Читать книгу Потерянная Афродита - Полина Ма - Страница 3

Когда ты в заднице, психотерапевт становится самым главным человеком на земле. По масштабности фигуры он сравним с родителем, рожающим тебя заново. Хотя нет. Рожаешь ты сам, а он помогает зачать, выносить и родить новую личность. Потому что старой больше нет.

Я сижу на обломках собственной личности.

Детство – сумерки. Ваш крик громко прозвучал в родильной палате. Врач поднимает вас вверх и держит в своих больших руках. Мама улыбается. Вы появились на свет, но это ничего не значит. Вы только засыпаете.

Взрослость – рассвет. Что может вас разбудить, если вы спите так крепко? Например, что-то очень тяжелое – развод с мужчиной, от которого вы полностью зависите, или страшное – смертельная болезнь близкого человека, или предательство – вы вдруг узнаёте, что всю жизнь были обмануты тем, кому больше всего доверяли. Возможно, это страсть, которой вы никогда не испытывали. Вы бутылка горячего шампанского. Вас встряхнули и выдернули пробку. Взрыв! Вы открываете глаза и видите другой мир.

Мой сын решил, что в этом мире ему больше делать нечего. И мне надо с этим жить, ходить на работу, в парикмахерскую и магазин, понять, кто виноват и что делать? В этой творческой задаче главным помощником стало мое бессознательное. Оно заявило о себе ярко и неожиданно, поместив меня в тело Поля Гогена. Ранним утром того самого дня, когда космический аппарат «Рассвет» достиг планеты Церера, я открыла глаза, села на кровати и сказала: «Она съела пирожное Гогена». Потрогав свои ноги и голову, я бросилась к письменному столу и записала вот что:

«Мы были кафе. Тусклый свет, бурые стены, мои плечи опустились под тяжестью чёрного пальто. Вокруг так темно, что я едва различаю происходящее. Со мной несколько вертлявых девиц, не помню, где подцепил их и зачем притащил сюда, но кажется, они мои друзья. Друзья состояли из мясистых губ и грудей, едва державшихся на их тонких спинах. От мрачных мыслей я стал массивным и тяжелым как дубовый стол, за которым мы сидели.

Заскучав, я пробежал взглядом по стойке бара и увидел на ней воздушное пирожное, нежный белый полушар, трогательный и ранимый, лежащий на тончайшей голубой тарелке. В желании им обладать, молча встал и купил его. Моя усталая и задеревеневшая рука поднесла к лицу сливочное пирожное, похожее на маленькую Луну. Вдохнув его аромат, я вернулся к столу, окутанный облаком вдохновения. Девицы о чём-то живо болтали. Их ноги были важно закинуты одна на другую, локти бесцеремонно лежали на столе, а длинные крючковатые пальцы выделывали в воздухе разные кренделя, пытаясь придать смысла их бессмысленной речи. Я поставил пирожное подальше от них и ненадолго отлучился.

Вернувшись, я увидел, как одна из девиц впилась своей ложкой в моё пирожное. Я онемел. Я был потрясён и словно оглох. Стоял и смотрел на свою рану. Девицы не понимали, что со мной. Они размахивали руками, их крючковатые пальцы приглашали меня присаживаться. Словно большие рыбы они раскрывали размалеванные рты. Глупые слова, похожие на липких медуз, падали на стол одно за другим.

Я хотел отмотать назад эти несколько минут. Я вернулся к бару. Я искал свое пирожное, свой нежный белый полушар. Но его не было. Я шнырял глазами по полкам. Безрезультатно. Я резко развернулся к столу. Я не мог говорить и не слышал, что происходит вокруг. Во мне бушевал гнев. Крючковатые пальцы шныряли туда-сюда над израненным белым пирожным. А одна грудастая рыба выпучила глаза и открыла рот. «Ну, иди сюда! Чего стоишь как столб? – она схватила одной рукой голубую тарелочку, другой – облизанную ложку и протянула мне. – Я же только один раз откусила!»

Я задыхался. Не в силах на это смотреть, я развернулся, быстро пошёл к выходу и открыл дверь. Моя нога, переступая через порог, угодила прямо в грязную лужу, а я сам оказался в теле какой-то женщины. Это была я. Я все знала про пирожное.

«Она съела пирожное Гогена», – носилось в моей голове, в груди бушевал гнев. Я решила разобраться с той грудастой из кафе, но не знала, где её найти. Я пошла наугад, уверенная во встрече, которая меня сильно пугала. Тогда я решила написать ей смс. Я достала мобильный телефон, чтобы разобраться с обидчицей раз и навсегда. Набирала текст, уткнувшись в экран, и не прекращая решительного движения. Хотела достучаться до ее тупых мозгов, тщательно подбирая слова, как вдруг меня окрикнул визглявый голос: «Девушка, это вы мне пишете?»

Я подняла глаза и увидела ту, которая впилась облизанной ложкой в белое пирожное Гогена. У нее были такие же крючковатые пальцы, выпученные непонимающие глаза и большая грудь. Прошло двести лет, а она так и не смогла ничего понять. Я смотрела на её пустое лицо, на кривой палец, гордо воткнутый в мясистое декольте, на рыбьи губы и поняла, что никакое смс и никакие слова не в силах сделать то, что не смогло сделать время. «Нет-нет! – пробормотала я. – Это я не вам!»».

Именно с Гогена все и началось. Проснувшись, я подумала, что женщины – ужасные существа. Переселение в другое тело так поразило меня, что теперь я каждое утро веду дневник снов. На широкой кровати, держа ноутбук на коленях, в шёлковой пижаме или голышом. Мои пальцы взлетают над клавиатурой, оставляя на белом листе буквы, слова, предложения и события ночной жизни.

Моя жизнь поделилась на два мира – до и после Гогена. По пути в офис думаю о нём. Солнце обливает меня жёлтым светом. Каблуки выбивают ритм. Кажется, этой ночью я перешагнула границы тела и времени. Здесь в Москве, на Новинском бульваре, я шепчу его имя и как-то само собой переделываю его на женский лад. Мне нравится, как оно звучит. С момента появления рисунка синей женщины прошёл месяц, а он не выходит у меня из головы. Для меня это не эскиз, а живой человек. Пусть пока без рук и головы, но ей необходимо имя. Я подбирала разные имена, но ни одно не нравилось. А это подошло точь-в-точь, не знаю, как это объяснить. Теперь мою синюю безголовую зовут Полина. Фамилию я вычислила логически, это была пара пустяков.

Ночью я рисую сны и успокаиваюсь. Сновидения могут рассказать о твоей жизни многое. Психотерапию с Питбуль символизирует три сюжета: пирожное Гогена, труп в машине и убийство младенца.

До переезда в Москву я не видела снов. Теперь, после семи лет Московской жизни и трех месяцев терапии, мне снилась ночь и паника. На заднем синении моей машины лежит покойник. Хорошо, что он не окровавлен, а аккуратно завернут в белую ткань словно мумия. Я лихорадочно соображаю, что делать. Чудом попадаю ключом в панель зажигания. Заезжаю в ближайший двор, криво паркуюсь, вожу то я не очень хорошо. И тут, как назло, выбегают какие-то люди. Они злятся, что я перегородила двор. А одна тётка, похожая на Тамару Борисовну, лезет на заднее сиденье, дергая ручку дверцы. Я очень нервничаю из-за трупа, она не должна его увидеть. Я выбегаю и оттаскиваю её от машины. Кое-как мне это удается. Сажусь в машину, запираю двери и судорожно думаю, как мне избавиться от тела. Решаю, что помочь мне сможет только мой Идеальный начальник.

Тамара Борисовна сказала, что труп символизирует всё ненужное в моей жизни. Только спустя время я пойму, что она и есть тот чемодан без ручки.

В третьем сне я увидела себя с мамой и папой. Мы были в темноте, мама держала младенца на руках. Не помню, что стало причиной, но отец вдруг подошел к ней, выхватил ребенка и свернул ему шею. Крови не было, только хруст костей и суставов и он превратился в искорёженную куклу. Мне не было страшно, но я бросилась бежать.

Так, впоследствии, я буду убегать от Тамары Борисовны, потому что её психотерапия заведёт меня в дремучий лес, где по тайному замыслу в самой глухой чаще, должно быть захоронено моё «Я».

Работа – моё спасение. Я думаю, что влюбилась в своего Идеального начальника. Когда придет время, он действительно поможет мне избавиться от «трупа» Тамары Борисовны. Но главное, что с ним моя любовь, которую я много лет искала на кончике пениса, первый раз перенеслась куда-то в другое место. Интересно, для мужчины это комплимент или наоборот? Почему я полюбила его? С ним всё было в первый раз. Первое уважение, первый подарок, первая пассивность с моей стороны. Я не сделала ни единой попытки, чтобы сблизиться с ним. Обычно я веду себя с мужчиной как охотник с дичью: «Вон бежит зайчик с морковкой, надо поймать его за ушки!» В своих иллюзорных отношениях с ним я пережила несколько стадий сближения и расставания. Когда у меня наступало любовное обострение, я выискивала в нем разные недостатки и логически доказывала, что такой мужчина мне не подходит. Это всегда срабатывало, у меня несколько раз получалось его разлюбить и не мучиться.

Сейчас я по-прежнему испытываю это парадоксальное чувство близости с неблизким человеком. С ним я вошла в стабильную стадию совершенной любви. Моя любовь очень спокойная, в ней нет ничего, и в ней есть всё. Ни страсти, ни желания, ни страдания, ни ожиданий. Мне хорошо от одной мысли, что этот человек живет на земле. Пусть он принадлежит кому-то другому, это неважно, главное, что он есть. Для меня это странное поведение. Если представить любовь в виде отрезка с точкой посередине, то я со стороны испепеляющей страсти перелетела на другой, конец, платонический, потеряв середину по пути.

Я часто вспоминаю, как мы работали вместе. Виделись в офисе или в моем сне. Встречаясь с ним там, подумать не могла, что может быть как-то иначе. Казалось, некоторые мужчины слишком хороши для меня. Когда мой сын оказался перед лицом смерти, я словно проснулась от долгого сна, во время которого забыла свою жизнь. Теперь я всё чувствовала, обращала взгляд на каждую мелочь, стала очень внимательной ко всему, что происходит внутри и вокруг меня. Я отказалась от всего кроме работы и помощи сыну, и вдруг стала неотъемлемой частью этого мира, который ответил мне взаимностью. Я ощутила себя слепым котенком, которого ведет по жизни чья-то невидимая рука. Особенно радовалась интересным совпадениям, которые помогали ясно видеть этот мир и время от времени оживляли в памяти воспоминания, помогающие понять кто я такая. Таким событием стала история на офисной кухне, куда я зашла налить воды. Я стояла с кружкой в руках, когда вошел он, мой Идеальный начальник. Вскинул брови, слегка отшатнулся назад, будто ожидал увидеть кого угодно, только не меня и пробубнил себе под нос: «О! Привет!», повернулся к раковине, открыл кран и стал намыливать свою чашку.

– Привет! – ответила я ему в спину.

– Что-то мы с тобой никак не можем встретиться, – сказал он, не поворачиваясь. – Прости меня, пожалуйста.

– Ничего страшного, – ответила я, изучая его затылок и отросшие волнистые волосы.

– Завтра точно, – он повернулся ко мне. – У тебя же все готово?

– Да, всё. Ты сам меня позовёшь?

– Да, – сказал он и вышел.

Это был обычный разговор о деле, я его прекрасно поняла, мы всегда понимали друг друга с полуслова. Я налила воды и вернулась на рабочее место. Воткнула в уши наушники, включила радио. Это была радиостанция, которую я слушаю каждый день. Заиграла песня, которую я слышала десятки раз. Мне очень нравилась эта песня, но я никогда не понимала её слов и не пыталась понять, так как ненавижу английский. Вдруг вошёл он, показал глазами, что забыл ручку на моем столе, взял её и вышёл. В этот момент я вдруг схватила карандаш и записала на первом попавшемся клочке бумаги звучавшую в песне фразу «Хелло из ит ми ю лукинг фо»

Поняв её смысл, я ушла в туалет и долго плакала. С этими слезами из моей головы вытекали и проявлялись на ладонях воспоминания и обрывки наших разговоров. Об английском, котором он владел свободно, а я лишь мечтала освоить, еще не осознавая неприязнь к этому (как я его теперь называю) havающему языку. О его подруге, с которой It’s complicated (всё сложно). О фотографиях. Он прекрасно снимал, а я восхищалась. Спрашивала, что любит фотографировать больше всего. «Наверное, разочарую, – звучал ответ. – Люблю то, что умерло – кладбища, руины, разрушенные здания» Я отвечала: «Вовсе нет, я тоже люблю развилины и могилы». Обрадованный моим мнением, советовал прогуляться на уютное Донское. Подшучивая, что никогда не говорила с мужчинами о кладбищах, я отправилась туда ближайшим субботним утром. Потом обсуждали впечатления. Интерес к кладбищам намекал на человека широкого взгляда, считающего смерть неотъемлемой частью жизни, окружающий мир которого выходит далеко за рамки этого света. Сквозь рыдания я услышала низкое гудение духовой трубы и удары тарелок, возвещающих всей нашей деревеньке о смерти кого-то из жителей. Соседи выскакивали из домов, стекались на звуки траурного марша и тянулись длинной процессией за атласным фиолетовым гробом на белоснежных вафельных полотенцах, свисающих с плеч четырёх крепких мужчин. Во главе шествия, над головами провожающих, плыла, показывая направление движения, украшенная рюшами крышка гроба. И я бежала за ней в толпе других ребятишек, чтобы успеть прошмыгнуть в толпу и заглянуть последний раз в лицо уходящему. Так у нас провожали каждого. Всей деревней, с оркестром, достоинством и уважением. В Москве, чтобы не оскорбить чувства живущих, смерть прятали в специально отведенные для неё места.

Если бы Идеальный начальник увидел меня сейчас, то непременно захотел бы сфотографировать руины моей личности. А пока я делаю это сама. Мне снится, что я в театре, одновременно актер и зритель. На сцене в накинутой на голое тело мужской рубашке, сижу ко всем спиной. Я достаю фотоаппарат и начинаю сама себя фотографировать. Фотограф должен сделать снимок, который уже не снимок, а он сам. Когда объектив фотографа направлен на модель, когда поверхность кадра это и траектория обзора, и сам снимок, а фотограф – это тот, кто снимает, и тот, на кого направлен объектив. Он снимает самого себя, чтобы проявиться в этом мире.

Два раза в неделю хожу в группу психологической поддержки, что-то типа клуба матерей-неудачниц и в клуб анонимных писателей. Записав сон о Гогене, не могу остановиться и постоянно пишу. В целом мы похожи на анонимных алкоголиков – собираемся в библиотеке раз в неделю, говорим о боли, смотрим кино про боль и ведём дневник, чтобы излить её на бумагу и найти свой голос. Ведущий клуба, самый настоящий писатель, с седою бородой и Букеровской премией. Писатель №1. По его мнению, только боль – путь к сердцу читателя. Я в это не верю. Писательский клуб для меня – вариант психотерапии. Многие писатели, говорят, что пишут для избавления от тяжелых чувств, обычно от вины и стыда. Если так – то я точно писатель, этих чувств у меня вагон и очень хочется их слить в унитаз.