Читать книгу Древняя тайна горы Аштай - Полина Луговцова - Страница 5

Деревня Шугуйка еще не исчезла с географических карт страны, но на самом деле большинство домов в ней было заброшено. Стояли они, заваленные на один бок, вросшие в землю, с поросшими бурьяном крышами и черными дырами вместо окон, и от этого зрелища постороннему человеку на первый взгляд показалось бы, что деревня давно вымерла. Но присмотревшись, можно было заметить несколько тонких струек дыма, поднимающихся из печных труб, да бегущих по дороге облезлых тощих куриц, изрядно потрепанных кошками, да услышать хриплый ленивый лай собаки, тявкающей и на куриц, и на кошек, да и просто так, от своей скучной собачьей жизни. Уныние, безрадостная серость бедной, даже нищей деревни, в которой остались только старые больные люди да опустившиеся горькие пьяницы… Казалось, ничто не могло порадовать глаз… Но, если выйти на околицу, чуть спуститься вниз с холма, да пройти через редкую осиновую рощицу, взору откроется неописуемой красоты озеро, голубое, чистое и блестящее, берега которого утопают в густом желтом камыше, а в воде отражается синее небо и золотое солнце. И сразу захочется броситься в эту прохладную воду, поднять фонтан брызг, распугать скучающих уток и почувствовать, как тело и душа наполняются счастьем.

Но отчего-то никто не купался в этом озере. Может, потому что некому было резвиться и плавать, потому что жили в деревне одни старики, и у них не было ни сил, ни желания. А может, и по другой причине. Какая-то зловещая, мертвая тишина окутывала это место. Не пели птицы, не зудели комары, которых было видимо-невидимо в этих лесах. Казалось, даже ветер замирал у воды, не смея всколыхнуть неподвижную гладь. Мертвое место. И никаких уток там не было. Хвойный лес обступал озеро со всех сторон плотной темной стеной, и подойти можно было только со стороны деревни, через осинник. Была даже тропинка, только она уже настолько заросла травой, что через пару лет и вовсе должна исчезнуть. Последние старики умрут, и озеро останется здесь никому не нужным и заброшенным навеки…

В одном из домов, еще похожих на человеческое жилье, в этот день было оживленно. Баба Груня переругивалась с дедом Петром по поводу протекающей крыши. Крыша была старая, как и сам дом, который был выстроен еще отцом деда Петра по старой технологии, вручную, без единого гвоздя, рубкой «в лапу», из толстых круглых необтесанных сосновых бревен. Надежно срублен. Дому было больше лет, чем самому деду Петру, а дед доживал седьмой десяток. И хотя деда Петра уже согнуло от старости, и волосы его поседели, а кожа стала похожа на желтый пергамент и покрылась морщинами, дом стоял ровно, словно время не тронуло его. Только вот крыша, выстеленная осиновой дранкой, иногда подводила. Дед Петр раз в несколько лет латал ее, но с возрастом ремонт становился для него непростой задачей. Однако, крышу ремонтировать было больше некому. Двоих детей они с бабкой вырастили и выпустили, как птенцов из гнезда, и улетели птенцы в яркую и сытую столичную жизнь, оставив родителей доживать свой век в глухой деревне. Сотовой связи в этих краях не было, поэтому редкие вести от них приносил почтальон из села Лесорубы, что в двадцати километрах от деревни Муромцы.

Несмотря на то, что дед Петр и баба Груня часто бранились по поводу «худой» крыши, в этот раз ссора достигла скандальной стадии.

–Старый пень, слышь ты мя, осень уж на дворе! Задождит вот-вот, и шо? На башку твою лысую дождь польется, шо тогда делать будешь?

–Ты, дура старая, дурой была, дурой и помрешь… Сказал тебе ж, вот обещался мне Гошка-шизик помочь… Седни и пойдем, слышь или не?

–Гошка? Шизик? Да с него толку… С козла молока и то больше. Топай в лес за осиной, дранку надо делать, нечего на алкашей надеяться! Хоть чуток подлатать дыры енти…

–Дура ты старая, соображашь, как енто я в одно рыло осину целую допру? Смерти моей хошь? Давно уж со свету сживаешь!

–Шо заладил, дура да дура! Ща как звездану! – и баба Груня угрожающе замахнулась кулаком, в котором была зажата большая корявая картофелина.

–Э! Спятила совсем, а ну я те звездану? – и дед Петр тоже потряс сухим кулачком, но боязливо сделал шаг назад, к двери.

Баба Груня воинственно шагнула в сторону деда, уперев руки в бока.

–А ну марш в осинник, говорю! Бери топор и топай!

–Во, точно, ща как возьму топор! Вот и запрыгаешь тогда, как вша на гребешке! – Дед Петр, конечно, не собирался рубить жену топором. Так, попугать, замахнуться разок для острастки. А то совсем распоясалась.

Топор обычно стоял в углу у двери, и деду нужно было сделать всего пару шагов. Рука пошарила в воздухе, стараясь ухватить топорище, но ничего не нашла. Лицо бабы Груни, обычно красное, вдруг побелело, а глаза округлились.

–Испугалась, дура старая? – злорадствовал дед, все еще пытаясь найти топор,– ща я тебя пугану! Побегашь у меня, как молодая!

Но топора на месте не оказалось. Дед опешил, крякнул и тут заметил стоящего в дверях соседа. Топор был у него в руках.

Баба Груня заголосила:

–А-а-а, брось топор, Гошка! Не трожь мово деда!

–Да ну тебя, баба Груша. Пошли, дед Петр, осину рубить, а то того и гляди, вы тут друг дружку поубиваете. Кому тогда крышу чинить?

–И то верно, сосед. Однако ты вовремя. А то баба-то моя распоясалась не на шутку! – дед Петр обернулся на супругу и погрозил ей.

У бабы Груни отлегло от сердца, и, подобрев, она совсем беззлобно пробубнила:

–Иди уж, старый пень…

Два старика вышли из избы и направились в сторону осинника. Солнце уже клонилось к закату, и нужно было поторапливаться. Однако у деда Петра были еще и другие планы. Он бережно придерживал за пазухой поллитровую бутылку самогона и две вареные картофелины. Все было заранее припрятно в дровнике. Мимоходом он незаметно от бабы Груни выудил заначку, и сейчас был доволен собой.

–Мы с тобой, Гоша, ща выпьем сперва, а осина никуда не сбежит, обождет.

–Ты ж знаешь, не любитель я этого, – ответил сосед.

–Ну, оно даже для здоровья полезно. Ежели в меру. Мы ж не как енти алкаши, мы по чуть-чуть… Для храбрости. Шибко там место нехорошее, озеро поганое там.

–Отчего же оно поганое, красивое озеро, – собеседник деда Петра, которого звали Гошей, был явно интеллигентнее и воспитаннее, что выглядело довольно странно в этой глухой деревне. Откуда здесь взяться образованному человеку? Но у Гоши-шизика была вполне культурная речь, свидетельствовавшая о возможном наличии образования.

–А я говорю, поганое… Люди говорят… Вода там будто бы крутится.

–Кто говорит?

–Ну, дак, ентот, Палыч говорил… Крутится вода вся, как воронка! Сам, говорит, видал!

–Палыч твой еще и не такое видал, с будуна-то.

–А вот пойдем да сами поглядим!

–Да что ж я, озера нашего ни разу не видел? Тихое оно, как мертвое.

–Во-во, тихое, тихое, а тут как вздыбилось, закрутилось все, и воронка в центре огромная, как дыра была! Палыч как увидал, так и дал деру.– Дед Петр уже глотнул с бутылки обжигающую жидкость и смачно укусил сразу полкартофелины. – На, не побрезгуй!

–Спасибо, дед Петр, – Гоша-шизик взял бутылку, пригубил ее скорее из вежливости и закашлялся, да так, что даже за грудь схватился.

–Э-э, пить не умеешь! На, картохой закуси.

–На это питье здоровья нет.

–Дык у кого ж здесь оно есть-то? Здоро-овье-е…

Они уже вошли в редкий осинник, и Гоша присматривался к деревцам, выбирая, какое срубить. Дед Петр уселся в траву, явно не собираясь участвовать в рубке.

–Ну топор-то один у нас, ты того, руби, а как устанешь, мне дашь, – и сделал еще один глоток самогона.

Гоша размахнулся, и щепки полетели в стороны.

Не успел дед Петр допить свой самогон, как осина была срублена и обтесана. Гоша ловко работал топором.

–Эх, мастер ты своего дела! – удивлялся Петр. – Никак, плотником был? Или лес валил в лагерях? А?

–Да нет, лес не валил и плотником не работал, – Гоша присел рядом с Петром передохнуть.

–А где ж научился так топором орудовать?

–Да в молодости-то студентом частенько приходилось в походе костры разводить да палатки ставить. Путь в тайге, бывало, топором прокладывал. Пешком пол-Сибири прошел.

–Н-да…, – дед Петр задумчиво пожевал губами. – А чего это шизиком все тебя кличут? Вроде ж ты не дурак!

–Раз в психушке полжизни провел, значит, дурак. В истории болезни диагноз написали – шизофрения…

–Ни хрена себе! – удивился дед Петр. – Дела… Умного человека в дураки записать, это ж надо!

–Умные тоже дураками бывают.

–Это как так?

–Ну что ж ты, дед Петр, не знаешь, как это бывает? Сам в то время жил, как и я. Тебе вот, сколько лет, помнишь?

–Обижаешь! Почти что семь десятков!

–Вот и мне столько же. Не помнишь ты разве, когда честного человека в тюрьму сажали? Вот и умного в психушку могли закрыть.

–Да-а-а… Времена были…

Солнце медленно, но верно опускалось прямо в сосны виднеющегося вдали леса. Еще немного, и спрячется совсем. Темнело. Сквозь серые стволы осин виднелась блестящая гладь озера. Поверхность воды была ровной, спокойной, отчего озеро казалось словно ненастоящим, как большое фарфоровое блюдо, лежащее в камышах. Вдали, за сосновым бором, на самом горизонте, виднелся причудливо изогнутый горный хребет Саян. Вокруг царила тишина.

Дед Петр дремал, похрапывая. Старый шизик Гоша задумчиво смотрел куда-то вниз, погрузившись в воспоминания. Наверное, он вспоминал студенческие годы, когда был молод, безрассуден и полон сил, когда в окружении друзей и подруг пел песни под гитару у костра, когда ему казалось, что он ничего на свете не боится. Теперь он боялся. Много лет назад он узнал, что такое Страх, и никогда не забывал это жуткое чувство. Теперь Страх был с ним всегда. Страх жил в нем с тех самых пор, когда вселился в него той ночью на злополучной горе. Там, где погибли все его друзья, которые были его семьей. Все ужасы «психушки» не могли сравниться с тем Страхом. Теперь он знал, что нигде нельзя спрятаться от зла, которое вышло тогда наружу.

Гоша расстегнул на груди рубаху и посмотрел на старый уродливый шрам синего цвета, прочерченный от груди до паха, словно надеялся на то, что шрам вдруг исчезнет. Но он был на месте, напоминая Георгию о реальности произошедших событий. Гоша тайком глянул на деда Петра – не видит ли – и быстро застегнул все пуговицы. Шрам он никому не показывал. Боялся, что о том, что он жив, могут узнать те, кого он боялся больше всего на свете.

Сумерки сгущались, и озеро уже было почти не разглядеть за деревьями. Вдруг Георгий почувствовал, как кожа на его теле покрывается мурашками. Что-то было не так с этим озером. Чем-то зловещим потянуло оттуда, и сердце тоскливо заныло. Знакомый страх вполз в душу и мерзко зашевелился внутри. Как червяк.

Не отдавая себе отчета, Георгий встал и на деревянных ногах сделал несколько шагов в направлении озера. То, что он увидел, повергло его в ступор. Обхватив ствол дерева, словно боясь упасть, он смотрел на гигантскую воронку из воды, образовавшуюся в центре. Вода как будто хлынула в невидимую дыру. Через несколько минут она совсем исчезла, и обнажилось илистое дно. В центре появилось отверстие, которое увеличивалось с каждой секундой, словно дно расползалось в стороны, и оттуда шло желтое свечение. Гоша-шизик попятился. Он узнал этот свет. Это был предвестник самого страшного зла, какое только он мог себе представить. Вновь, как много лет назад, на склоне горы Аштай, на него накатило омерзение, смешанное с паническим первобытным ужасом, захотелось броситься бежать без оглядки, не разбирая дороги. Но он стоял. Ждал. Он должен был убедиться, хотя и так знал наверняка, что это ОНИ. Откуда? Почему? Столько лет Георгий жил в этой глухой деревне, надеясь, что никогда больше не увидит ИХ. Может быть, это злой рок преследует его? Но за что? Что он сделал? Как ОНИ узнали, что он здесь?