Читать книгу Странные истории - Пу Сунлин, Пу Сун-лин - Страница 10

Студент Чжэнь Юй происходил из Илина в Чу[83]. Он был сын второго кандидата[84], сам вполне владел стилем и отличался прекрасною наружностью. Он пользовался в этом отношении известностью еще с очень нежного возраста.

Когда он был еще ребенком, один гадатель, посмотрев на его лицо, сказал так:

– Впоследствии ему суждено будет взять себе в жены даосскую монахиню[85].

Отец с матерью сочли это за шутку. Стали уже приговаривать ему невесту, но, к их огорчению, все не могли ни на ком остановиться: одна была слишком низка, другая – слишком знатна.

Мать студента была урожденная госпожа Цзан. Ее родня жила в Хуангане. Как-то раз по делам студенту пришлось туда идти, чтобы повидать свою вторую бабушку[86]. Ему сказали там слова, ставшие поговоркой:

Дело в том, что в этом уезде был храм Патриарха Люя[88], а в храме этом жили даосские монахини, все прекрасные собой. Отсюда и поговорка.

Этот небольшой храм был всего лишь в десяти с чем-то ли от деревни, где жили Цзаны, и наш студент тайком от них направился в храм. Постучался. И в самом деле, там оказались четыре даосские монахини. Они с большим самоуничижением и в то же время с большой охотой бросились его привечать-принимать. Вид у них был очень приличный, чистенький.

Та же из них, что была моложе всех, была так красива, что и во всем просторном мире ничего подобного нельзя было найти. Студенту она пришлась по душе: он устремил на нее весь свой взор. Она же, подперев рукой лицо, смотрела себе куда-то в сторону.

В это время три прочие девы-монахини собирали на стол посуду и кипятили чай. Студент воспользовался удобным случаем, чтобы спросить у младшей, как ее имя и фамилия.

– Меня зовут Юньци, – отвечала она. – А по фамилии – Чэнь!

– Странно, – сказал в шутку студент. – А ведь мне, ничтожному студентику, как раз фамилия Пань[89]!

Чэнь краска бросилась в щеки. Она опустила голову и молчала. Потом поднялась и ушла.

Тут же сейчас заварили чай и стали подносить гостю отборные фрукты. Разговорились, сказали, как каждую зовут. Одна назвалась Бай Юньшэнь[90]. Ей было тридцать с лишком. Другая оказалась Шэн Юньмянь. Этой было с чем-то двадцать. Третью звали Лян Юньдун. Она была в возрасте двадцати четырех – двадцати пяти лет, но была тем не менее младшей из всей братии.

Юньци так и не появлялась. Это привело студента в крайнее уныние, и он спросил о ней.

– Эта девчонка, – отвечала Бай, – боится незнакомых людей!

Студент поднялся и стал прощаться. Бай употребляла все усилия, чтобы только его удержать, но он не остался и вышел.

– Вот что, – сказала Бай на прощанье, – коли хотите видеть Юньци, можете снова завтра зайти!

Студент вернулся к своим; весь помысел его был охвачен самой пылкой любовью.

На следующий день он опять появился в храме. Даоски были дома, кроме одной Юньци. Студенту было неудобно торопиться с вопросом, а девы-монашки уже накрыли на стол и оставляли его обедать. Студент усиленно отказывался, но его не слушали. Бай наломала ему хлеба, дала в руку палочки и принялась самым усердным и сердечным образом его угощать.

Наконец студент спросил:

– А где ж Юньци?

– Придет сама, – был ответ.

Прошло опять довольно много времени. День, по-видимому, уже склонился к вечеру. Студент собрался уходить, но Бай задерживала его, ухватив за руки.

– Посидите пока здесь, – говорила она, – а я пойду и притащу нашу девчонку сюда, чтоб она имела счастье к вам явиться!

Студент остался. Сейчас же заправили лампы, собрали вина. Юньмянь тоже ушла. Вино обошло уже по нескольку раз. Студент стал отказываться, говоря, что уже пьян.

– Выпейте три чарки, – сказала ему Бай, – тогда Юньци выйдет!

Студент исполнил это, выпил, сколько было сказано. Тогда Лян тоже, в свою очередь, поднесла ему столько же и стала упрашивать, потчевать его. Студент и их осушил до конца. Затем, перевернув чарку, заявил, что он пьян.

Бай взглянула на Лян.

– У нас с тобой, знаешь, лица неважные, – сказала она, – нам с тобой не уговорить его выпить еще. Ты пойди-ка притащи сюда девчонку Чэнь; скажи, что ее милый Пань давно уже поджидает свою Мяочан!

Лян удалилась, но вскоре вернулась и сообщила определенно, что Юньци не придет. Студент собрался уходить, но была уже глубокая ночь. Он притворился пьяным и лег навзничь.

Прошло несколько дней. Он все не решался опять пойти в монастырь. А в сердце все время думал о Юньци, не мог забыть. И лишь от времени до времени подходил поближе к монастырю, высматривал ее, поджидал.

Однажды дело было уже к вечеру. Бай вышла из дверей с каким-то юношей и удалилась. Студент был восхищен: Лян-то он не очень боялся. Ринулся к дверям и давай стучать.

К дверям вышла Юньмянь. Он спросил ее, кто дома, и узнал, что Лян тоже куда-то ушла. Тогда он осведомился и о Юньци. Шэн провела его и, войдя с ним в какой-то двор, крикнула:

– Юньци! Гость пришел!

Студент только и видел, как двери в комнату закрылись с шумом.

– Заперла дверь, – сказала с улыбкой Шэн.

Студент стал у окна и сделал вид, что собрался говорить. Тогда Шэн вышла. Юньци говорила ему через окно:

– Меня, знаете, сударь, здесь держат, как приманку, а вас здесь удят… Если будете сюда ходить часто, то жизни вашей конец. Я, правда, не смогу всю жизнь до могилы хранить чистый устав монахинь, но не решусь также воспользоваться этим обстоятельством, чтобы нарушить свой стыд и честь. Я только хотела бы найти такого, как милый Пань, и служить ему!

Тогда студент дал ей обещание быть с ней до белой головы.

– У меня, – сказала Юньци, – есть наставница, вырастившая и выпестовавшая меня. А это ведь не легко ей далось! Если вы действительно меня полюбили, принесите ей двадцать ланов серебром и выкупите таким образом меня. Я буду вас ждать три года. Если же вы рассчитываете здесь на свидание, как говорится, в тутовых кустах[91], то на это я пойти не могу!

Студент обещал, но только лишь собрался он высказаться перед ней сам, как снова появилась Шэн, и он вышел вслед за ней. Потом откланялся ей и вернулся к себе.

На душе у него было тяжело, брало уныние. Стал думать, как бы так изловчиться, чтобы во что бы то ни стало и через каких-либо третьих лиц пробраться к ней и хоть разок еще подойти поближе к ее милому существу; но как раз в это время прибыл из дому слуга, сообщивший ему, что отец захворал; ему пришлось ехать днем и ночью, чтобы только вернуться вовремя.

Вскоре кандидат, его отец, умер. У матери завелись в доме строжайшие порядки, и студент не решался довести до ее сведения о своих сердечных делах. Все, что он мог сделать, это сурово урезывать свои расходы и день за днем копить.

Стали появляться предложения брака, но он отказывал, ссылаясь на свой траур по родителю. Мать не желала его слушать, но студент сказал ей кротко и ласково так:

– В прошлый раз, мама, когда я был в Хуангане, моя вторая бабушка пожелала женить меня на некоей Чэнь, и я, сказать правду, очень бы этого хотел. Но вот теперь случилось наше большое несчастье, вести оттуда застряли… Я давно уже не ездил в Хуанган проведать ее. Вот если б мне туда скоренько слетать!.. Если ничего из этого не вышло, дело не слажено, то я послушаюсь, чего ты, мать, от меня хочешь!

Мать согласилась, и вот, забрав все свои сбережения, наш студент направился в Хуан.

Прибыв туда, он явился в храм и вдруг нашел, что помещения пустуют, холодные, заброшенные, – совершенно иная картина против прежней! Вошел несколько глубже в храм. Там увидел лишь какую-то старуху монахиню буддийской веры, которая сидела в кухне и стряпала. Студент подошел к ней и стал задавать ей вопросы.

– В третьем году, видите ли, старая даоска умерла, а все «Четыре тучи» рассыпались, словно звезды по небу!

– Куда же они девались? – спрашивал студент.

– А вот, Юньшэнь и Юньдун бежали с развратными молодцами. Намедни я как будто слышала, что Юньци временно поселилась где-то к северу от нашего уезда. Известий же, касающихся Юньмянь, я не знаю.

Слыша такие слова, студент затужил, велел запрягать и сейчас же поехал к северу от города. Тут он стал наводить справки в каждом попадавшемся ему на пути даосском храме, но следов было мало.

В тягостном унынии вернулся он домой.

– Вот что, мама, – солгал он матери, – дядя мне сказал так, что старик Чэнь, видишь ли, поехал в Юэчжоу. Когда же он вернется, то дядя пришлет к нам гонца!

Через полгода вдова поехала навестить свою мать и спросила ее, между прочим, об этом деле. Та в совершенной растерянности ничего не понимала. Вдова рассердилась было на сына за обман, но старуха выразила предположение, что внук стакнулся с дедом один на один, а ей они ничего не сообщили. К счастью, дед уехал куда-то далеко, и раскрыть эту чепуху не было возможности.

Вдова, по данному ею храмовому обету[92], собралась на Лотосовый Утес и постилась сначала у подошвы горы. Как-то раз, когда она лежала в постели, хозяин гостиницы постучал ей в двери и проводил к ней какую-то девушку-даоску, чтобы та побыла с ней вместе ночью. Девушка назвалась Чэнь Юньци.

Узнав, что госпожа живет в Илине, она пересела к ней на постель и стала изливать ей жалобы на свою жизнь. Говорила она, вызывая своими словами в слушающей глубокое сострадание.

После всего прочего она сказала вдове наконец, что у нее есть двоюродный брат, студент Пань, родом оттуда же, откуда и вдова.

– Прошу вас, – взмолилась она при этом, – дайте себе труд приказать кому-либо из ваших детей или племянников передать ему одно мое словцо: пусть только скажут от меня, что такая-то живет пока в монастыре «Гнездящегося аиста», в келье старшей наставницы Ван Даочэн. Скажите, что я с утра до вечера горюю и страдаю. День проживу, что год прошел. Пусть он поскорее придет навестить меня. Я, передайте ему, боюсь, что не знаю, как будет после нынешних дней.

Вдова спросила, как в точности имя и прозвание[93] студента Паня, но дева и их не знала, а сказала только:

– Ну, да раз он в училище, то сюцаи, думаю, наверное, о нем слыхали!

Еще не рассвело, как она уже спозаранку простилась с госпожой и на прощанье еще раз настойчиво и убедительно напомнила ей свою просьбу.

Когда госпожа вернулась домой, то стала рассказывать сыну и, между прочим, дошла до этого разговора. Студент встал на колени перед ней и так стоял все время.

– Мама, – говорил он, – скажу тебе всю правду: этот так называемый студент Пань – я, твой сын, и никто иной!

Госпожа расспросила, как и что, и, узнав от него про все эти обстоятельства, сильно рассердилась.

– Негодный мальчишка, – волновалась она, – ты развратничаешь направо и налево по храмам и монастырям… Смотрите-ка, даоску берет себе в жены! С каким же ты лицом покажешься и ее покажешь на свадьбе родным и гостям?

Студент поник головой, не смея более проронить ни одного слова.

Затем студент поехал на экзамен в уезд[94] и тайком там нанял лодку, чтобы разыскать Ван Даочэн. Когда же он прибыл на место, то оказалось, что Юньци полмесяца тому назад уже куда-то ушла странствовать и с тех пор не возвращалась.

Студент вернулся домой, приуныл и заболел. Как раз в это время скончалась старуха Цзан. Вдова Чжэнь поспешила на похороны матери, но на пути с похорон сбилась с дороги и попала к некоей Цзин, которая оказалась ее двоюродной сестрой.

Тотчас она была приглашена в дом, где увидела какую-то молодую девушку, лет восемнадцати-девятнадцати, красоты совершенно очаровательной, невиданной.

Вдова, все время думавшая о том, как бы найти сыну прекрасную жену, чтобы он только не дулся на нее, была в душе поражена впечатлением от этой девушки и стала расспрашивать свою сестру о ней и ее жизни поподробнее.

– Это некая Ван, – отвечала та. – Она Цзинам племянница. И опора и прибежище[95] у нее потеряны, и она временно живет здесь!

– А кто ж ее жених? – любопытствовала вдова.

– Нет жениха!

Вдова взяла девушку за руку, заговорила с ней. От нее веяло грацией и ласковостью. Вдове она сильно полюбилась, и ради нее она осталась переночевать.

Затем она потихоньку сообщила о своих намерениях сестре.

– Великолепно, – отвечала та. – Только этот человек высоко себя ценит. Иначе зачем бы ей до сих пор так шататься без цели? Разреши, я с ней поговорю!

Вдова пригласила девушку лечь с ней на одну постель, стала с ней болтать и шутить с огромным для себя удовольствием. Девушка сама пожелала считать вдову своей матерью, и та ликовала. Пригласила ее вернуться вместе с ней в Цзинчжоу. Девушка была этому предложению особенно рада, и на следующий же день они обе в одной лодке вернулись домой.

Когда они добрались до дому, то оказалось, что студент все еще болен: так и не вставал. Мать, желая чем-либо порадовать больного, послала служанку шепнуть ему:

– Барыня для вас, барич, привезла красавицу!

Студент не поверил. Припал к окну, взглянул: еще прелестнее, чем Юньци!

И подумал он про себя, что вот уже прошел их трехгодичный срок свидания, а она как ушла куда-то странствовать, так и не возвращалась. Можно предположить, что ее яшмовое лицо[96], наверно, уже нашло себе владельца, так что, заполучив эту красотку, можно очень хорошо утешиться.

Подумал, просиял, заулыбался и изменил выражение лица. Болезнь мигом прошла.

Тогда мать пригласила обоих молодых людей чинно представиться друг другу. Когда студент вышел, вдова спросила девушку:

– Ну что, ты поняла теперь, зачем я тебя взяла с собой сюда?

Девушка улыбнулась.

– Да, уже поняла. Но зато вы, мама, не знаете, что я думала, когда собралась с вами сюда ехать. Я в молодости была просватана за некоего Паня из Илина. Но от него давно уже нет никаких вестей. Должно быть, он уже нашел себе достойную пару. Если так, то я буду вам, мама, невесткой. Если этого еще не случилось, буду веки вечные вам как дочь и скоро-скоро отблагодарю вас за всю вашу ко мне доброту!

– Ну, если у тебя уже дано обещание, принуждать не будем. Только вот что. Несколько времени тому назад мне случилось быть на горе Пяти Патриархов[97]. И вот, знаешь, ко мне является некая даоска-монашенка и спрашивает меня о Пане. Теперь – опять этот Пань! А я наверное знаю, что среди наших илинских более или менее видных людей нет такой фамилии!

– Как, – воскликнула в изумлении девушка, – это вы были, мама, та женщина, которая спала там у Лотосовой горы? Ведь та, кто спрашивала вас про Паня, – я самая и есть!

Тут только мать все поняла, поняла и улыбнулась.

– Ну, если так, – сказала она, – то студент Пань, скажу тебе определенно, – здесь!

– А где? – любопытствовала девушка.

Вдова велела служанке привести сына и спросила его. Тот был поражен.

– Как! Ты и есть Юньци? – воскликнул он.

– А ты почем знаешь? – спросила она.

Студент рассказал все, что было, и она наконец узнала, что история с Панем была только шуткой.

Узнав, что Пань и есть студент, она застыдилась, что с ним все время говорит, и побежала сообщить обо всем этом вдове. Та спросила ее, откуда вдруг у нее появилась новая фамилия Ван.

– Да это моя настоящая фамилия и есть, но даоска, меня наставлявшая, полюбив меня, удочерила, и я шла под ее фамилией.

Вдове все это понравилось. Она выбрала счастливый день[98] и устроила им брачную церемонию.

Возвратясь к предыдущему, видим, что дело было вот как.

Юньци вместе с Юньмянь жили возле наставницы своей Ван Даочэн, но когда той пришлось круто, то Юньмянь ушла от нее в Ханькоу. Юньци была балованна, наивна, работать не умела да и к тому же стыдилась вообще выходить по даосским службам. Даочэн это очень не одобряла.

Случилось затем так, что ее дядя Цзин поехал в Хуанган, где встретился с ней. Она лила слезы. Тогда дядя увез ее с собой и заставил ее снять свой даосский наряд.

После этого он хотел сватать ее за видных людей и упорно скрывал поэтому, что она когда-то была монахиней. Тем не менее всем, кто, как говорится, справлялся об ее имени[99], она выражала несогласие. Дядя и его жена не понимали, чего она хочет, и стали относиться к ней весьма недружелюбно, так что когда в тот самый день вдова взяла ее с собой и они могли вручить ей девушку, то почувствовали, словно свалили с себя тяжкое бремя.

По соединении в чаше[100] каждый из новобрачных все время рассказывал, что с ним приключилось. Их то охватывал восторг, то брали слезы.

Молодая оказалась весьма почтительной к старшим и усердно внимательной, так что вдова очень ее полюбила. Однако она только и знала, что играла на лютне и особенно охотно в шахматы; знать не знала, как вести хозяйство и домашние дела. Вдову это сильно огорчало.

Через месяц с небольшим вдова отправила обоих молодых к Цзинам. Они там погостили несколько дней и поехали обратно. Когда они плыли в лодке по Цзяну, вдруг мимо них прошла какая-то другая лодка, в которой сидела даосская монахиня. Подплыли – оказывается: Юньмянь!

Юньмянь единственная из всех была дружна с Юньци, и молодая, обрадовавшись ей, пригласила ее к ним в лодку. Обе делились друг с другом всем «кислым и горьким», случившимся после разлуки.

– Куда же ты теперь едешь? – спрашивала молодая.

– Я, видишь ли, – отвечала та, – давно о тебе тосковала. Наконец отправилась в дальний путь, пришла в монастырь «Гнездящегося аиста», и вдруг узнала там, что ты пошла к Цзинам. Вот я и решила проведать тебя в Хуангане. А того и не знала, что тебе уже удалось соединиться со своим возлюбленным! Смотрю теперь на тебя: ты словно фея… А я, значит, осталась без тебя бесприютной странницей: то поплыву, то причалю… И не знаю теперь, когда все это кончится!

Сказала и горько вздохнула.

Молодая придумала следующее. Она велела ей переодеться в другое платье, сняв монашеское, и идти под видом ее сестры. А она возьмет ее пока в компаньонки ко вдове, а там понемножку да помаленьку можно будет и ей подобрать приличную пару. Шэн согласилась.

Приехали домой. Молодая сначала доложила старухе, и затем только Шэн вошла в дом. Манеры у нее были как у девушки из хорошего дома, а в разговоре и шутке она проявляла великолепное понимание светских вещей. Старухе, как вдове, было очень скучно, одиночество ее удручало, так что, обретя себе Шэн, она была в высшей степени довольна и боялась лишь одного: как бы та от нее не ушла.

Шэн вставала спозаранку и принималась хлопотать вместо старухи, не считая уже себя гостьей. Старуха все больше и больше приходила от нее в восторг и про себя уже подумывала, не взять ли ее в дом, как сестру молодой, чтобы покрыть этим ее прежнее монашество. Так она думала втихомолку, но не решалась об этом заговорить.

Однажды старуха забыла что-то сделать и побежала спросить у Шэн, а у той, оказывается, это давно уже для нее было готово. Воспользовавшись тогда представившимся случаем, она сказала ей: «Наша сударушка с картинки не умеет вести хозяйство. Что с ней делать? Вот ежели бы молодая была вроде тебя, мне нечего было бы и тужить!»

Старуха не знала, что у молодой это давно уже было на уме, она только боялась, как бы мать не рассердилась. Теперь же, услыша от той подобные речи, она засмеялась и сказала: «Раз матушка меня любит, то молодая жена может ведь изобразить Ин с Хуан[101]… Как вам кажется?»

Мать не отвечала, а тоже раскатисто смеялась вовсю. Молодая прошла к мужу и сказала ему, что старуха уже закивала головой. Тогда очистили и прибрали отдельное помещение, и молодая говорила Шэн:

– Послушай-ка, помнишь, когда мы еще с тобой в монастыре спали на одной подушке, ты, сестрица, говорила мне, что только бы нам с тобой найти человека, который понимал бы, что значит любовь и ласка, – что мы бы обе стали служить такому человеку? Помнишь или нет?

У Шэн невольно замигали глаза.

– Что ты, что ты, – пролепетала она, – да ведь когда я говорила про любовь и сближение, я ни о чем таком и не помышляла… Просто вот думала: целый день трудиться и хлопотать, а никто, никто и не будет знать, сладко ли, горько ль тебе… А вот за эти дни матушка наша соблаговолила приласкать меня за мою работишку. И душе моей стало вдруг отчетливо ясно, где холодно, а где тепло. Так что, если ты не издашь, как говорится, «указа прогнать пришельца»[102] и велишь мне быть постоянной компаньонкой матушке, то все мои пожелания этим будут удовлетворены. Я и не буду даже мечтать об исполнении того, о чем мы тогда говорили!

Молодая передала это матери. Та велела обеим им зажечь свечи и произнести обеты сестер, поклявшись, что они никогда не будут в этом каяться.

Вслед за этим она велела сыну исполнить с Шэн обряд, полагающийся мужу с женой.

Когда они пошли спать, Шэн заявила ему:

– Вот что, знаешь, я ведь двадцатитрехлетняя старая теремница!

Студенту не верилось. Но вдруг… пало красное и заполнило весь матрац. Студент диву дался…

– Почему ты думаешь, что я так рада найти себе милого? – шептала она. – Совсем не потому, чтобы я не могла добровольно оставаться одинокой затворницей. Скажу тебе по правде: мне невыносимо было краснеть, угощая гостей, словно в каком-то, как говорится, «кривом палисаднике»[103], и в то же время иметь тело теремной девушки. Вот этим разочком я воспользуюсь, чтобы приписаться к вашей семье и чтобы за тебя служить твоей старухе матушке. Буду здесь экономкой, заведующей домоправлением. А что до супружеского удовольствия в спальне, то ты уж, пожалуйста, ищи его у другой!

Через три дня она свою постель перенесла к матери. Та гнала ее прочь, но она не уходила. Тогда молодая, спозаранку забравшись к матери, заняла ее место на постели и улеглась спать. Делать было нечего, и новой пришлось идти к студенту.

С этих пор они через два-три дня стали чередоваться. Привыкли и стали считать, что это в порядке вещей.

Вдова в свое время любила играть в шахматы, но с тех пор, как она овдовела, ей было некогда этим заниматься. Теперь же, когда у нее была Шэн, все дела по дому пришли в образцовое состояние, и ей целый день нечего было делать. И вот в часы безделья она садилась с молодой за шахматы. Зажигали свет, варили чай… Старуха слушала, как обе жены играли на лютне, и только за полночь расходились.

– Даже когда был жив отец моего сына, – говорила старуха знакомым, – и то я такой радости иметь не могла!

Шэн заведовала всем, что уходило и приходило, записывала и давала старухе отчет. Та ничего не понимала:

– Вы вот обе говорите мне, что в детстве вы были сиротами и знали только грамоту, лютню да шахматы. Кто же тебя всему этому-то выучил?

Шэн смеялась и рассказывала все по правде. Смеялась и старуха.

– Вот ведь, и я тоже, – говорила она, – никогда не хотела женить сына на даоске, а теперь – на-ка! – получила сразу двух!

И тут она вдруг вспомнила, что было нагадано ее сыну, тогда еще отроку. Вспомнила – и поверила, что нельзя убежать от того, что предопределено судьбой.

Студент дважды был на экзаменах, но все не выдерживал.

– Хотя наш дом и не из богатых, – сказала наконец старуха, – но все же кое-какой землицы наберется с триста му. Да тут еще нам повезло с Юньмянь, так ловко со всем управляющейся. Нам что дальше, то все теплее и сытнее становится. Ты, сынок, будь только у моих колен да забирай своих обеих жен и вкушай удовольствие вместе со мной. Я не хочу, чтобы ты искал себе богатства и знатности.

Студент повиновался.

Впоследствии Юньмянь родила мальчика и девочку, а Юньци – девочку и трех мальчиков. Мать умерла, когда ей было уже за восемьдесят.

Ее внуки, все как один, вошли во дворец полукруглого бассейна[104], а старший, рожденный от Юньмянь, даже прошел на областных отборах[105].