Читать книгу Вольнодум - Пётр Петрович Леонтьев - Страница 11

Я вижу снова порт далёкий

И мыс знакомый Жонкиер,

Несчастных беженцев потоки

С борта на трап, как сквозь барьер.

И солнце дарит людям вспышки

Своих приветливых лучей,

И беспризорные мальчишки,

И я с компанией своей.

И каждый всем, что есть, наивно

Делиться с беженцем готов,

И так мы все гостеприимны

С улыбкой чистой детских ртов.

И делимся мы добрым словом,

Кусочком хлеба и уловом,

Спокойным небом и водой,

И Сахалинскою землёй.

Невольно распирает чувство тайное:

Уж до чего мы разлюбезные хозяева!

И рады мы, что мы нужны

Друзьям, страдальцам от войны…

Однажды в сильный летний дождь

Дорогу мы перебегали

И странный брошенный мешок

Случайно в луже увидали.

Мы подбежали, и слегка

Рукой коснулся я мешка.

Но как мы сердцем содрогнулись,

Когда шинель вдруг распахнулась

И поднял голову солдат.

В глазах его был сущий ад.

Безногий, он, казалось, сдался;

Казалось, с жизнью он прощался.

И мы мальчишеской семьёй,

Всем хулиганским сердцем слились,

Усилья рук соединились,

И мы снесли его домой.

А дома мать его ждала.

Она, как сына увидала,

В момент шинель с него сорвала,

Нас, хулиганов, целовала,

Нам угощенья предлагала,

Но отошли мы от стола.

А тут – невеста на порог,

В слезах кричала:

– Как ты мог?!

Как мог ты, милый, мне не верить?! —

Но были мы уже за дверью.

Мы разбрелись все по домам,

На сердце тяжко было нам…

Потом по рынку мы шныряли,

Солдата этого видали.

Играл баян. Солдат без ног.

Звучала песня «Огонёк»…

Я заболел. От боли вился.

Стонал, и плакал, и молился.

Молилась на коленях мать.

Врачи не знали, что сказать.

Была зима, но шла к концу.

Решила ехать мать к отцу.

Но, в ожиданье навигации,

Впадала в нервную прострацию.

Болела мать моя сама.

Сводило горе мать с ума…

Мне видится картинка:

Горит-коптит коптилка,

Откуда-то издалека

Мать принесла мне молока.

Замёрзлый маленький кружок,

Надежды слабый огонёк:

Вот, напою-ка сына —

Авось, вернётся сила.

Но в голове моё сознание

Качает тенью ламинария.

Без мамы молока не пью:

Как обделить мне мать свою?

Я в ней души не чаю,

Собою угощаю…

Читаем вслух «Евангелие»,

Мать призывает ангелов.

– Отец Всевышний, помоги…

Прости грехи… прости долги… —

Молитвы оба мы поём.

Мать – за меня, я – за неё.

На стенке рядом три лица:

Лик Бога,

Сталина,

Отца.

Смотрю на эти лица,

Молюсь – не намолиться.

Я всем троим молиться рад

За мать, себя, за Ленинград.

Соседи из барака

Слыхали, как я плакал.

Слезою каждый взгляд мерцал:

Глаза – раскрытые сердца.

А мама:

– Сыночек, глазки закрывай,

Послушай песенку про рай.

Ты помнишь, дядя Вася

Однажды домик красил?

Потом вы плыли на бревне

К прекрасной, сказочной стране?

Не зря для вас он так старался,

За рай земной ведь он сражался,

Ведь красным конником он был,

Он у Будённого служил,

За рай тот многих погубил…

Я маму, слушая, не слышу.

Шуршат в углу барака мыши.

В мозгу больная круговерть:

В тенях барака вижу смерть.

Гляжу я в мамины глаза:

Что в утешенье ей сказать?

Я всем усилием души

Стараюсь боль свою глушить:

Смеюсь сквозь слёзы, но невольно

В движенье вскрикиваю болью.

И вижу: каждая слеза —

Удар по маминым глазам,

При каждом стоне, мне казалось,

В тоске душа её сжималась.

И я от страха цепенел,

Зажав дыхание, терпел.

А мама мне в тиши ночи

О душ бессмертии журчит,

О том, как Божий сын Христос

Всем нам спасение принёс,

Во имя нашей жизни вечной

Он принял муки человечьи.

И я, как Он, хотел терпеть,

Прогнать больную круговерть…

Ведь боль моя – для мамы смерть…

И в эту смерть мне как не верить?

Ведь умерла подружка Вера.

В мороз, в метель малютку белокурую

Тащили мы ко мне с температурою.

Я за значок, казалось мне, красивый, красненький,

Для кукол трём своим подружкам, трём сестричкам,

Резал галстуки,

На рынке мамой выменян запас для юбки.

Как Верочка смеялась! Веселилась!

Розовели щёчки, губки.

И хоть потом от мамы мне досталось,

Но всё же с мамой мы решили:

Что за малость

За то,

Чтоб Верочка в конце печальной жизни

Насмеялась!

И как от слёз барак,

От горя не ослеп,

Малютку видя в кружевах

(Обмененных на хлеб)?

Сидела в изголовье

Верочкина мать,

Глаз с дочки не сводила,

Ей галстучную куколку

В гробик положила.

Частицу моего ей положила «я»…

Вина моя! Вина моя…

Всю жизнь не лажу я с собой —

Ложусь с виной… Встаю с виной…

Я плакал от тоски великой,

Но мама предлагала

Обратиться к Лику:

Встань на колена, помолись.

Мы все грешны. На Бога положись…

Однажды Настенька

(Так звали мать покойницы)

Прижав меня, просила успокоиться:

Болела Верочка. Тут нет ничьей вины.

Но грезились мне гроб, проклятые блины…

Я всю картину ясно вижу.

С тех пор я поминанья ненавижу…

В углу барака виделась печальная луна…

В душе звучала Изина струна…

Под этот лунный перезвон

Ко мне спускался сон…

И мамочка со мною засыпала.

Но всё ж потом бесед своих не забывала.

Сквозь сон мне будто напевала:

Ты помнишь, к раю коммунизма плыл весь двор:

И хрюканье, и лай, и птичий хор,

Красавец Изя, Брана, хрюшка Машка,

В траве кузнечик, мелкая букашка,

И дворник злой, смешной беляк-холоп,

И даже таракан, и просто клоп.

Уж коль серьёзно дядю Васю слушать,

То в рай стремятся те,

Кто просто хочет кушать.

Зачем тогда и рай?

Наполнил сыть свою —

Вот и считай,

Что ты в раю.

Но мама, видно, сильно ошибалась,

Когда смеялась.

Хоть я в то время и ребёнком был,

Но много наблюдал

И обо всём по-своему судил.

И хоть болел я,

Труден был мне разговор,

Но мысленно вступал я с мамой в спор.

И, чем слабее мне казалось мамино здоровье,

Тем спорил я ожесточённей.

Я за неё сражался:

Мамочка, живи, не умирай!

Я ненавидел мёртвых рай!

Однажды мне отец всё просто объяснил:

Мол, бабушкин и мамин рай —

Для тех, кто смертию почил.

С тех пор я, хоть для умерших, как Изя или Вера,

Рай в небе признавал,

Но для живущих, дорогих безмерно,

Упорно отрицал.

Опять-таки – отец:

– Ты хочешь умереть,

Чтоб рай небесный посмотреть? —

Вопрос настолько был ужасен,

Что всей наивною душой

Я был за дядю Васю.

Пусть буду лучше жить,

Хоть даже и во зле,

Но свой построю

Коммунизма рай

Я на земле.

Но как мне было всё же совместить

Две правды, две любви?

Решил я жить

С двумя – отца и матери —

Не жертвуя ничьей из них, не отвергая,

Не решая,

Чья более мне дорогая.

Всю жизнь хожу я с этим грузом —

Связались две дороги, два пути

В единый узел.

Я в школе октябрёнком был тогда,

На левой стороне груди

Сияла красная картонная звезда.

Я звёздочки с рождения любил,

За них, что хочешь, мог отдать,

Я настоящую солдатскую звезду

На шапке с гордостью носил.

И песни пел про доблестных танкистов,

Про смелых лётчиков, про храбрых моряков,

И думал про себя, что истинно

Я сам таков.

Чтоб доказать себе и всем,

Как «честь мне дорога»,

Искал для драки я

Среди друзей врага.

И редкий случай был,

Когда б свой нос

Расквашенным домой я не принёс.

И в мире не было певца горластей,

Чем я,

Когда вдруг мамочка возьмёт

Свой от халата хлястик.

Чем дальше из барака доносился вой,

Тем для друзей я выше был герой.

Я грешен был кругом.

Но в том и сила,

Что мама верою своей

Меня лечила.

Я изощрялся и орал,

Тем не смущаясь,

Что лёгкий хлястика «удар» —

Такая малость!

Но мама плакала всерьёз,

Душой болела.

И я не мог терпеть тех слёз,

И грешным телом,

Чтоб только маме угодить,

Бросался на колени,

У Боженьки просить

Прощенья.

Я Богородицу прошу

Простить смиренно,

Через минуту я встаю

Легко с колена.

– Ой, мама, Боженька сказал,

Я это сам заметил,

Он прямо так и прошептал:

«Прощаю, раб мой Петя»

– Неужто так Он и сказал?

– Ты думаешь, я будто врал?

Так прямо и сказал. —

И мамочка сияет

От такой прекрасной вести, —

Не знаю уж, действительно ль мне верила? —

Скорей рубашку со звездой снимает,

Мне надевает крестик.

А вечером —

Соседских бабушек собрание.

Слепой коптилки свет.

Читаю бабушкам «Евангелие».

Укоров совести пропал и след.

Наутро – снова звёздочка.

Геройства день пришёл.

Судьёй нам – дядя Стёпа,

Моралью —

«Что такое хорошо».

И я не знал, не понимал,

Что дважды в день

Я предавал..

Я жил, как мог, по обстоятельствам.

Причём же тут предательство?..

                                                 * * *

Но можно ведь и обстоятельства создать,

Чтоб всех и всё кругом предать?????…