порт услышал ее взвизг:

– Non! Non! Thé seulement! Pas gateau![36]

В конце концов она вышла снова, отчаянно размахивая сумочкой и вся красная. Завидев Порта, остановилась как вкопанная и требовательно воззвала:

– Э-рик!

Тот оторвался от дел, подошел и представил Порта матери.

– Я очень рада, что вы нашли возможным поехать с нами. Будете нас защищать. Говорят, в здешних горах лучше все-таки иметь при себе револьвер. Хотя, должна сказать, мне никогда еще не попадался араб, с которым я не могла бы сладить. Это как раз французы сволочи, от которых реально требуется защита. Грязные скоты все как один. Нет, вы представьте: они мне будут говорить, что я вчера ела с чаем. Какая наглость! А ты, Эрик, – трус! Оставил меня сражаться там у стойки в одиночестве. Это, наверное, ты съел те пирожные, которые они включили в счет!

– Да не все ли равно, а? – улыбнулся Эрик.

– Ты признаешь? Не понимаю, как тебе не стыдно? Мистер Морсби, вы только посмотрите на этого никчемного мальчишку. Он в жизни ни дня не работал. А я должна оплачивать его счета.

– Да ладно тебе, мама! Садись давай. – Последние слова он произнес уже с оттенком тягостной безнадеги.

– Что значит «садись давай»? – Ее голос опять истончился до визга. – Ты как со мной разговариваешь! Тебя надо по щекам отхлестать. Очень было бы тебе полезно. – Она уселась на переднее сиденье. – Со мной никто и никогда так не разговаривал!

– Мы можем сесть спереди все втроем, – сказал Эрик. – Вы как, не возражаете, мистер Морсби?

– Было бы здорово. Я люблю ездить спереди, – сказал Порт.

Он твердо решил оставаться за пределами их семейных разборок, а лучшим способом от них загородиться, как он подумал, будет держаться так, будто ты совершенный ноль, пустое место: просто быть вежливым, побольше молчать и слушать. Весьма вероятно, что нелепая перебранка вроде нынешней – это единственный вид общения, которому милая парочка находит в себе силы и умение предаваться.

Ну, наконец поехали: Эрик сел за руль, погонял для начала мотор на холостых оборотах. Раздались крики носильщиков:

– Bon voyage![37]

– Ты знаешь, выходя, я заметила нескольких людей, которые во все глаза на меня пялились, – сказала миссис Лайл, откинувшись на спинку сиденья. – Эти грязные арабы тут хорошо свою работу знают… Впрочем, как и везде.

– Работу? Что вы имеете в виду? – спросил Порт.

– Как что? Шпионство ихнее. Они всю дорогу тут за всеми шпионят, неужто не знаете? Так они зарабатывают на жизнь. Думаете, здесь можно что-нибудь сделать так, чтобы они не заметили? – Она издала неприятный смешок. – Через час все до единого уже всё будут знать – ну, эти, как их… разные там атташе и вторые секретари в консульствах.

– В смысле – в британских консульствах?

– Да во всех консульствах, в полиции, в банках, везде! – твердо припечатала она.

– Но… – засомневался Порт, устремив вопросительный взгляд на Эрика.

– А, это да, – сказал Эрик, явно обрадованный возможностью в кои-то веки согласиться с матерью. – Тут прямо жуть что такое. Нам ни на миг не дают покоя. Куда ни приедешь, везде прячут от нас адресованные нам письма, пытаются не пустить в отель, будто бы у них все номера заняты, а когда снять номер все же удается, устраивают там обыск, стоит только выйти за дверь. Крадут наши вещи, присылают носильщиков и горничных подслушивать…

– Но кто? Кто все это делает? И зачем?

– Как кто? Арабы! – вскричала миссис Лайл. – Эти вонючие недочеловеки, у которых нет другого занятия в жизни, кроме как шпионить за другими. Чем же еще, вы думаете, они живут?

– Это просто невероятно, – робко вставил Порт в надежде таким образом еще больше раззадорить ее: уж больно забавно было все это слушать.

– Еще бы! – с торжеством в голосе проговорила она. – Вам это может показаться невероятным, потому что вы их не знаете, но присмотритесь к ним внимательнее. Они не переносят нас. Так же, между прочим, как и французы. О, как они нас ненавидят!

– А мне арабы всегда казались очень симпатичными, – сказал Порт.

– Конечно. Это потому, что они подобострастны, непрерывно льстят и подлизываются. Но стоит только повернуться к ним спиной, они сразу же со всех ног в консульство.

– Однажды в Могадоре… – начал было Эрик, но мать оборвала его.

– Ну ты-то заткнулся бы. Дай поговорить старшим. Неужели ты думаешь, что кому-то интересно слушать твои неуклюжие глупости? Будь у тебя хоть немножко соображения, ты бы не влип в ту историю. Какое ты вообще имел право где-то шляться, когда я умирала в Фесе? Мистер Морсби, я ведь действительно умирала! Пластом валялась на больничной койке, в окружении ужасных арабских медсестер, ни одна из которых не могла даже правильно воткнуть шприц.

– Да все они прекрасно могли! – уверенно возразил Эрик. – Мне они его втыкали как минимум раз двадцать. А заражение у тебя произошло просто из-за низкой сопротивляемости организма.

– Чего-чего? Сопротивляемости? – Миссис Лайл аж взвилась. – Все! Говорить дальше я отказываюсь… Обратите внимание, мистер Морсби, на цвет этих холмов. Кстати, вы никогда не пробовали при съемке пейзажей применить инфракрасный фильтр? Я сделала несколько таких снимков в Родезии – красиво получилось на редкость! – но их украл у меня редактор в Йоханнесбурге.

– Мамочка, мистер Морсби не фотограф.

– Помолчи. И что? Он поэтому не может знать про инфракрасную фотографию?

– Я видел такие снимки, – сказал Порт.

– Ну вот, конечно же, он их видел. Ты понял, Эрик? Ты просто не соображаешь, что несешь. А всему виной твоя недисциплинированность. Ох, как мне хочется, чтобы тебе когда-нибудь пришлось зарабатывать на жизнь самому. Это научило бы тебя думать, прежде чем говоришь. А то ведешь себя как последний придурок.

За сим последовал весьма занудный спор, в ходе которого Эрик – похоже, специально для Порта – озвучил целый список неправдоподобно звучащих должностей, на которых будто бы не покладая рук трудился в течение последних четырех лет, тогда как мать по каждой позиции всякий раз возражала, методично и убедительно доказывая, что все это выдумки. Каждое следующее его утверждение она встречала криком:

– Какая ложь! Экий лгунишка! Ты даже не понимаешь, в чем смысл этого дела!

В конце концов Эрику ничего не оставалось, как проговорить обиженным тоном, словно объявляя о капитуляции:

– Так ты сама же не давала мне закрепиться ни на какой работе, хоть тресни. Потому что боишься: вдруг я перестану от тебя зависеть.

Тут миссис Лайл вскричала:

– Смотрите! Смотрите, мистер Морсби! Какой милый ослик! Прямо как в Испании. Мы, правда, пробыли там всего два месяца. Это какой-то ужас, а не страна: сплошные солдаты, священники и евреи!

– Евреи? – недоверчивым эхом отозвался Порт.

– Конечно. А вы не знали? Там все гостиницы их полны. Они всей страной там правят. Ну, исподволь, конечно, из-за кулис. Так же как и повсюду, впрочем. Только в Испании они ведут себя очень умно. Вообще не признают того, что они евреи. В Кордове… Это я к тому, насколько они хитры и коварны… Так вот, значит, в Кордове я прошлась по улице под названием Худерия. Там у них и синагога расположена. Ну и, естественно, там евреи кишмя кишат – типичное гетто. Но, думаете, хоть один из них признает себя евреем? Да ни за что! Каждый, кого ни спроси, машет у меня перед физиономией пальцем и кричит: «Católico! Católico!» Нет, вы представьте: все как один они объявляют себя католиками! А на экскурсии по синагоге гид утверждал, что никаких служб там не ведется с пятнадцатого века. Боюсь, что я была чересчур груба с ним. Просто расхохоталась ему в лицо.

– И что он на это сказал? – полюбопытствовал Порт.

– Да ну, продолжал что-то талдычить как ни в чем не бывало. Они же все зазубривают, как попугаи. При этом глазел на меня с ошалелым видом. Это там было со всеми так. Но думаю, он меня зауважал: все-таки не испугалась! Чем ты грубее с ними, тем больше они перед тобой стелются. Я показала ему, что понимаю, какую беззастенчивую ложь он несет. Католики! Уверена: они думают, что этим они себя как бы возвышают. Но это же курам на смех, особенно когда все – ну прямо самые типичные евреи, это же с первого взгляда видно. Уж я-то евреев знаю. Слишком много у меня скверных воспоминаний с ними связано.

Забавная новизна этого бреда к тому моменту изрядно поувяла. Сидя между мамочкой и сыном, Порт начинал ощущать что-то вроде удушья: их навязчивая глупость действовала угнетающе. Миссис Лайл оказалась особой еще более неприятной, нежели ее сын. В отличие от него она не живописала собственные подвиги – реальные или выдуманные, – зато всякую беседу умудрялась свести к детальным описаниям гонений, которым она якобы подвергалась, или дословному пересказу яростных ссор, в которые вступала с теми, кто ей докучал. Что ж, слово за слово, перед Портом начал разворачиваться характер, хотя его этот характер интересовал уже куда менее, нежели давеча. Ее жизнь была бедна на личностные контакты, а она в них так нуждалась! Поэтому и предавалась им как могла; каждая схватка была такой неудавшейся попыткой установить с кем-нибудь человеческие взаимоотношения. Даже с Эриком ей в конце концов пришлось перепалку сделать естественной манерой общения. В итоге Порт решил, что перед ним самая одинокая женщина, какую он только видел в жизни, но особого сочувствия к ней вызвать в себе не смог.

Вообще перестал слушать. Из города выехали, пересекли долину и теперь, уже с другой ее стороны, поднимались на огромную голую гору. Когда ехали по очередной дуге извилистого серпантина, он вдруг с испугом осознал, что смотрит прямо на ту самую турецкую крепость; на расстоянии она казалась маленькой и совершенной как игрушка, прилепленная к противоположному борту долины. Под той самой стеной, разбросанные там и сям по желтой земле, виднелись несколько крошечных черных шатров; в котором из них он побывал, который из них шатер Марнии, было не определить, потому что лестницу разглядеть не получалось. Но Марния несомненно там, где-то внизу, в этой долине, – легла, небось, переждать полуденную сиесту и спит теперь в жаркой палаточной духоте; либо одна, либо с каким-нибудь везучим арабом-приятелем… Смаилом? Нет, это вряд ли, подумал он. Дорога опять вильнула, они взбирались все выше; вверху замаячили острые утесы. Рядом с шоссе там и сям высились сухие заросли чертополоха, сплошь запорошенные белой пылью; в зарослях верещали цикады – оттуда шел непрерывный сверлящий стрекот, похожий на пение самой жары. Снова и снова взгляду открывалась долина, с каждым разом становясь чуточку меньше, чуточку дальше, делаясь все менее реальной. «Мерседес» ревел, как самолет: на выхлопной трубе отсутствовал глушитель. До гор было уже рукой подать, а внизу расстилалась себха. Он обернулся, чтобы бросить последний взгляд на долину, там все еще можно было рассмотреть шатры во всех деталях, и он вдруг осознал, что формой они похожи на те горные пики, что высятся позади них на горизонте.

Наблюдая, как разворачивается перед ним придавленный жарой пейзаж, он обратился мыслями внутрь себя, на какое-то время сосредоточившись на том сне, который все не отпускал, не давал покоя. Немного подумав, улыбнулся: вот оно, понял! Поезд, который ехал все быстрее и быстрее, всего лишь символизирует жизнь как таковую. А вся эта нерешительность в выборе «нет» или «да» – она неизбежна, когда пытаешься определить ценность этой жизни, причем все сомнения автоматически отпадут, если бездумно, просто рефлекторно решишь отказаться принимать в ней участие. Он даже удивился тому, как этот сон его расстроил; ведь простой же, классический сон! Все привязки, все коннотации как на ладони. А частные их значения по отношению к его собственной жизни едва ли стоит наделять такой уж важностью. Ибо, чтобы избежать необходимости иметь дело с понятиями зыбкими и относительными, он давным-давно пришел к отрицанию всякой цели существования как такового, избрав позицию куда более рациональную и обоснованную.

То, что свою маленькую проблему он решил, его обрадовало. Он поднял взгляд, обвел глазами округу; они все еще ползли вверх, но первый перевал был уже пройден. Выше их были только голые скругленные вершины, совсем без деталей, которые могли бы задать масштаб. И со всех сторон одинаково неровная, жесткая линия горизонта с ослепительно-белым небом над ней.

Между тем сидящая рядом миссис Лайл продолжала болтать:

– …ах эти? Отвратительное племя. Гнусные, подлые людишки, это я вам точно говорю.

«Ну и баба. Убил бы!» – злобно подумал Порт. Когда крутизна подъема уменьшалась, автомобиль прибавлял скорость, на короткое время создавая этим подобие ветра, но вот опять поворот, снова он лезет вверх и снова движется еле-еле, и сразу становится ясно: на самом-то деле воздух неподвижен.

– Если верить карте, выше будет смотровая площадка, – сказал Эрик. – Мы сможем вдоволь налюбоваться видами.

– А так ли уж надо останавливаться? – с беспокойством в голосе спросила миссис Лайл. – К чаю нам надо быть в Бусифе.

Обзорная площадка оказалась едва заметным расширением дороги в том месте, где она поворачивала чуть ли не в обратном направлении. Несколько валунов, скатившихся с утеса, огибаемого дорогой, загромождали проезд, делая его здесь еще опаснее. С внешней стороны поворота от самой обочины вниз уходил обрыв, почти совсем отвесный, и вид с этого места открывался величественный и страшноватый.

Машину Эрик ненадолго все же остановил, но выходить из нее не стали. Дальше дорога шла по каменистой пустыне, такой выжженной, что там не находили укрытия даже цикады; тем не менее Порт то и дело замечал в отдалении что-то вроде деревни, обнесенной глинобитной стеной цвета почвы и окружающих гор, а около стены теснились кактусы и колючий кустарник, будто дополнительная живая изгородь. В машине воцарилось молчание, и слышно теперь было только ровное рокотание двигателя.

Когда вдали показался Бусиф с его белым современным минаретом из бетона, миссис Лайл сказала:

– Значит, так, Эрик: ты займись комнатами. А я сразу на кухню – покажу им тут, как заваривать чай. – И пояснила Порту, встряхнув воздетой вверх сумочкой: – Чай в дороге я всегда ношу с собой. Иначе пришлось бы целую вечность ждать, пока этот несносный мальчишка разберется с машиной и багажом. В Бусифе, думаю, осматривать все равно нечего, так что на улицу можно будет вообще не выходить.

– Дерб Эш-Шерги,[38] – сказал Порт. И успокоительно присовокупил, когда она удивленно к нему обернулась: – Это я так… Просто табличку на стене прочел.

Главная улица городка, длинная и пустая, жарилась под палящим предвечерним солнцем, силу которого, казалось, лишь удваивал тот факт, что над горами, высящимися впереди на юге, все еще клубятся плотные черные тучи, с раннего утра так и не рассосавшиеся.