Читать книгу Скетчбук - Полина Долотказина - Страница 1

Жена всерьез верит, что люди болеют не просто так. Болезнь приходит, когда нам требуется отдых, говорит она, когда мы нуждаемся во внимании или забываем о своих интересах ради работы. Чушь, конечно, но ведь стоило мне только подумать, что местность вокруг такая живописная, пожалеть, что я спешу – и вот, пожалуйста.

Наркоз еще немного вязал, и держать телефон было трудно. Я лег на бок и просто положил его на щеку:

– Катюш, всё хорошо, больница как больница, районная. На работе предупредил, больничный открыл. Уже гораздо лучше. Да, государственная. Нет, не разруха. Я взял платную палату на двоих.

– Сосед-то хоть нормальный?

Я медленно выдохнул, чтобы избежать раздраженных интонаций. Палата маленькая, а голос у Кати очень объемный, особенно, когда она волнуется. Казалось, это «…нормальный?» даже от стен отразилось. Я посмотрел на соседа и постарался максимально красноречиво изобразить извинение. Сосед, пожилой интеллигентный мужчина, махнул рукой и усмехнулся в ухоженную почти седую бороду.

– Катюш, хороший сосед. Давай ты мне лучше пиши, ладно? И не переживай, обещали выписать уже дней через пять, скоро буду дома. Целую.

Я убрал телефон и пояснил:

– Жена волнуется.

– Хорошо волнуется, – дружелюбным голосом отозвался сосед, – искренне. Вы ведь давно вместе, правда?

– Да, восьмой год уже.

– Оно и видно. Только о действительно дорогих людях можно так, хм… некрасиво волноваться.

Сосед вернулся к чтению – какой-то толстой потрепанной книге, явно не из разряда беллетристики, а я остался в чуть смущенном состоянии. Он явно хотел выразить понимание, но это «некрасиво волноваться» прозвучало как-то резко, мне стало немного обидно за Катю. С другой стороны я интуитивно понял его и знал, что обижаться тут не на что.

Я задумался о людях, которые странно формулируют свои мысли. Мне уже доводилось встречать таких, и обычно это были умные, глубокие люди. Общаться с ними сложно, для этого надо настроиться на их манеру. В молодости они страдают от одиночества, а потом либо обтачивают свою речь по общему шаблону, либо перестают и пытаться, и живут себе спокойно, окруженные достойными собеседниками, способными без труда уловить все оттенки и значения выбираемых ими слов.

В больнице всегда чувствуешь себя ребенком. Ничего от тебя не зависит, ты лежишь, перебираешь мысли, листаешь ленту и ждешь, пока директор-главврач или воспитатель-медсестра скажут, что делать дальше. Я осторожно, чтобы не потревожить шов, сел ближе к окну.

Палата была на первом этаже, и я мог наблюдать за жизнью провинциальной столички. Улица с потрескавшимся асфальтом, редкие машины, много зелени. Время от времени мимо проходят простые люди – хмурые заводские работники, неловко накрашенные продавщицы – по крайней мере, в моем представлении именно такой род занятий им подходил. Прогуливаются семьи с колясками, шумят непосредственные дети. Я достраивал в фантазии жизни этих людей: этот приехал сюда из деревни, совершив самый решительный шаг в своей жизни, а эта мечтает переехать в настоящий город, вырваться из вчерашнего ПГТ с бумажным заводом в качестве градообразующего предприятия.

Солнце опускалось, пели птицы, неуверенно чирикнул первый сверчок. Пахло краской и травой. Я был эмоционально наполнен гораздо мощнее, чем в наш последний отдых на островах.

– Провинция хороша, когда ты в ней проездом, – сосед задумчиво наблюдал за мной. Я с ходу не нашел, чем поддержать беседу, и просто ответил с улыбкой:

– Нечего добавить.

– Я Игорь Михайлович, можно Игорь.

– Сергей. Вы здесь…

– Приехал на обследование. Местный гастроэнтеролог мой студент и хороший друг, а главное, вполне сносный врач. Так что и вам, Сергей, нечего переживать.

– Так вы профессор?

– Да, уже тридцать лет преподаю, вот нашел повод отдохнуть от студентов. А вы чем занимаетесь?

– Операции с землей, ничего интересного. Возвращался из командировки и тут аппендицит, простите за подробности. Провинция хороша, если в ней есть больница с как минимум одним хорошим специалистом.

– Нечего добавить – усмехнулся мужчина.

В час обхода, ближе к семи, в палату зашел врач, и я стал свидетелем теплой дружеской встречи. Мужчины выглядели ровесниками, лет на 50-60, и, поскольку карьерные достижения и социальный статус в больнице теряют вес, я чувствовал себя просто самым младшим – ребенком, случайно попавшим на взрослую встречу. Врач собирался зайти после отбоя «с коньячком». На вопросительный взгляд Игоря Михайловича он изобразил великодушный жест и сказал, что перед обследованием немного можно, для чистоты эксперимента. Тут они вспомнили обо мне. Воспитание явно не позволяло Игорю игнорировать присутствующего, и он спросил:

– А вы, Сергей, к нам не присоединитесь?

– А вот Сергею однозначно рано, – перебил врач. Игорь смутился, а я попытался сгладить ситуацию:

– Всё в порядке, я в общем-то не пью, да и не умею. Надеюсь, вам не помешает мое присутствие.

Мое присутствие никому не мешало. Я послушал ностальгические истории про то, как молодой совсем профессор Игорь Михайлович учил основам медицины своего безалаберного студента. Невольно узнал про семьи этих двоих, про их проблемы с родственниками и здоровьем, и уже стал засыпать, когда разговор зашел на очень странную тему с явным оттенком интриги. Речь шла о некой Алине, врач спросил, не вышел ли Игорь на ее след. Тот ответил, что нет, затем они помолчали около минуты и заговорили совсем в другом тоне.

– Я звонил ее матери, – приглушенным голосом объяснял Игорь, – та сказала, что для нее Алина уже давно потерялась, связь они не поддерживали. Последнему работодателю звонил – она пристроилась на какой-то ферме чуть ли не дояркой, фокусы свои показывала. Вроде любовницей председателя была. Но там тоже о ней давно не слышали. В роддоме со мной даже разговаривать не стали, сказали, чтобы я катился к чертям «вместе с этой шалой». В общем, никакой новой информации. Может, там и держат ее до сих пор.

– В Японии?

– Да, в университете. Я и туда звонил, но что я могу сказать? Я ей не отец, даже не научный руководитель. Просто любопытствующий.

– Вот так чудеса и умирают.

– Да. Ну а что было ей делать? Ее мать родная видеть не хочет. Алинка сама говорила, что если ее ученые на атомы не разберут, то простые люди разорвут. Говорила так и смеялась – ну, ты помнишь.

– Ага, как ненормальная хохотала: «я – импульс, я – первичное, понимаете, я вашу медицину так и так вертела»… И хохочет.

– И правильно хохочет, потому что и вправду вертела.

После этого разговор перестал клеиться, и вскоре врач пожелал нам доброй ночи. Я лежал в темной палате, в открытое окно просто хлестало запахом ночной природы, лета и молодости. Сверчки пели так, что заглушали уходящие шаги в коридоре. Я не мог заснуть. Я знал, что эта тайна навсегда улизнет от меня, если я не спрошу прямо сейчас.

– Игорь, простите, что лезу не в свое дело. Покоя не дает история Алины. Расскажите, будьте добры, если это не слишком личное.

Он молчал, я ждал. Теперь я уже жалел, что спросил. Либо меня поставят на место, либо история окажется самой обычной и ночь потеряет свою магию. И тут Игорь заговорил:

– Да, знаешь, очень личное. Есть такие истории, которые, казалось бы, тебя напрямую не касаются, но именно они становятся центральным объектом твоей жизни. Тут нет секрета, об Алине многие знали, но не верили. Своими глазами видели, и не верили. Потому что слишком всё приземленно, буднично, кажется, что стоит копнуть глубже, и найдется объяснение всей этой метафизике. А я вот копнул. Часто говорят, что многие ученые, особенно естественники, к старости уходят в религию. Потому что за всю жизнь не могут найти ответа на какие-то вопросы и видят в них руку провидения. И, знаешь, Алина – моя религия. Сейчас у меня такое чувство, что именно я должен был ее беречь. Ну а как ее убережешь? Неподходящий, прямо говоря, персонаж для своих… данных. Я два года ее совсем на курсе не замечал – знаешь, приезжают такие провинциалки, учатся еле-еле, на зачете двух слов связать не могут. Не потому, что глупые, а потому что выросли в среде, где умного слова порой за всю жизнь не услышишь. Мало кто из таких заканчивает учебу, а если и получают диплом, то уезжают обратно в деревню, в местном травмпункте парацетамол перебирать. Я и имя-то ее узнал только когда ее исключали. Уже через год к ее матери с деньгами ездил, чтобы не послала куда подальше, а рассказала про Алину. Зато теперь могу пересказать биографию почти с самого детства. Послушай, если интересно, это очень… расширяет горизонты, так сказать.

Представь себе деревню Октябрьскую, оставшуюся от одноименного колхоза. С небольшой молочной фермой, школой, перестоявшей сложные времена церквушкой. Семьи держат скот, бабушки у дороги продают картошку – ну, средняя деревушка, одним словом. В самой обычной семье – мама на ферме работает, отчим всё больше пьет – в этой семье растет девочка Алина. В пять лет она увлеклась сельским хозяйством. Вернее, огород полоть-поливать ее было не заставить, а вот во время засадки прямо не оторвать от работы. Всю зиму ждет, когда засевать можно будет. И еще дома на подоконнике экзотику разную растила в горшках. В сельмаг апельсины завезут, она только и просит родителей, чтобы косточки отложили.

Скоро стали замечать, что у девочки просто талант – что в землю не ткнет, то и вырастет. У матери урожай пошел такой, что продавать в город стали. В комнате у Алины финиковая пальма, апельсиновое дерево – все под потолок. Соседи ее стали приглашать за деньги в огороде поработать, та не отказывается, люди довольны, другим рассказывают, семья сыта.

А потом Алина пропала. Нашли через сутки у соседки в курятнике – сидит, не шевелится, глаза стеклянные, в руке яйцо. Ну, у матери разговор короткий – подзатыльник дала и домой утащила. Только с тех пор Алина к грядке не подходила, и ботанику свою забросила. Вместо этого потребовала у родителей птицу разводить – до этого они курятник не держали. Мать сначала отказала – правило у некоторых матерей такое, первая реакция на просьбу – «закатай губу». Сами объяснить не могут, почему губу надо закатать, но семейные традиции чтут. Алина ей пообещала, что так еще больше денег будет, тем и убедила.

Популяция кур у них начала расширяться с таким успехом, что ни в одной лаборатории не получишь. Опять-таки, бюджет – в гору, все довольны. Алина сама за птицей ходила, в школу не ходила, а за курицами ходила. Только резать отказывалась. Хотя когда у нее на глазах курам головы рубили, смотрела, как ни в чем. Ну, деревенская девчонка, от таких вещей в обморок там никто не падает. Мать говорит, тогда волноваться начала, что у Алины не всё в порядке с головой. «Носится с этими яйцами, обложится, смотрит на них, гладит» – в общем, думали ко врачу пора. Но одно дело ребенку сказать, что он чокнутый, другое дело действительно в город везти и специалисту показывать. Там уже совсем другой бюджет мероприятия. Знаешь, что она матери заявила? «Мы сами из яиц состоим, и живем мы на яйце». Десять лет ей на тот момент было, чтоб ты понимал. В доказательство своей любви к репродуктивному процессу куриц, Алина вывела цыпленка у себя в комнате и сказала, чтоб его никто не смел трогать. После чего – тут я процитирую мать – «окончательно свихнулась».

Дальше – больше. Прибегает к ним соседка, глаза на выкате, в руках икона. Заявляет матери, чтобы та свое отродье больше к ее дому не подпускала. Соль в чем: девочка для заработка приглядывала за ее птицей, и у той массово начали вылупляться цыплята. Не знаю, насколько правда, но чуть ли не в холодильнике. Всё бы ничего, только петуха в хозяйстве не было. Как ты знаешь, куры и без петуха несутся, но цыплят, разумеется, быть не может. А тут – на тебе, полный двор. Все скорее посмеялись – мало ли, забрел соседский петух да потоптал. Но разговоры про мистику пошли, для сплетен ведь особый повод не нужен. Алину и так за юродивую держали – ни с кем не общается, в школу не ходит, за собой не следит, а тут еще и сатанисткой стали звать.

Однажды мать – то ли в воспитательных целях, то ли по забывчивости – свернула голову той самой алининой курице и сварила из нее лапшу. Алине на тот момент было двенадцать. Она на тарелку посмотрела, встала, мать приложила головой об стол и ушла в чем была.

Долго след искать не пришлось – любая собака в деревне рада рассказать, что пришла она в дом местного школьного учителя. Долго и слезно рассказывала про то, как дома бьют, нагружают непосильной работой, не разрешают учиться. В общем, разжалобила так, что осталась у него жить, а через шесть лет вместе со всеми получила аттестат об окончании школы. С этим деревенским аттестатом она и приехала к нам поступать на акушера-гинеколога. Перед отъездом зашла к матери подписать какие-то документы, ее там особо не ждали и с чистым сердцем проводили. Все соседи утверждают, что в последние годы услугами Алины не пользовались «от греха подальше», только в город-то она поехала с деньгами, и поступила на платное.

Как я и говорил, первые два года я не знал о ее существовании. Знаю, что девушки на курсе ее не переносили, а вот на парней действовала какая-то ее врожденная женская сила. Просто увивались за ней, чуть ли не дуэли в лучших традициях золотого века устраивали. Я тогда на их курсе лекции по химии читал, только она на них не появлялась. Исправно ходила только на занятия, касающиеся конкретно акушерства. Обросла, понятное дело, хвостами, вынесли ее кандидатуру на отчисление.

Наше близкое знакомство началось именно в день собрания по ее вопросу. Приглашают меня в деканат, мол, студентка такая-то, платница, надо решить, что делать. Я захожу, стоит простушка, кофта черная вытянутая, волосы мышиного цвета в хвост собраны, смотрит в стол. Декан факультета ее отчитывает, а одна преподавательница, которая как раз акушерство вела, защищает. Говорит, студентка талантливая, но жизнь у нее сложная, давайте пожалеем. И тут Алина глаза поднимает и как захохочет. «Пожалеть? О чем вы говорите! Акушерство для меня – это единственное предназначение. Я в любом случае свой диплом получу, не у вас так в другом месте или другой стране. Мое имя во всем мире знать будут, даже если я просто повивальной бабкой останусь. Я уже сейчас понимаю больше, чем вы все. Я – импульс жизни.»

Ну, мы смутились. Согласись, странная защитная речь. Не знаю, что тогда на меня нашло, но я попросил оставить Алину под мою ответственность. Какая-то в этом высказывании была ощутимая правда. «Импульс жизни» – это говорит человек, который в быту обходится набором из десятка слов.

В общем, пригласил ее побеседовать на счет пересдачи химии. Заходит ко мне в кабинет совсем другой человек. Что-то мямлит, стесняется, зрительного контакта не добьешься. Я пытаюсь объяснить, что медику без химии никуда, что я могу помочь нагнать материал. Она что-то бормочет, я переспрашиваю, «мне, – говорит, – это не пригодится». Я в растерянности. Молчим. Тут она голову поворачивает, а на моем столе аквариум стоит с рыбками. Алина подходит к нему и говорит: «Если покажу – поверите?» – и руки кладет на стекло. И ничего. Потом разворачивается и уходит.

А в понедельник я зашел в кабинет и остолбенел: в аквариуме два десятка мальков. Странно было, даже страшно. Меня тогда очень увлекла аквариумистика, и ситуацию я оценивал с пониманием. Меченосцы – они, если знаешь, живородящие. Но тут как ни крути, чтобы за одни выходные – такого быть никак не могло, да и дверь в кабинет была закрыта. И тут слышу стук, поворачиваюсь – Алина стоит в дверях, улыбается так смущенно. Я спрашиваю: «С чем работает?», она – «Со всем. Я, – говорит, – жизнь чувствую. Вот она есть, нужно только подправить всё, чтобы она развилась. Яйцо, семечко, клетка – всё одно. Всё делится, всё растет, если только может.»

Я всё сделал, чтобы она свой диплом получила. Договаривался ходил, как за дочь. Она вроде даже благодарность какую-то чувствовала, доверие. Правда, силу свою после этого только два раза показала. Первый раз просто чтобы подтвердить, что не обманула. Принесла мне апельсин, достала косточки и положила на стол. Ладонью накрыла, а сквозь пальцы ростки пробиваются. Я смотрю на это, слезы по щекам. А она раз – и смахнула все в мусорку.

Второй раз она ко мне домой пришла уже на шестом курсе. Пьяная, грубая, тушь по лицу. Видимо, плохо ей было, а пойти больше не к кому. Уселась за стол и молчит. Тут кошка моя прибежала. Алина ее увидела, разревелась ну точно как ребенок. Какое несчастное создание, говорит. Я спрашиваю: «Почему же несчастное?» «У нее последний год котята могут быть, а ты ей гулять не разрешаешь». Поревела так минут десять навзрыд, ни слова не сказала и ушла. Через три месяца ты уже догадываешься, что было. Я к этому моменту многое про Алину узнал, принес ей одного котенка, так она не взяла. Только заставила пообещать, что изучать не буду.

После учебы она со мной мало общалась, но всё время была на слуху. Работала в платной клинике, блестяще практиковала. Со всей страны к ней на прием приезжали. Я успел поговорить с хозяйкой той клиники, пока еще Алина считалась ценным специалистом. Сейчас-то про нее стараются не вспоминать. Хамоватая на первый взгляд, долго не могла найти клиентов, женщины отказывались записываться к ней на прием. Потом один случай, второй, и понеслось – приходят бесплодные, никакое ЭКО не приживается, Алина осмотрит, даст какое-нибудь пустое назначение, вроде больше спать или меньше есть. Раз – ребенок, второй раз, третий. Роды у всех легкие, дети как по учебнику. Ну тут и стали к ней ломиться.

Ну она как только почувствовала, что прочно на месте держится, совсем свой характер сдерживать перестала. Сестер, которые аборты делали, матом крыла – не ваша работа, не вам вынимать. Клиентку могла выгнать, если та ей не нравилась. И ведь не то, чтобы детей любила или такая высокоморальная была, нет. Какая-то у нее своя правда, которую я никогда не понимал, да и никто не понимал.

Это было в 2008-м, тогда тесты на отцовство были мало распространены, но один умник все-таки сделал. Жена с ребенком на руках пришла в клинику, стала предъявлять претензии, что в нее такое засунули, что ребенок у нее не от мужа. Алина смеется, говорит, а что ты хотела? Тебе ребенок нужен был, не ему. Я могла помочь – и помогла.

После этого случая ее быстро уволили, и она уже не практиковала. Уехала куда-то в глушь, никто ее найти не мог. Позвонила мне осенью 2010-го, сказала, что ей заинтересовались ученые из Японии как выдающимся специалистом. Я говорю, так что ты им скажешь, у тебя же научной базы никакой? Она помолчала, а потом сказала как сплюнула: «Фокусы буду показывать.» Я пытался достучаться, убеждал, что запрут и не спросят. Но Алина уперлась и всё. Хочу, говорит, свежих морепродуктов поесть. Потом поблагодарила за всё и отключилась. Последний звонок был в 2011-ом из Токио, я по голосу чувствовал, что она на взводе, просто взорвется сейчас. Хохочет, обещает что-то устроить, что я отсюда услышу. Это был наш последний разговор. Потом, когда по телевизору про землетрясения говорили, я всё переживал, думал, как она там. Бросился обзванивать знакомых, искать выходы на токийский университет. Но всё впустую.

Знаешь, ни одного студента не помню за всю карьеру. Саши, Ани – тысячи их было, талантливых и бездарных. Наверное, я старый сухарь, но иногда встречу бывшего студента на улице, и даже не спрошу, как у него дела. Не интересно мне, я всё о ней думаю.

За окном запели первые птицы. Стало прохладнее, и я укрылся больничным одеялом с запахом дешевого стирального порошка. Хотелось домой, прижаться к теплому катиному телу. Хотелось ощутить что-то надежное и неизменное. Дремота накатывала, и в полусонном состоянии мне послышалось мяуканье кошки – кажется, счастливое. Мне вспомнилось, что недавно женщина купила через нашу компанию три гектара земли в незаселенной местности. Ее тоже звали Алина. Я больше не боролся со сном и отдался во власть своего распаханного воображения.