Читать книгу Две жизни Пинхаса Рутенберга - Пётр Азарэль - Страница 69

В июне в конторе Рутенберга раздался телефонный звонок. Он сразу узнал грудной голос Горького с хрипотцой, вызванной многолетним туберкулёзом.

– Здравствуй, Пётр.

– Здравствуй Алексей Максимович.

– Здесь со мной Ленин Владимир Ильич. Завтра мы с ним уезжаем с Капри. Я хочу сопровождать его до границы с Францией. На обратном пути, когда буду в Генуе, я тебе позвоню. Мы с тобой давненько не виделись.

– Я буду счастлив, Алексей Максимович.

– Будь здоров, Пётр.

В трубке послышались сигналы отбоя. Пинхас положил трубку и несколько минут сидел, смотря в окно и словно высматривая там картины своей прекрасной жизни на Капри.

Покинув тот райский остров и поселившись в Генуе, Рутенберг продолжал оставаться с Горьким в тесном контакте, питавшем их взаимную дружбу. Он уже около трёх лет принимал участие в задуманной писателем реорганизации издательства «Знание» и в совместном итало-русском проекте, инициатором которого, по сути, и являлся. Идея его заключалась в переводе на итальянский язык и публикации в Италии произведений русских писателей.

Несколько дней он пребывал в предвкушении долгожданной встречи. Горький позвонил в полдень.

– Я в Генуе, Пётр. На вокзале.

– Так приезжай ко мне, Алексей Максимович. Адрес ты мой знаешь?

– Конечно, на конвертах твоих писем он мне оскомину набил, – усмехнулся Горький.

– Прекрасно, жду тебя. Сестра моя тоже будет тебе рада.

Он позвонил домой и предупредил Рахель. Дав указания сотрудникам, он вышел из конторы и пошёл путём, который почти ежедневно преодолевал уже года два. Стоя на маленьком балконе, он видел, как Горький сошёл с такси возле дома, и махнул ему рукой. Горький радостно ответил. Друзья обнялись на пороге и долго трепали друг друга по плечу. Рахель стояла в гостиной, улыбаясь дорогому гостю. Горький подошёл к ней и, взглянув на неё, поцеловал руку.

– Меня всегда волновала особая еврейская красота, – произнёс он, не отпуская руку зардевшейся от комплимента Рахели.

– Она не только красавица, но и отличная хозяйка, Алексей Максимович, – заговорил Рутенберг. – Обед она приготовила отменный. Располагайся, будь как дома. Мы живём скромно, но не жалуемся.

– А кто знает, Пётр, в чём счастье-то? Оно точно не в вещах, которые нас окружают, а в душе.

– Великий ты философ, – восхитился Пинхас. – Что ни фраза, то афоризм.

– Так и требования ко мне какие! Чтобы соответствовать, нужно много работать над собой. Порой это приводит в такой лабиринт, что просто стыдно. Два года мы с Луначарским, Рудневым и Богдановым занимались богостроительством. Пытались соединить марксизм и религию, основываясь на сходстве социализма и христианства. А в прошлом году выпустили сборник «Очерки философии коллективизма». Её прочёл Владимир Ильич и был крайне недоволен нашим стремлением реанимировать или сочинить религию.

– Ленин по этой причине к тебе наведался на Капри? – спросил Рутенберг.

– Нет, это я его пригласил. Он не был у меня больше двух лет. Это я нуждался в философских беседах с гениальным человеком. Ты читал его трактат «Материализм и эмпириокритицизм»?

– Слышал о нём. Мне сказал Герман Лопатин, что с трудом его одолел. А он идеолог марксизма.

– Лопатин бывал у меня на острове и читал лекции. Большой умный человек, – продолжил Горький. – Так вот мы с Лениным две недели рыбачили, гуляли и ожесточённо спорили. Я, ты помнишь, написал недавно «Исповедь» и у нас с ним возникли большие философские расхождения. А расстались мы друзьями. Ты себе не представляешь, как много и сердечно мы говорили, пока ехали в одном купе от Неаполя до захолустной Бардонеккьи на границе с Францией.

– Ленин тебя переубедил?

– Видишь ли, Пётр. Я не сторонник какого бы то ни было насилия. Для меня марксизм – слишком жесткое мировоззрение, которому я всегда желал придать более гуманный и человечный вид.

– Алексей Максимович, я бывал и социал-демократом, и был близок к Боевой организации эсеров, формировал боевые дружины, вооружал террористов и разделял их взгляды. Я был близок с Гапоном, а после его предательства организовал над ним суд. Несколько лет добивался правды в ЦК партии и претерпел жестокое разочарование в своих вождях. А разоблачение Азефа Бурцевым поставило жирную точку на моём революционном прошлом. Поэтому я тебя очень хорошо понимаю.

– С волками жить по-волчьи выть, дорогой мой, – усмехнулся Горький.

– Давай-ка, поедим, Алексей Максимович. Небось, ты проголодался. Рахель нам уже накрыла.

На столе уже стояла супница, содержимое которой наполняло гостиную приятным запахом свежих овощей и говяжьего мяса, и фарфоровое блюдо с лазаньей, источающей аромат пармезана, моцареллы, ветчины и рикотты. Они с аппетитом поели и выпили по несколько рюмок граппы.

– У меня, Пётр, когда я пью граппу, возникает ностальгия по русской водке. Я вот написал тут «Сказки об Италии», а думал-то о России, – разоткровенничался раскрасневшийся от алкоголя Горький.

Он откинулся на спинку кресла, посмотрел на сидящего напротив друга и вздохнул в ответ своим мыслям.

– Жизнь множество раз сталкивала меня с евреями. В юности я во время скитаний нанимался работником в еврейской колонии на Украине. В Самаре брал уроки иврита у знакомого часовщика. В Нижнем Новгороде я был свидетелем еврейского погрома, который описал в своём очерке. Дружил с гравёром Свердловым и даже стал крёстным отцом его сына Залмана. При крещении он получил имя Зиновий. Ты же знаешь, он принял и мою фамилию Пешков.

– Я слышал, он женился? – спросил Рутенберг.

– И уже развёлся. Он ведь после эмиграции в Канаду и переезда в Америку, поселился в Италии и какое-то время жил у меня на Капри. Большой грех на мне, Пётр. Вроде бы хотел своему другу добра, а как его сын принял православие, отец отрёкся от него. Не божеское это дело, отрывать человека от его веры и народа.

– Так ведь он не один такой, – возразил Рутенберг. – Многие евреи крестились, чтобы стать равноправными гражданами в своей стране.

– Ты всё правильно сказал, Пётр. Евреи делали это потому, что были несправедливо и жестоко угнетены. Россия в неоплатном долгу перед евреями. Она не понимает, каким великим богатством обладает. Ведь сейчас на её территории большая часть мирового еврейства – движущей силы человечества, учителя его совести и духа. Несколько лет назад я был в поездке по Америке. Мне довелось убедиться, какой огромный вклад вносят евреи в её развитие. Юдофобия – неисправимый грех русского народа.

– Так что же делать, Алексей Максимович? Покидать неблагодарную страну и строить свою?

– С великой болью говорю тебе, Пётр. Если Россия не осознает своей вины перед вами, то ничего не останется, как уезжать. Русские сионисты призывают собраться вновь на Святой земле в Эрец-Исраэль. Возможно, они правы.

– Это пустыня и малярийные болота, – вздохнул Пинхас. – Не верю я, что эту страну можно возродить.

– Вот ты принял на себя побои и вернулся к своему народу. И остановился, полагая, что сделал всё, что должно. Я же вижу, что ты, человек действия и духа, находишься на распутье. Раньше в тебе жила большая революционная сила. А сейчас ты стал похожим на обычного европейского бюргера, добившегося успеха. Я говорю тебе это, как друг, который желает тебе добра. Я всегда жалел, что такой человек, как ты, вынужден бежать из России вместо того, чтобы трудиться на её благо. У тебя, Пётр, такой потенциал, который ещё не познан тобой.

– Ты говоришь мне это, как пророк, – задумался Рутенберг. – Наверное, я слишком отдалился от своего народа. Я действительно стал успешным предпринимателем, и мои мысли погружены в повседневную жизнь и мои проекты.

Они ещё долго говорили о судьбах еврейского и русского народа, вспоминали прогулки по Капри, строили планы издания книг. На город опустился вечер, и Горький напомнил Пинхасу, что в десять часов должен быть на вокзале.

– Я тебя провожу. Рахель, будь добра, угости нас чаем.

– Я читала Ваши книги, Алексей Максимович. Недавно купила и прочла «Сказки об Италии». Мне они очень понравились.

– Спасибо, милая. Если б Вы знали, какой вы талантливый народ. Я дружу с Шолом- Алейхемом, Нахманом Бяликом, Жаботинским, Семёном Ан-ским. Это же брильянты! А сын адвоката и секретаря моего издательства Соломона Познера Владимир – замечательный поэт. Какие умы, какие благородные души!

Они вышли из дома и остановили такси. Поездка по ночному городу освежила их тела и придала новый смысл их встрече. Они стояли на перроне, мимо них проходили и садились на поезд люди и провожающие искали их в окнах вагонов.

– Алексей Максимович, озадачил ты меня своим разговором, – вдруг признался Рутенберг. – Есть о чём подумать.

– А думать вообще очень полезно. Будь мне здоров, Пётр, – обнял его Горький. – Или лучше называть тебя Пинхас?

– Я сознаю себя евреем. И мне это не важно.

– Тебе большущий привет от «двоюродной сестры» Марии, – засмеялся Горький. – Она скучает по «кузену», так и сказала. Приезжай к нам с Рахелью. Ты ещё не видел мою новую виллу «Спинола». Давай уж попрощаемся, Пинхас. Мне пора.

Они обнялись. Горький предъявил билет проводнику и поднялся в вагон. Через несколько минут поезд тронулся и, набирая скорость, скрылся за поворотом железнодорожного полотна.