Читать книгу Принцип Дневника - Прохор Константинович Торбин - Страница 2

Допустим, из точки А в точку А направляется транспортное средство. Его скорость составляет 1674 км/ч. Нам известно, что оно отдаёт синевой. Нам известно, что оно никогда не останавливается и у него нет водителя. Однако больше узнавать о нём уже ничего не хочется.

Задача: потеряйте известные множители

***

Звонок

– Ребята, последний раз я прохожусь по классу и, если не досчитаюсь необходимых тетрадей, то пеняйте на себя и после шестого урока не проситесь пересдавать. Тилёв, ну кому я это все сейчас говорю!

– Я Тилев, а не Тилёв.

– Сиюсекундное замечание учителю от ответственности тебя не освобождает, да и тем более, думаешь я забыла, что за сочинение ты мне сдал позавчера? Кредит доверия необходимо восстанавливать

Вся суть её претензии ко мне заключался всего лишь в том, что я осмелился написать, что Льва Толстого определённо одолевал комплекс неполноценности во время написания «Войны и мира». А иначе зачем он так рьяно старался делать из Наполеона уродливое посмешище, которого не заботят не свои, ни чужие. На месте Болконского мне было бы просто стыдно разочаровываться в такой карикатуре, да еще и пафосно глядя в глаза бесконечному небу

– Простите, сейчас всё сдам.

Всё-таки не в том месте я был, чтобы в одиночку противостоять целому… человеку.

– Саш, подойди ко мне. Хочу ещё раз тебе об этом напомнить. Ты же прекрасно имеешь представление о таких понятиях, как статус, влияние, литературное мастерство. Нельзя так со Львом Николаевичем поступать. Если ты хочешь, можешь написать свою версию его произведений, только конечно за авторством Александра Тилева. Вот там и будешь испытывать всё то, что ты прочитал у своих Лимоновых, Сорокиных, Эко и прочих персонажей. Твоё отрицание и противостояние канонам заканчивается там, где начинается черная паста в виде лебедя в твоём дневнике. Тебе вообще в целом-то «Война и Мир» пока нравится, как произведение?

– Абсолютно нет.

– И как же я после такого могу без смеха воспринимать твои слова о том, что у тебя особая позиция насчёт романа?

– Мне кажется, Анна Фёдоровна, что вы немного заблуждаетесь. Негатив к исследуемой вещи даёт мне возможность изучить о ней абсолютно всё. Читая «Войну и Мир» с недовольной гримасой я лишь задаю вопрос: «а почему она мне не нравится?», и затем со всей глубиной доступного мне инструментария пытаюсь понять, что же действительно меня так расстраивает в ней. Я начинаю обращать внимание на самые мелкие детали, даже на пресловутое пухлое брюхо Наполеона, хотя эта деталь без лишних шуток конечно весьма массивная. А если бы я со слюнями на губах восторгался слогом и качеством нарратива, то вошёл бы в когорту очередного доходяги с телеканала «Культура». Любовь слепа, Анна Фёдоровна.

– Саш, я даю тебе время ещё раз обдумать всю ту глупость, что ты сейчас сказал, и собраться с мыслями.

– Да поймите же. Вот вы считаете меня абсолютным профаном в классической литературе, и в вашей любимой литературе стыка веков, но в постмодернизме вы даёте мне полное право на мнение. Однако профаном я являюсь как раз-таки в постмодернизме, а в классике и модерне я человек разбирающийся. Потому что, пуская слюни от «своего Эко», я со всей серьезностью критики подхожу к произведениям прошлых эпох с желанием их деконструировать. Деконструировать ради того, чтобы избавить себя от разочарования, которое они мне доставляют. Для меня, по правде говоря, все уроки литературы по этим произведениям – это одно большое разочарование.

– Саш, на 180 градусов, прямо к двери. Жду отца завтра после 7 урока.

Я снова потерпел поражение в противостоянии, вылил в уши горсть терминов, даже не осознав до конца всю уместность их употребления, дурак. С неистовым желанием хлопнуть дверью и напиться ред булла вплоть до деконструкции своей жопы в ближайшей подворотне я вышел из кабинета. Терзала лишь одна мысль, существует ли вообще место, где не требуется противостоять? Где я мог бы сидеть/лежать/стоять, не важно, но в первую очередь погрузиться в облако всевозможных интерпретаций абсолютно любых вещей, без необходимости постоянно соревноваться с кем-то за право верховенства своей точки зрения. Место, где Наполеон будет одновременно освободителем, палачом, любовником, заикой и занудой, зайкой или же паскудой.

В общем я добрался до гардероба, по пути переговорив с парочкой одноклассников. Они были мне не сильно знакомы, так как в новой школе я находился пока где-то лет семь. И я честно должен признаться, что каждый раз во время этого общения представлял, как все эти люди стоят за решёткой гардероба и по очереди передают друг другу в руки мою куртку и сменку, как каждый из них хочет освятить свои руки частицей меня, а потом успешно вручить мне мои «державу и скипетр». Да, наверное, я действительно не очень любил этих людей. Однако одновременно с этим хотел и сам держать их сменки, хотел быть их самым лучшим другом. Я не видел в этом противоречии какой-то катастрофы своего существования. В конце концов я сам буквально полчаса назад сказал о том, что любовь слепа, и это вовсе не отрицает тот факт, что можно быть слепым лишь на один глаз. Своим противоречивым характером я лишь доказывал врожденный дуализм человека, никто, наверное, не будет спорить с тем, что жить с одной рукой или ногой не очень удобно. Два абсолютно противоположных настроения – страдание и крайняя степень эйфории давали мне трезво ощущать землю под ногами. Не ищите и здесь глупости, на сей раз я четко уверен в своих мыслях.

Прямо в этот момент меня ошарашило дыхание человека слева. Ещё не повернувшись, я понимал, что он подглядывал в мой дневник. И да, он обосрал своим присутствием самый первый, самый важный день. День, когда я его завёл. Правда оказалось, что это была «она», и я поубавил свой маскулинный пыл.

– Ой, Саш, прости, я немного засмотрелась на твоё творчество в тетрадке, ты так красиво пишешь и одновременно с этим так пронзительно обводишь взглядом каждое написанное слово, я не могла оторваться.

– Да это всего лишь дневник, вот буквально сегодня начал писать.

– Блин, это очень круто, кто знает, может ты в будущем станешь прямо как Э. Л. Джеймс или Вероника Рот.

– Прямо как кто?

Я, признаюсь вам честно, не стал утруждать себя дальнейшим отражением того разговора. На самом деле, я конечно же знал, какое место в тесном мире современной литературы занимают данные особы. Именно по этой причине мой мозг вырубился сразу после фразы о них, ведь я в кой то веки попытался войти в состояние мозговой активности каждого, кто читает их книги. По правде говоря, разговор вышел не настолько плохим, и получить внутривенную инъекцию похвалы и человеческого общения мне было даже приятно. Её звали Лиза, и она была девочкой с моей параллели. Эта информация ничего вам не даёт, но на самом деле я её написал для себя, чтобы в следующий раз не забыть её имя, и то, откуда я её вообще знаю.

Находясь на двадцать восьмом из тех тридцати семи шагов, что составлял путь от гардероба к двери выхода из школы, я внезапно почувствовал подступающую к горлу тошноту. Спазм охватил всё мое тело и будто стал ехидно насмехаться, осознавая то, насколько неловким является приступ бесконтрольной рвоты на глазах у знакомых. Пол постепенно стал покрываться соусом из всех минувших пошлых и нелепых разговоров, из подъема на левую ногу, слишком твёрдой для мизинца тумбочки, папиной кесадильи, очередной двойки по литературе. Это было достаточно отвратно, поверьте, однако вместе с этим и очень приятно. Я был рад тому, что смог продемонстрировать всем, насколько мне не составляет труда выплеснуть из себя сплав накопившегося внутри недовольства. Одновременно с процессом очищения я представлял, как же мне легко будет пройти эти оставшиеся пять шагов. Но только лишь после того, как я затоплю всех, после того как последний лохматый волосок очередного пишущего стихи романтика из школьного рок бэнда окажется под моей властью. Новая Атлантида, новый Китеж, новый Новый Орлеан. 65 Школа приморского района оказалась четвёртой в списке, и превзошла всех. Всё было в, без преувеличения, моей блевотине. Моё первое спонтанное произведение искусства, мой первый социальный эксперимент высотой в четыре школьных этажа и полторы тысячи человек. Пошёл ты нахуй, Павленский, со своими поджогами и зашитыми ртами.

Конечно, всё это было не совсем правдой, но прошедший день действительно довёл меня до ручки. Не удивляйтесь, что я в собственном же дневнике не смог обойтись без наглого вранья. Пока мы находимся сугубо в моём пространстве, просто смиритесь с тем, что я так беспристрастно решил сейчас выбросить вас из окна нормальности вниз на асфальт моей правды.

Up on the hill…

Я облизал свои губы и ощутил сладкое покалывание на кончике языка, уже вечерело, и погода радовала меня лёгкой прохладой. Пожалуй, мне действительно стоило идти дальше. Некто неизвестный прямо на моих глазах постепенно съедает желток той растекшейся яичницы, что из себя представляло небо. Ещё минуту назад я, как ребёнок радовался самопровозглашённой власти, а теперь, прямо как мой самый нелюбимый архетип рок-романтика готов был броситься в объятия небесного незнакомца. Моё сердце было соткано из тканей противоречий. Мне не хотелось сталкиваться всем своим телом с такой завышенной концентрацией реальности. Мне просто не хотелось.

Hight above in the violent sky

Однако одно желание всё же одолевало меня в тот момент. Прямо перед аркой, ведущей в мой дом, открылся новый круглосуточный продуктовый. Пожалуй, этот день могла бы спасти баночка свежей газировки с новым вкусом, который не встретишь так сразу в обычных супермаркетах. После сладкого щелчка жестяной крышечки должна была последовать нажатая кнопка пуск на моём ноутбуке, запускающая очередной фильм.

On a hill, under a raven sky

Я, по правде говоря, даже на их названия уже не смотрел, но этот вроде бы выиграл недавно гран-при в Каннах за лучший фильм в жанре – комедия на румынском языке с одним персонажем инвалидом, и в котором присутствует более двух христианских отсылок. Странная конечно номинация, но ещё страннее мне стало от мысли, как же паршиво будет себя чувствовать себя режиссёр, в фильме которого в самый последний момент насчитают три отсылки вместо двух. Ариведерчи, господин Лазареску, наш мир сходит с ума, и поэтому мы скорее сами присоединимся к вашим предсмертным крикам, чем окажем помощь.

Spinning away…

Но пока что, на пути к этим целям-однодневкам, меня спасали только заигрывающие друг с другом инструменты из композиции Spinning Away. Я наяву представляю идеальную гармонию игры гитар и вокала, их отнюдь не только платоническое сосуществование, а затем и образование любовного треугольника с появлением скрипки на минуте и тридцати трёх секундах. Я вижу всю их жизнь, их первое свидание и поцелуй, горечь утраты и счастье приобретений. Я наблюдаю, как их автостопом подбрасывает до самой последней секунды трудяга бас. Хоть им и приходится прощаться друг с другом, но я готов был бы обменять все 17 лет существования на то, чтобы оказаться хотя бы в одном из интервалов этой гитарной партии. Зачем ты делаешь меня счастливым, Кейл. Зачем вселяешь надежду.

Всё. 5:27

Я расплакался как сука в первом ближайшем сортире. Вот так резко и прямо на асфальт был брошен уже я. Ебаная Анна Фёдоровна, Лиза, Кейл, Толстой, эфемерная блевота, ебаный румынский язык. Меня снова начали протыкать своими вилками люди и события, словно я какой-то недожаренный бифштекс. Я даже не захотел закрывать туалет на замок в трепетном ожидании очередного нелепого столкновения, даже такого наивного. Я так хочу заслужить спокойствие одиночества, хочу быть одним воином в поле. В поле воинов, каждому из которых похуй на другого. Я хочу создать в себе общество и похоронить его во всех остальных.

Пока мне совсем не стало стыдно за себя, а мой монолог не стал ещё более напоминать извержения школьника на тему того, что его никто не понимает, я решил протереть своё лицо наждачного вида туалетной бумагой, крепко втирая его в лицо в надежде увидеть на ней кровавые следы. Но их не было, даже мои вены не хотели приветливо откликнуться и порадовать меня в этот момент. Я вышел, краем глаза обратив внимание на двадцать пятого человека в той очереди, что образовалась у входа в мой бывший туалет. Классный пиджак.

Какой всё же неудачный день для того, чтобы начать писать дневник. Момент, которому предшествовала такая подробная моральная подготовка. Сотни вопросов отцу о том, как это прошло у него в его самый первый раз, чтобы сходу стать очередным персонажем подростковой трагедии. Хотя, с другой стороны, может это даже пошло мне на руку, я впервые добрался до дома с ощущением совершенного достижения. Каждое из предыдущих 1922 слов было моим ребёнком, претендующим на то, чтобы образумить человечество, повергнуть его в хаос или умереть, затем воскреснуть и быть мессией для каждой черепной коробки. Претендующим конечно же сугубо в рамках моей собственной черепной коробки, больше эта писанина мало кому может пригодиться.

По пути к заветному ноутбуку и кинополотну на румынском языке я решил зайти к отцу и рассказать ему о своём начинании.

– Пап, я всё же решил начать сегодня.

– Писать дневник? Разве ты не хотел подождать ещё пару дней.

– Просто так расположили обстоятельства. Хочешь посмотреть на первые пару абзацев? (Разумеется, то, что было дальше, я показывать не желал абсолютно)

– Сын, я очень-очень за тебя рад. Вот реально очень. Но я сегодня подустал на работе и, мне кажется, что заслужил право на законное страдание в одиночестве.

Похоже мы жили по разным правовым сводам, ведь мне это право даже не пришлось заслуживать. Он определённо был не в настроении. Впрочем, как вы можете посудить, не только он. На сегодня точка.

***

На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном. «Где оно, это высокое небо, которого я не знал до сих пор и увидал нынче?». Князь Андрей действительно был ребёнком в тот момент, и подобно первому падению со своей скаковой лошади, сейчас ему предстояло неловко и со всей полнотой русского мужества ощутить мягкое полотно ожидавших носилок и принять заслуженное поражение. Только в этот раз уже было не так страшно. Обволакивающая грязь и смрад десятков благородных, но уже бывших сослуживцев лишили его не только возможности дышать всей полнотой груди, но и бояться.

Во время осмотра пленных Наполеон не смог проехать мимо поверженного князя. Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему. – Как вы себя чувствуете, mon brave? Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал…

Но молчание это продлилось недолго и в момент, когда великий император почувствовал откровенное пренебрежение собственным статусом и временем, князь заговорил:

– Меня доводит до абсолютной тошноты то, какими карикатурными чертами наделил вас автор. Мне противно стоять перед вами, мне противно находиться с вами в одной главе, на одной странице, на одной строчке. Я вижу в вас затхлость тех почти двухсот лет, что вы существуете в рамках романа. И, поверьте, о великий император, я не считаю, что нахожусь в лучшем положении, чем вы. Вполне возможно, что и в более худшем. Однако я нашёл в себе смелость противопоставить себя вам, изменить стандартный порядок чернильных капель, изменить выражение каждого пропёрженного лица у читающего это критика. И это доставляет мне искреннюю радость и удовольствие. Я мог бы сейчас начать думать о том, какое впечатление на меня произвела встреча с вами, император, как ваш истинный лик заставил изменить меня привычное представление о своей тщеславной жизни. Ваш жир, ваша гордыня, ваше безразличие – просто отвратительно. Но ведь это даже не ваша вина, а вина того, кто наделил вас этими качествами. Я меняю представление не о вас, а о том, кто вас написал. Я объявляю противостояние. Я выплёскиваю свою ненависть не на ваше заплывшее лицо, а прямо за границы тех бумажных рамок, что для нас установлены. Мне стыдно здесь находиться, поэтому я предпочту немедленно ретироват…

Не успев договорить до конца свою пламенную речь, князь Андрей был перебит.

– Прекрасно вас понимаю, jeune homme, но теперь… Андрюш, на 180 градусов, и стой на месте, с мыслями ты не собрался.

В следующую секунду ближайшему солдату было приказано зарядить своё ружье. Не успев моргнуть, ещё через секунду князь Андрей уже лежал замертво на поле брани.

Спустя некоторое время можно было наблюдать картину играющих в мяч французских солдат. В качестве основного игрового предмета выступала голова человека, имени которого уже никто и не помнил. Однако, кто знает, может он был бы и не против умереть ради такой утилитарной цели – стать инструментом для игровой забавы.

***

В начале 1806-го года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме…