Читать книгу Камни в огород - Пётр Гулдедава - Страница 2

Голуби, голуби, голуби, —

лгали бы – не были голы бы:

звёздами, искрами, блицами —

«птицы» с любимыми лицами.

Дома, в лесу, и на улице

сердце с душою рифмуются.

Я – оголёнными нервами

слово нащупаю верное,

преодолею препятствия —

и освятят эти странствия,

как иорданьские проруби:

голуби, голуби, голуби!

Не время нашим песням затихать

в глухом оборонительном окопе,

пока в неутомимом кровотоке

пульсирует энергия стиха.

Уйти от нестабильного Кремля,

дилеммой нескончаемому зною,

меня – неопалимой купиною

зовёт обетованная земля.

Хотя и пыл ещё не поостыл,

но всё же зов души куда сильнее:

не выбирая мест, где посытнее,

служить России – сколько хватит сил.

Меня окружают знакомые птицы:

и ранние вестники солнца – грачи.

Наверно, поэтому небо мне снится,

и бьётся души первозданная птица,

а медные трубы, и воды, и пекло —

единственный путь возрожденья из пепла.

Когда тебе дороги воля и небо,

немыслимой былью становится небыль:

под клёкот неведомых сумрачных птиц

воспрянуть из мрака на вспышки зарниц.

Мы быстро забываем горечь

и звон кандал.

Герои новых дней – торговец

и «чинодрал».

Глашатай скорого возмездия

за нашу дурь —

звучит высокая поэзия

в хаосе бурь.

Сраженье горнего с телесным.

Борьба стихий…

Но не зажгут глухого – песни,

раба – стихи.

Полунаполнен или полупуст —

сосуд народной веры и надежды,

покуда виночерпии, как прежде,

всё те же: краснобай и златоуст?

По «сеньке» нашей шапке и цена,

пусть это даже шапка Мономаха,

коль мудрость, говорящая без страха,

всегда в опале быть обречена.

А выбор – как прожить – давно знаком

и «господам», и добровольным слугам:

В опале – поэтическое братство:

шарманщики, ваганты и шуты,

в уделах, где духовное богатство —

гарантия житейской нищеты.

С печатями участия в крамоле

они собратьям истину несут.

Их окружает заговор безмолвья

и ждёт за каждый промах – скорый суд.

Поэт – и в клетке яростный романтик,

к нему не липнут ярлыки «ЗК».

И как щегол, не ведая грамматик,

он знает вкус родного языка.

Мои стихи – предвестники печали,

они живут с опасностью впритык:

я знаю чем, как правило, кончали

гонцы дурных известий – у владык.

Но не слабеет мой охрипший голос

среди пустого карканья молвы:

без Божьей Воли даже малый волос

не упадёт с повинной головы.

Беспристрастен истории суд:

сколько русский размах ни гаси —

как берёзы, поэты растут

на холмах и равнинах Руси.

Здесь любой, от природы, поэт,

даже если не пишет стихи.

На любом – золотой эполет:

от пера, от станка, от сохи.

Сколько благ ни сули ему власть,

спрятав кнут за широкой спиной,

барский пряник – поэту не всласть,

он за истину встанет стеной.

Хоть душою добры и чисты —

те, кто в русских просторах возрос, —

но любому врагу на кресты

на Руси ещё хватит берёз.

Когда в морях неведенья, без лоций

ведёшь бессонный поиск до утра

и пробуждает выплески эмоций

воображенья тонкая игра, —

не жди побед, не бойся поражений,

и за перо хвататься не спеши,

покуда все крупицы ощущений

не перетрутся в жерновах души.

Пускай несёт взыскующая лира —

не медный звон кимвалов и речей,

а скорбный взгляд на окаянность мира

сквозь слёзы опечаленных очей.

Когда в душе возник пустырь

и чувства преданы закланьям,

иду в стихи, как в монастырь, —

заполнить душу покаяньем.

Чтоб, чашу гнева опрастав,

где кровь бушует оголтело,

бальзам молитвы и поста

пролить в слепое буйство тела.

И через исповедь стихов

ко мне приходит ощущенье

освобожденья от грехов,

когда дано им отпущенье.

И вновь душа летит в зенит,

как будто сбросив груз долгов:

Бог за любовь нас не казнит,

поскольку Бог и есть Любовь!

Я не люблю, когда поэт вещает

с размахом повелительного жеста

и видимость прозренья обещает

в тумане размалёванного текста.

Под бархатом словесных полумасок

не разглядеть духовной ипостаси,

и холостое нагнетанье красок

художника не в силах приукрасить.

Свои цвета в палитре жизни ищем,

впадая в озарения и в бред,

и думаем, что это мы их пишем,

когда стихи рисуют наш портрет.

Я раб стихов, а не патриций.

Мой балаган – не Колизей.

Я без натянутых амбиций

приемлю критику друзей.

Стихи рождаются, как завязь,

и прорастают день и ночь.

В словах друзей моих – не зависть,

а жажда искренне помочь.

Но и врагов ценю при этом,

чтоб не расслабиться в пути.

Я благодарен всем поэтам:

без них не смог бы я расти.

Я ощущаю в сердце смуту

при виде горьких передряг

но ими преданных собак.

Осенним вечером погожим

он прихромал на мой причал;

ошейник из тиснёной кожи

о прошлой сытости кричал.

Изголодавшийся, он всё же

не унижался, как плебей,

но так смотрел, – мороз по коже

не мог унять я, хоть убей.

Приняв с достоинством подачку,

слегка качнув в ответ хвостом,

с трудом гася утробный стон.

И я сравнил его с собою

и осознал, что он мне брат:

мы оба, как ни жаль, изгои —

Недуги и страхи болезней

толкают людей на мытарства,

а слово бывает полезней

иного земного лекарства.

Поэзия – вольная птица,

но в песнях на все голоса

поэту нужна не синица,

а звон журавлей в небесах.

Уставший от быта без света

с разбитым невзгодами сердцем,

излечится словом поэта —

веками испытанным средством.

Коллизия камня и лезвия,

земная реальная мистика, —

для жизненной прозы, поэзия —

лечебная нейролингвистика.

Когда становится по нраву

журить, хвалить и поучать,

и лести сладкую отраву

в привычных дозах получать, —

строчи поэмы или стансы,

но роль твоя невелика:

ты карта хитрого пасьянса

И убедишься, в горьком шоке

отсеяв ложное в молве,

что ты его резервный «джокер»,

фальшивый козырь в рукаве.

Отринь хвалу лукавой славы!

Сомкни горячие уста

и улови в сияньи справа

дыханье воинов Христа!

В самородных стихах за века

не тускнеют природные краски.

Вечной свежестью дышет строка

с ароматами няниной сказки.

Пусть былого нельзя изменить:

воды времени невозвратимы, —

доброй памятью можно размыть

залежалые глыбы рутины.

И течёт – за строкою строка —

к лукоморью бездонных познаний,

перекатыши воспоминаний.