Читать книгу Говорит Альберт Эйнштейн - Р. Дж. Гэдни - Страница 4

Ульм, Вюртембергское королевство, Германия

– Голова, что за голова такая! – надрывается двадцатиоднолетняя Паулина Эйнштейн. – Какой кошмар!

– Прекрасная головка, – успокаивает ее Герман Эйнштейн, щурясь сквозь пенсне, опасно балансирующее на носу чуть выше его моржовых усов. – У нашего маленького Авраама чудная головка.

– Она вся перекошена.

– Никто тут не перекошен, Паулина.

– Ты только посмотри на этот череп, Герман.

– Все нормально.

– Нет, не нормально. Смотри, какой угловатый затылок.

Пара умолкает. Комнату заполняют звуки города.

Ульм – оживленный швабский город на юго-западе Германии – расположился вдоль левого берега Дуная и славится готическим собором со 162-метровым шпилем, прозванным der Fingerzeig Gottes, Перст Господень, – самым высоким в мире. В 1763 году на здешнем органе играл сам Моцарт.

На узких, извилистых, мощенных булыжником улочках, по обеим сторонам которых тянутся фахверковые постройки, царит оживленное движение: лошади, телеги с углем и небольшие свистящие паровые машины. Все это пронизывает тяжелый дух теплого конского навоза.

Квартира Эйнштейнов на Банхофштрассе находится в двух шагах от железнодорожного вокзала. Даже Восточный экспресс по маршруту Париж – Константинополь, Der Blitzzug, стал делать в Ульме плановые остановки.

Герман Эйнштейн покручивает усы. Затем подходит к зеркалу и аккуратно приглаживает волосы.

– Я долго думал, как назвать ребенка. Все же наша семья – часть еврейской диаспоры. Поэтому я выбрал имя, которое означает «благородный и умный».

– И какое же?

– Альберт. Альберт Эйнштейн.

Туманным утром 15 марта 1879 года, на следующий день после рождения Альберта, в нанятой пролетке мать, отец и их новорожденный сын приезжают в бюро регистрации рождений города Ульма. Герман, нарядившийся по такому поводу в тонкий черный костюм индивидуального пошива с узким галстуком, завязанным на бант, как подобает бывшему совладельцу компании по производству перьевой набивки для перин «Израэль и Леви», и Паулина с крошкой Альбертом на руках торжественно предстают перед регистратором. Праздничный наряд Паулины включает украшенный лентами капор, корсет на косточках и пышную юбку со складками и драпировкой.

Родители производят впечатление преуспевающей четы.

Впрочем, два года назад перинное производство приказало долго жить, и сейчас Герман всерьез задумался о новом деле со своим младшим братом, Якобом.

ЭТО МОИ РОДИТЕЛИ: ГЕРМАН И ПАУЛИНА

Якоб – дипломированный инженер – делает ставку на электротехническую область, видя за ней будущее. Без коммерческой хватки Германа тут не обойтись. К тому же отец Паулины – богатый хлеботорговец – обеспечит это предприятие связями по всему Вюртембергу. Если все пойдет как по маслу, Герман, заручившись финансовой поддержкой родни, сможет открыть в Мюнхене Elektrotechnische Fabrik J. Einstein & Cie[1] – мастерскую по производству электрооборудования.

Регистратор, выписав свидетельство о рождении, зачитывает его вслух:

– Номер двести двадцать четыре. Город Ульм, пятнадцатого марта тысяча восемьсот семьдесят девятого года. Сегодня торговец Герман Эйнштейн, проживающий в Ульме, Банхофштрассе, сто тридцать пять, иудейского вероисповедания, лично известный, предстал перед нижеподписавшимся регистратором и заявил о рождении ребенка мужского пола, нареченного Альбертом, в Ульме, по его месту жительства, от жены Паулины Эйнштейн, урожденной Кох, иудейского вероисповедания, марта четырнадцатого числа тысяча восемьсот семьдесят девятого года, в одиннадцать часов тридцать минут утра. Прочел, подтвердил и подписал: Герман Эйнштейн. Регистратор: Хартман.

Теперь все официально.

В конце церемонии регистратор, взглянув на ребенка, изображает дежурную улыбку. Но Паулина спешно прикрывает несуразную детскую головку. Молодая мать терзается угрызениями совести из-за того, что произвела на свет такое нелепое существо.

В ВОЗРАСТЕ ОКОЛО ДВУХ ЛЕТ

В тот же день новорожденного осматривает патронажный врач.

Паулина разговаривает с ним шепотом:

– Головка, головка очень большая. У Альберта аномалия.

– Ну что вы, не стоит делать поспешных выводов, – отвечает доктор. – Крупный череп может быть унаследован от матери или от отца. Уверяю, размер и форма черепа никак не влияют на интеллектуальные способности человека. Тем не менее большая голова может быть признаком внутричерепных заболеваний. Мы измерим окружность головки Альберта и будем регулярно отслеживать ее изменения. Но должен вас заверить, пока я не вижу поводов для беспокойства. Интеллектуальные способности Альберта будут в пределах нормы.

– В пределах нормы?

– Да. В пределах нормы.

Паулина в оба глаза следит за развитием Альберта, но свои опасения по поводу его здоровья доверяет только Герману, а сама уповает на Господа Всемогущего, чтобы ее ребенок не оказался eine Laune der Natur – ошибкой природы.

– Моя новая игрушка, моя новая игрушка, – радуется Альберт, увидев 18 ноября 1881 года новорожденную сестренку Марию, которую в семье стали звать Майей. – Но где же у нее колесики?

В Мюнхене семья Эйнштейн вкусила все прелести буржуазной жизни, сперва поселившись в арендованном доме на Мюллерштрассе, 3, а затем переехав в дом с просторным садом по Ренгервег, 14.

– Альберт говорит не так бойко, как другие дети, – жалуется Паулина приехавшей погостить старшей сестре Фанни. – Почему он все повторяет дважды?

Паулина вышивает на скатерти слова «Sich regen bringt Segen» – «Где труд, там и счастье».

– Моя новая игрушка, – медленно произносит Альберт. – Но где же колесики?

– Вот, теперь видишь, Фанни?

– Может, он просто пытливый.

– Пытливый. Пытливый. Мне не нужен пытливый ребенок. Мне нужен нормальный.

– Будет хуже, если он не услышит от тебя ни одного доброго слова. Замкнется в себе. А ты так и не узнаешь, какой он на самом деле.

– Все я знаю. Если так пойдет и дальше, никакого проку из него не выйдет.

– А еще кто-нибудь так думает?

– Конечно. Даже экономка говорит, что Альберт Schwachkopf [дурачок]. Постоянно что-то бормочет себе под нос.

Альберт смотрит на мать, потом на тетку и улыбается. Шевелит губами. Мычит. Пускает слюни. Произносит что-то невразумительное.

– Что ты хочешь сказать, Альберт? – спрашивает его мать.

По подбородку стекает слюна. Ребенок топает левой ногой.

– Не пускай слюни! – сердится мать. – Видишь, Фанни. Он совсем не такой, как другие дети. Права экономка.

Он неловко встает на ножки. Сосредоточенно делает каждый шаг, балансируя пухлыми ручонками.

– Земля дрожит у меня под ногами. Ein Erdbeben. Землетрясение. Wunderschön![2]

– Сыграй что-нибудь на пианино, – просит Фанни сестру. – Ты писала, что ему нравится, когда ты музицируешь.

Молодая мать направляется к инструменту, Альберт ковыляет за ней по ковру.

Паулина выбирает Моцарта.

Как зачарованный, Альберт смотрит на мать, играющую Сонату для фортепиано до минор, K. 457.

– Не останавливайся, мамочка. Давай, давай, давай.

– Не могу же я до конца своих дней для него играть, – причитает Паулина.

– А может, из него выйдет пианист, – возражает Фанни.

Вечером того же дня отец декламирует Шиллера.

Альберт вжимается в колени отца, завороженный его голосом.

«Нет случайностей. Что в мире / мы все считаем случаем слепым, / то рождено источником глубоким…»

«Только тот, кому хватает терпения довести до совершенства самое простое, сможет овладеть мастерством исполнения сложного»…

«Человек играет только тогда, когда он в полном значении слова человек, и он бывает вполне человеком лишь тогда, когда играет».

Или из Гейне: «Там, где книги жгут, / Там и людей потом в огонь бросают».

И: «Каждый отрезок времени – это сфинкс, который кидается в пропасть, как только разгадана его загадка».

И еще: «У римлян, наверное, не осталось бы времени для завоевания мира, если бы им сначала пришлось изучать латынь».

Альберт смотрит на отца с восхищенной улыбкой.

В доме по Ренгервег, 14, частенько собираются родственники Эйнштейнов и Кохов не только со всех концов Германии, но даже из Северной Италии.

На заднем дворе без умолку галдят дети, в том числе двоюродные сестры Альберта – Эльза, Паула и Гермина, дочери Фанни. Тетя Фанни замужем за Рудольфом Эйнштейном, текстильщиком из Хехингена. А Рудольф – сын Рафаэля, дядюшки Германа Эйнштейна. И тот и другой род очень гордятся этим запутанным клубком родственных связей. Юный Альберт без труда запоминает имена многочисленной родни.

Однако приятнее всего ему проводить время наедине с самим собой. Порой кажется, что его тело и разум существуют отдельно друг от друга. Одна гостья замечает, что для мальчика он слишком замкнут. Альберт широко раскрывает карие глаза. Сторонние наблюдатели отмечают, что такие темные, тусклые глаза бывают только у слепых.

Безучастный к происходящему, он то наблюдает за голубями, то копошится со своим игрушечным парусником у ведра с водой. Его не привлекают командные игры, как, впрочем, и любые другие игры с детьми; он просто слоняется неприкаянный, иногда злится или уединяется со своей моделькой фабричной паровой машины – подарком Цезаря Коха из Брюсселя, дяди по материнской линии, – или паровым двигателем, таким же, как тот, что используется в паровозах и пароходах, только миниатюрным. Он оборудован предохранительными клапанами на пружинах и свистками. Звуки работающего двигателя – пыхтение паровой трубы, постукивание коленвала и бесконечные свистки – распространяются по всему дому.

Всеобщее раздражение только раззадоривает Альберта.

– Ту-ту-у! – выкрикивает он. – Тудум-тудум. Чух-чух-чух, die Eisenbahn![3] – А сам краем глаза поглядывает на гостей.

В свой пятый день рождения Альберт не встает с постели из-за гриппа – вот досада.

– Смотри-ка, что у меня есть, – произносит отец. – Держи.

И вручает Альберту небольшой сверток.

– Можно, я открою, папа?

– Конечно.

– А что там?

– Сейчас сам все узнаешь.

Альберт разворачивает оберточную бумагу, открывает маленькую коробочку и достает компас.

– Папа. Как здорово. Спасибо тебе от всего сердца. Спасибо.

– Надеюсь, тебе понравится.

– Мне уже нравится, папа, и даже очень.

Альберт постукивает по стеклянному окошку компаса.

– Вот и славно. Зайду к тебе попозже.

– Я люблю тебя, папа.

– И я тебя люблю, Альберт.

Оставшись один, Альберт и так и этак вертит и трясет корпус прибора в надежде обмануть стрелку, направив ее туда, куда ему хочется. Но как бы он ни исхитрялся, магнитная игла снова и снова находит путь на север.

Взбудораженный, Альберт весь трепещет от этого чуда, руки дрожат, к телу подбирается озноб. Невидимая сила: выходит, мир таит в себе неизведанные свойства. За вещами должно быть что-то еще, глубоко скрытое.

Майя с восторгом наблюдает, как ее семилетний брат возводит карточный домик высотой в четырнадцать этажей.

– Чудо какое-то, – изумляется она. – Как ты это делаешь?

– Научная инженерия, только и всего, – объясняет Альберт. В минуты увлеченности он говорит без запинок. – Смотри, Майя. Карты беру старые. Видишь? Сначала строим основание. Для этого я прислоняю друг к другу две карты в форме треугольника. Выстраиваю из них ряд. Теперь надо его перекрыть. Выбираю подходящую карту и кладу ее на вершины двух соседних треугольников. Все надо делать очень аккуратно. Когда первый этаж готов, я осторожно начинаю следующий. Повторяю все то же самое и делаю третий этаж, потом четвертый, сейчас мы уже на пятом, и так далее.

– Альберт, это просто чудо. Ты, наверное, будешь жить, как библейский Иисус, и творить чудеса?

– Майя. Мы же не только Библию читаем, но и Талмуд. Мы евреи. Мы – евреи.

– А ты расскажешь мне про Иисуса? Ты столько всего знаешь.

– Ничего я не знаю.

– Ты знаешь все на свете.

– Нет, Майя. Чем больше я узнаю, тем больше убеждаюсь, что ничего не знаю.

Любопытство порой завладевает им полностью.

Альберт часами бродит по окрестностям, рыночным площадям и крытым пассажам, стараясь избегать нагруженных пивом телег, от которых только тряска да грохот. К счастью, Паулина никак ему не препятствует. Наоборот, она дает ему все больше свободы. Для размышлений, для обдумывания своих идей в одиночестве.

Гуляя под моросящим дождем, он наблюдает, как старшие школьники играют в кегли.

– Пожалуйста, разрешите мне бросить разок, – обращается к ним Альберт.

– Ну, попробуй, малой, – смеется школьник. – Держи. – И подкатывает к Альберту шар.

Но шар оказался таким тяжеленным, что Альберт даже не задевает им кегли. Да к тому же сам падает в грязь.

Школьники заливаются хохотом. Альберт с трудом сдерживает обиду.

Домой он возвращается в слезах.

Чтобы как-то приободрить сына, отец садится с ним в Droschke — пролетку последней модели, новинку мюнхенского транспорта. С грохотом проезжая сквозь Изарские ворота, с востока отделяющие Старый город от районов Изарфорштадт и Лехель, отец показывает Альберту фреску победного шествия императора Людвига Баварского.

На дому с Альбертом занимается учительница, хотя мальчик убежден, что она только отвлекает его от действительно важных размышлений.

Однажды он швыряет в нее стульчик. В испуге та убегает и больше не возвращается. Альберт мечтает только об одном: чтобы его оставили в покое, наедине с книгами. Жажда знаний поистине неутолима. Одинокими дорогами разума она ведет его в такие дали, куда никто за ним не поспевает. Вот где счастье. А он тем временем продолжает открывать для себя Мюнхен.

Во время одной из прогулок, когда его застигла непогода, пожилой итальянец приглашает продрогшего до костей Альберта отогреться в своем особняке.

В доме Альберт рассматривает застекленные шкафы, сверху донизу забитые безделушками из стекла и фарфора и разными миниатюрными моделями. На столе атласного дерева стоит копия Миланского собора, выполненная из картона кремовой расцветки. Ажурные окна, барельефы, колонны, перила и статуи – все сделано из хлеба. Старик вовсе не архитектор. По его словам, все чертежи ему подсказывает воображение.

– Я живу в своей голове, – признается итальянец.

– Я тоже, – говорит Альберт. – Что это за памятник?

– Макет надгробия моей супруги. Два года назад она скончалась в своей постели. Прямо здесь. Я и установил макет на месте ее смерти.

Дома Альберт рассказывает отцу о дружелюбном итальянце. Герман объясняет:

– Синьор приобрел свои знания самообразованием. Когда ему было слегка за двадцать, он уже сколотил небольшое состояние, а поскольку теперь заняться ему, в общем-то, нечем, он и живет в своем воображении вместе с этими модельками.

В качестве особого подарка Герман ранним утром берет с собой Альберта на озеро Штарнберг, где во время Frühlingsfestival, Праздника весны, они становятся свидетелями спуска на воду небольшого парохода. В те годы пароход можно было увидеть разве что на Дунае, Эльбе или Рейне.

Стоит прекрасная погода. Альберт в восторге от аромата цветущей калины и нарциссов. А на полянах он находит распустившиеся сиреневые крокусы.

Похоже, на берегу озера средь буковых лесов собрался весь Мюнхен. Побеленные дома Штарнберга, церковь Святого Иосифа и отель в стиле швейцарского шале поражают воображение Альберта.

Вдали на горизонте виднеются Альпы. Синие. Серебряные. Розовато-голубые. Их зазубренные вершины. Бледно-рыжие.

Фасады домов украшены флагами, венками и драпировками. Альберт смотрит, как на пароходе развешивают гирлянды. На опушке у края леса он собирает букеты из горечавки и весенней примулы для матери и сестры Майи. Незаметно для себя он проглатывает обед – резиновый кусок отварной говядины и сухой картофельный салат. После спуска судна Альберт вместе с отцом вливаются в праздничную толпу.

Вечерами ему трудно уснуть. Во многом из-за боязни темноты. Он не смыкает глаз до тех пор, пока не поймет, что отец с матерью легли спать и можно без опасений выйти на цыпочках из своей комнаты, чтобы зажечь Stubenlampe[4].

Во мраке широкий плоский фитиль разгорается круглым пятном уютного желтоватого света.

Лежа в кровати, он не спускает глаз с яркой полоски между дверью и полом. Одним своим свечением она отгоняет образ снующего по коридорам чудовища, какое приходит после самоубийства, а иногда и после смерти от несчастного случая. Его появление предвещает болезни, хвори, страдание и забытье. А кончается все тем, что оно пожирает родню покойника, потом свою плоть и даже погребальный саван.

На рассвете Альберт просыпается сам не свой. Свет под дверью уже только мешает. Правда, сейчас самое время прикрутить фитиль, чтобы родители ни о чем не прознали. Альберт опять выползает из своей комнаты и гасит свет.

Вернувшись в постель, он снова ворочается с боку на бок – теперь ему не дает уснуть дневной свет, сочащийся в его комнату через щель в деревянных ставнях. Он зарывается головой под подушку. Но свет, конечно, никуда не делся. Чтобы оказаться в комнате, он пролетел сто пятьдесят миллионов километров. От солнышка, спасибо ему.

Стремительный полет. Полет со скоростью трехсот тысяч километров в секунду. Этот луч, пробравшийся сквозь ставни, оторвался от солнца каких-то восемь минут назад. Я знаю, как его замедлить. Он поднимает стакан с водой, преграждая путь лучам. Попадая в него, световой поток преломляется. Альберт прищуривает глаза. Но свет проникает под ресницы и растекается в узкую полоску. Все сильнее и сильнее Альберт стискивает веки. Линия света простирается вширь. И исчезает, когда он зажмуривается.

Каждый ноябрь после нескольких дней обильного снегопада начинается сезон саней, чему несказанно радуется Альберт.

Теперь, гуляя в Английском саду, можно любоваться пушистыми шапками снега, причудливо лежащими на черных пихтовых ветвях. Чистоту и безмолвие всего вокруг нарушает лишь перезвон колокольчиков на ярко-зеленых с позолотой санях, запряженных вороным жеребцом. Возница в меховой шапке, надвинутой на лоб, укутан шерстяной полостью.

На улицах колесный транспорт уступил место санному. Все грузы – кадки и ведра с водой, стянутые латунным обручем деревянные бадьи с молоком – перевозят на санях. Пересев на сани, все радуются, словно дети. Палитра ранней зимы завораживает Альберта. Багряные, розово-зеленые и серебряные листья, сказочные гирлянды клематисов на длинных побегах и сугробы чистого белого снега. Свет ослепляет. Блестит, и преломляется, и преломляется.

– Сейчас пойдем в «Аумайстер», – торжественно сообщает отец.

– Куда-куда?

– В «Аумайстер» – там лучший кофе в городе, прелестные дамы, пирожные. Много пирожных. Но еще больше милых дам.

– Милых дам, милых дам, – напевает Альберт.

Он обожает веселый нрав отца.

В возрасте двенадцати лет он любит пофилософствовать о религии и культуре на семейных обедах.

Отец с помпой представляет Альберта:

– Имею честь пригласить профессора Эйнштейна изложить нам свои соображения на выбранную им самим тему.

– Благодарю. Сегодня тема моей лекции – «Евреи-ашкеназы в свете некоторых скромных идей».

Семья приветствует его аплодисментами.

– Как всем нам хорошо известно, мы – евреи-ашкеназы. Ашкеназы сформировались как отдельная еврейская община в Священной Римской империи к концу первого тысячелетия. Согласно галахе, Шаббат наступает за несколько минут до захода солнца в пятницу вечером и продолжается до появления на небе трех звезд в субботу. Наступление Шаббата знаменует зажигание свечей и чтение благословения. Вечерняя трапеза обычно начинается с благословения, кидуша, произносимого на две халы. А завершается Шаббат на следующий вечер с благословением во время авдалы. В Шаббат нам запрещена любая работа. Мы созерцаем духовное начало жизни. Проводим время с семьей… Теперь пара слов о приеме пищи. Я предлагаю отказаться от свинины. Ее прекрасно заменит рубленое мясо в макаронах или в супе с клецками из мацы, а еще солонина с жареными картофельными латкес и сладким кугелем с сухофруктами, маслом и сахаром.

Вдруг он замолкает.

– И что? – спрашивает мать.

– Как всем нам хорошо известно, мы – евреи-ашкеназы. Ашкеназы сформировались как отдельная еврейская община в Священной Римской империи к концу первого тысячелетия.

– Альберт! – прерывает его мать.

– Пожалуйста, мама, не перебивай меня.

– Но ты повторяешься.

– Что есть, то есть.

– Я не могу воспринимать это всерьез, – говорит она.

– Того, кто несерьезно относится к мелочам, нельзя посвящать в серьезные дела.

– Думаю, мы уже наслушались, – не выдерживает мать.

Никто и никогда меня не поймет, говорит он про себя.

– Алгебра, – объясняет дядя Якоб, – это математика для ленивых. Если тебе неизвестна какая-либо величина, ты называешь ее иксом и делаешь все вычисления так, будто она тебе известна, потом записываешь полученное соотношение и в конце концов находишь икс.

Когда дядя Якоб подбросил ему теорему Пифагора, Альберт потерял покой. Он бьется над задачей двадцать один день, но все-таки доказывает теорему, не используя ничего, кроме своего собственного интеллекта.

Опуская перпендикуляр из вершины прямоугольного треугольника на гипотенузу, он обнаруживает подобие треугольников и приходит наконец к доказательству, которое так отчаянно ищет.

– В Мюнхене нет еврейской школы, – сообщает сыну Герман. – Поэтому ты пойдешь в Петерсшуле, народную школу на Блюменштрассе.

– Это ближайшая католическая начальная школа, – объясняет Паулина.

– Не еврейская? – уточняет Альберт.

– Католическая, – повторяет Паулина.

– Это хорошо или плохо? – допытывается Альберт.

– Не плохо, – отвечает Паулина.

Герман держит свое мнение при себе.

Альберт утыкается в книжку про Степку-растрепку. И запоминает стишок.

Для начала о хорошем.

В письме к своей матери Паулина сообщает: «Вчера Альберт получил табель, он снова закончил первым, отметки у него превосходные». И это притом что шульмейстер в своих методах не пренебрегает телесными наказаниями: он лупит детей, когда они ошибаются, отвечая таблицу умножения. А юный Альберт на дух не переносит строгого повиновения и дисциплины.

И за словом он в карман не полезет, если надо поставить на место высокомерных учеников и властных наставников.

Найти общий язык Альберту удается только с учителем Закона Божьего. Тот благодушно относится к Альберту. На его занятиях все идет хорошо до тех пор, пока учитель не приносит на урок здоровенный гвоздь. С гордостью он сообщает классу:

– Гвозди, которыми Иисуса прибивали к кресту, выглядели так же.

Эта наглядная демонстрация лишь подогревает антисемитские настроения среди школьников, которые без колебаний выплескивают на Альберта всю свою злобу.

За веру в правду и справедливость они дразнят его Честным Джоном. Но в ответ на издевки Альберт может только скривиться, смерить обидчиков саркастическим взглядом или выпятить дрожащую нижнюю губу. Он учится в такой же обстановке, как и многие забитые дети в то время, да и сейчас: атмосфера школы, как и всего общества, отравлена властью, дутыми авторитетами и страхом, более всего страхом. Противоядие одно – сидеть тихо.

Как и его отец, он старается держать язык за зубами.

В конце концов доходит до того, что главный задира-антисемит плюет в Альберта.

– С этого момента ты изгой. Никто больше с тобой не разговаривает. Тебя не существует. Никто, ничто и звать никак. Ты почитай, что пишет Генрих фон Трейчке: «Die Juden sind unser Unglück! Евреи – это наше несчастье! Евреи больше не нужны. Международное еврейство, скрываясь под личиной других национальностей, оказывает разрушительное влияние; мир в нем более не нуждается». И в тебе тоже. Schmutzige Internationale Jude. Паршивый международный еврей.

Альберт побелел от злости. Руки трясутся. Сердце сжалось в груди. Глядя на своих одноклассников, он видит, что все от него отвернулись.

У него вырывается:

– Едва ли в мире найдется страна без еврейской прослойки населения. Но где бы ни проживали евреи, они всегда составляют меньшинство, причем ничтожное, неспособное защитить себя от внешних нападок. Правительства с легкостью прикрывают собственные ошибки, упрекая евреев в поддержке той или иной политической доктрины, будь то коммунизм или социализм. На протяжении всей истории в каких только преступлениях не обвиняли евреев – и в отравлении колодцев, и в ритуальных убийствах детей. Но многие претензии – не более чем зависть, ведь еврейский народ, даром что национальное меньшинство, всегда выделялся непропорционально большим количеством выдающихся общественных деятелей на душу населения.

Весь класс скандирует:

– Жид, жид, по веревочке бежит! Жид, жид, по веревочке бежит!

Некоторые отбивают ритм по партам.

– Жид, жид, по веревочке бежит!

Отворяется дверь в класс.

– Was ist hier los? – перекрикивает этот гам учитель. [Что здесь происходит?]

Оттолкнув его в сторону, Альберт сбегает из Петерсшуле.

Он клянется, что впредь сумеет за себя постоять. А поможет ему в этом семья. В темной фетровой шляпе поверх черных волос, стреляя по сторонам сверкающими карими глазами, он мчится домой, да так быстро, что чуть не отрывается от земли. И напевает «Степку-растрепку» на мотив собственного сочинения.

В 1888 году в Соединенных Штатах основали Национальное географическое общество, а в Соединенном Королевстве опубликовали повесть Конан Дойла «Долина Страха». Тогда же в Браунау, в ста двадцати четырех километрах от Мюнхена, Клара Гитлер забеременела своим пресловутым сыном. Так же как и Ханна Чаплин своим Чарли на Ист-стрит в районе Уолворт на юге Лондона. Альберт Эйнштейн тем временем переходит в межконфессиональную мюнхенскую гимназию Луитпольда.

Ему, как и его одноклассникам-евреям, нравятся уроки Генриха Фридмана. Фридман рассказывает о десяти заповедях и иудейских праздничных традициях. При этом Альберт открыто идет на конфликт с учителями латыни и греческого, чья методика обучения больше походит на муштру. Смириться с этим просто невозможно.

– Учебники! – командует шульмейстер. – Открыть учебники. «Степка-растрепка». Страница первая.

Альберт роняет свой учебник на пол.

– Сиди тихо, Эйнштейн!

– А то что?

– Получишь по рукам.

– И от кого же?

– От меня.

– Не нужен мне ваш учебник.

– Еще как нужен.

– А если я уже знаю первую страницу наизусть?

– Ничего ты не знаешь.

– Знаю.

– Лжешь.

– Вы уверены?

– Ничего ты не знаешь.

Учитель на глазах теряет самообладание.

В классе раздаются сдержанные смешки.

– Молчать! – взрывается учитель. – Ну, Эйнштейн, давай!

Альберт испускает театральный вздох.

– Как вам угодно.

И декламирует «Степку-растрепку» на латыни.

Учитель твердит ему:

– Жирный недомерок. Беспрока. Жалкий неудачник.

– А может, в жизни я добьюсь не меньше вашего, с той лишь разницей, что поле деятельности выберу сам, – ухмыляется Альберт.

– Вон! Марш домой. Raus! Raus![5]

ЭТО МОИ ОДНОКЛАССНИКИ В ГИМНАЗИИ ЛУИТПОЛЬДА. Я В НИЖНЕМ РЯДУ, ТРЕТИЙ СПРАВА

Вскоре после этого случая Альберт с головой погружается в доказательство теорем, решая задачи дома – просто для себя.

Постоянным гостем на семейных ужинах Эйнштейнов по четвергам становится Макс Талмуд, бедный польский студент-медик из Мюнхенского университета. Макс заинтригован общением с Альбертом. Студент приносит ему научные издания. Одну за другой Альберт проглатывает книги Аарона Бернштейна Naturwissenschaftlichen Volksbücher (из серии «Популярные книги по естественной истории») и Людвига Бюхнера Kraft und Stoff («Сила и материя»). И Бернштейн, и Бюхнер поражают воображение мальчика, но именно благодаря работам Бернштейна Альберт еще сильнее увлекается физикой.

Жизнь Эйнштейнов в Мюнхене резко меняется, когда предприятие отца терпит очередную неудачу.

В 1894 году, когда Альберту исполнилось пятнадцать лет, семейство вынуждено переехать в Милан, где Кохи намерены взять под контроль деловую активность Германа. Герман и Паулина берут с собой только Майю, на время устраивая Альберта в пансион.

– Мы хотим, – объясняет Герман, – чтобы ты закончил здесь школу, поступил в университет, а после работал по специальности «инженер-электрик». – Так, по крайней мере, видится будущее Альберта его отцу.

У Альберта на этот счет есть собственные планы.

Он пишет статью и отправляет ее дяде Цезарю в Штутгарт.

«Я затрагиваю весьма спорную научную тему, – говорится в письме. – О связи между электричеством, магнетизмом и эфиром, причем последний рассматривается как гипотетическая сущность, которая не имеет материального воплощения, заполняет, как принято считать, все пространство и передает электромагнитные волны».

Свои мысли он излагает изящным готическим шрифтом на пяти листах бумаги. Под заголовком «Über die Untersuchung des Ätherzustandes im magnetischen Felde»: «Об исследовании состояния эфира в магнитном поле».

«В настоящее время о связи магнитного поля и эфира известно недостаточно, – указывает пятнадцатилетний юнец. – Однако тщательное экспериментальное исследование потенциальных состояний эфира в магнитном поле прольет свет на абсолютную величину эфира, его силы упругости и плотности».

Молодой Эйнштейн натолкнулся на интересный парадокс:

«Что произойдет, если вы будете двигаться вслед за лучом света с его же скоростью? Вы увидите такой луч света как покоящееся, переменное в пространстве электромагнитное поле».

И добавляет, что «все изложенное пока довольно наивно и несовершенно, что, впрочем, абсолютно нормально для человека моего возраста. Не имею ничего против, если Вы проигнорируете эту работу; однако, согласитесь, по крайней мере, это была скромная попытка в письменной форме преодолеть леность, которую я унаследовал от моих дорогих родителей».

Перед поступлением в университет у Альберта есть еще три года, чтобы закончить обучение в гимназии.

Когда его передали на попечение родственников, он захандрил. Обратившись к семейному доктору, Альберт уверяет его, что страдает от сильного нервного истощения.

Однако дело принимает неожиданный оборот. Учитель греческого языка, Дегенхарт, советует Альберту уйти из гимназии. Без сантиментов.

– Что я такого сделал? – возмущается Альберт.

– Ты подрываешь основы.

– Конечно подрываю. Мне не нравятся ваши методы.

– Не нравится – уходи.

– Вы не хотите услышать мои доводы?

– Нет.

– Одно ваше нежелание говорит само за себя.

Собрав свои пожитки, Альберт отправляется к родителям в Милан.

Отсутствие свидетельства о завершении формального образования Альберту даже на руку. Теперь он предоставлен самому себе, своим мыслям. В отличие от других у него есть цель. В своем эссе «Mes Projets D’Avenir» («Мои планы на будущее») он признается, что теория ему ближе, чем практика. А еще: «меня привлекает независимость, которую дают занятия наукой».

Особенно ему претит немецкий дух, который, похоже, олицетворяют такие, как Дегенхарт. Конечно, я подрываю основы.

А самое неприятное – в Германии все юноши обязаны пройти военную службу.

Выход только один. Пока мне не исполнилось семнадцать, я должен уехать из страны и отказаться от ее гражданства. Иначе меня арестуют за уклонение.

Он садится в поезд до Павии, расположенной в тридцати пяти километрах к югу от Милана, где родителям не остается ничего другого, кроме как принять его.

Ему нравятся разъезды на экспрессе Schnellzug. Он слушает, как хлопают двери, предвещая отправление. Смакует запах угольного дыма, гул пыхтящего двигателя, выкрики свистка. Стук колес по кованым рельсам: тук-тук, тудум-тудум. Пляшущие искры раскаленного гравия. Струйки проливного дождя на стекле. А за окном – крупные сортировочные станции Мюнхена и локомотивы марки Hagans Bn2t. Горы шлака. Зимой видно только почерневший снег, амбары и старые липы. Весной – цветущие сады. А в разгар лета – кукурузные поля, отливающие серебром, альпийские пастбища, сосны, стога золотистого сена. Но это отходит на второй план. Только во время переездов никто не мешает ему размышлять о своем. Не обращая внимания на болтовню попутчиков, он плутает среди идей, вальсирующих в его голове под стук колес. Meine Gedankenexperimente. Мои мысленные эксперименты.

По дороге в Павию он читает письмо Моцарта к отцу:

«Человек посредственного таланта всегда остается посредственным, любит он путешествовать или нет, – но человеку исключительного таланта (в чем я себе, господи, прости за дерзость, не могу отказать) – невыносимо, если он безвыездно остается на одном и том же месте».

Я не имею права оставаться на одном и том же месте.

На первой Международной электротехнической выставке во Франкфурте Эйнштейны демонстрируют динамо-машины, различные лампы и даже телефонный коммутатор. Предприятию Эйнштейнов выдано несколько патентов.

Под официальным названием «Elektro-technische Fabrik J. Einstein & Cоmp.» фирма расширяет свой штат до 200 человек, занимаясь установкой уличного освещения и прокладыванием электросетей, а однажды получает контракт на иллюминацию города в период «Октоберфеста». Спустя некоторое время предприятие электрифицирует Швабинг – северный пригород Мюнхена. Динамо-машины Якоба, представленные на Международной электротехнической выставке во Франкфурте, способны генерировать до 100 лошадиных сил, или 75 000 Вт. Миллионы людей, в том числе сам кайзер, в восторге от разнообразия электрических диковинок. Фирма Эйнштейнов заключает контракт на проведение электричества в городах Варезе и Суза на севере Италии.

Как ни крути, для успешной конкуренции на оживленном рынке электроустановок требуются крупные капиталовложения – не меньше миллиона марок. А противостоят фирме Эйнштейнов такие гиганты индустрии, как «Дойче Эдисон-гезельшафт» и «Сименс».

В отчаянии семья закладывает свой дом в Мюнхене. Однако средств оказывается недостаточно. И контракт перехватывает Иоганн Шуккерт из Нюрнберга. В течение следующего года дела «Электротехнической фабрики Я. Эйнштейна и К°» сходят на нет.

«Бедствия моих несчастных родителей, – признается Альберт сестре Майе, – которые долгие годы не могут вздохнуть спокойно, сильно угнетают меня. В свои шестнадцать мне больно смотреть на них со стороны, но помочь им я не в силах. Для них я обуза. Лучше бы я вовсе не родился. Одна только мысль, что все эти годы я не позволял себе ни удовольствий, ни развлечений, утешает меня и помогает в минуту отчаяния».

Братья Эйнштейн перебираются на север Италии. Они продают дом в Мюнхене и планируют строительство гидроэлектростанции в Павии.

ЦЕХ «ЭЛЕКТРОТЕХНИЧЕСКОЙ ФАБРИКИ Я. ЭЙНШТЕЙНА И К°», ПАВИЯ, 1894 г.

На новом месте они обустраиваются в большом доме, где некогда жил поэт Уго Фосколо.

Альберт моментально влюбляется в Италию. Он всячески поддерживает отца и дядю в их начинаниях, много читает, размышляет, а однажды отправляется в одиночный пеший поход через Лигурийские Альпы в Геную к своему дяде Якобу Коху.

Лето 1895 года Альберт проводит в Айроло за написанием статей и философских заметок, находясь под впечатлением от афоризма Лейбница: «Нельзя судить о несовершенстве материй хотя бы из-за несовершенства нашего разума».

– Тебе придется как-то зарабатывать на жизнь, – говорит ему отец. – Подумай о профессии инженера, чтобы продолжить семейное дело.

– Нет, отец. Я буду поступать в Швейцарский политехнический институт.

– Это обычный педагогический техникум. Не чета университетам Гейдельберга, Берлина, Геттингена.

– Но это именно то, что мне нужно.

По просьбе Альберта Герман подает за него официальное прошение о выходе из вюртембергского подданства; ходатайство удовлетворили всего за три марки. Теперь ему не надо проходить службу в армии. Не являясь более гражданином Германии, он вот-вот станет студентом-апатридом Швейцарского политехнического института в Цюрихе.

Впрочем, не все так просто. Директор скептически отнесся к поступлению Альберта. Ведь он не соответствует некоторым предъявляемым требованиям, да и вообще не имеет «матуры» – выпускного гимназического аттестата. Вот что сказал директор: «Знаю из опыта, что крайне нежелательно забирать ребенка, даже так называемого вундеркинда, из школы, в которой он начал обучение». Альберту необходимо заполнить пробелы в общем образовании. И все же, если Эйнштейны настаивают, директор готов пойти им навстречу и допустить Альберта к вступительным испытаниям, закрыв глаза на возрастные ограничения, – так и происходит.

Но, увы, срезавшись на языках и истории, следующий год Альберт вынужден провести в кантональной средней школе в Арау, в тридцати минутах от Цюриха. Здесь чтят либеральные ценности и делают упор на естественно-научные дисциплины.

К началу осеннего семестра Альберт прибывает в Арау, кантон Аргау, в сорока пяти километрах от Цюриха, и поселяется в доме семьи Винтелер. Йост Винтелер преподает в его школе историю и филологию.

Шестнадцатилетний Альберт, освоившись на новом месте, глубоко привязался к этому семейству. Уроженец швейцарского округа Тоггенбург, Йост Винтелер раньше занимался журналистикой и орнитологией. Эффектный, свободомыслящий либерал, он презирает силовую политику и разделяет отвращение Альберта к немецкому милитаризму. У Винтелеров четыре сына и три дочери. В доме царит особая атмосфера, создаваемая книгами, музыкой, шумными вечерами и оживленными беседами. Иногда отец семейства устраивает вылазки на природу с обязательным запуском воздушного змея. По привычке он болтает со своими птицами. Во время пеших прогулок Альберт всегда натягивает серую фетровую шляпу.

Улыбчивого юного философа в доме приняли как родного. Альберт стал называть Йоста Винтелера «папа» и его жену, Паулину, «мамерль» или «мамуля № 2». Ей можно доверить все свои переживания.

Он часами не вылезает из своей синей ночной рубашки, беседуя за чашечкой кофе с одним из сыновей Винтелеров – Паулем, ставшим ему близким другом. Альберт нежится в лучах славы «подрывателя основ». Все женщины в доме очарованы его горящими глазами, взъерошенной шевелюрой и острым языком. Для них он на скрипке играет Баха и Моцарта. Его мощное исполнение не лишено изящества.

На фортепиано ему аккомпанирует восемнадцатилетняя Мари – студентка педагогического колледжа в кантоне Аргау. Из трех дочерей она самая красивая, особенно сейчас, в пышной юбке до пола и блузке с расклешенными рукавами. Альберта тянет к ней, как магнитом. Флиртуя с ней, он цитирует «Крысолова» Гёте: «По струнам проведу рукой, и все они бегут за мной».

Мари, конечно, не столь эрудирована, как Альберт, но это не мешает их взаимной влюбленности. Они постоянно хихикают между собой и везде оказываются вместе. Часто захаживают с друзьями в какой-нибудь Kaffeehaus.

Родители им не препятствуют, скорее даже поддерживают эту неофициальную помолвку. По возвращении в Павию на весенние каникулы Альберт признается матери, что с каждым письмом от Мари все больше тоскует по тому дому. Сам он пишет: «Дорогое мое солнышко, ты значишь для моей души больше, чем прежде – весь мир».

Мари называет его Geliebter Schatz – любимым сокровищем.

В письмах Альберта из Павии заметен его трезвый взгляд на их отношения. И Мари понимает: глубина его мыслей останется для нее непостижимой. Альберт одержим природой электромагнетизма. Мысленно он представляет, что произойдет, если ему удастся оседлать световую волну. Но Мари не хватает романтики.

АРАУ

Интересы Альберта переносятся в Берлин, где Вильгельм Рентген провел передовые исследования в области катодного излучения. Это излучение возникает при подаче электрического заряда на две металлические пластины внутри стеклянной трубки, заполненной газом низкой плотности. Рентген замечает слабое свечение на светочувствительных экранах, а причина тому – ранее неизвестное излучение с проникающей способностью, рентгеновское излучение.

Альберт бы с радостью поехал в Берлин, если бы не его неприязнь к Германии и немецкой культуре. В этой стране антисемитизмом дует из всех щелей. И все потому, что немцы не находят себе места, глядя на преуспевающих евреев. Их не покидает страх, что евреи могут заполучить еще больше власти. При этом у Альберта в голове не укладывается, как немецкое гостеприимство уживается с такой враждебностью.

К тому же он не желает иметь ничего общего с проявлениями национализма. Он хочет стать гражданином Швейцарии.

Альберт пытается как-то успокоить Мари: «Окажись ты сейчас рядом, я бы, отбросив все приличия, наказал тебя поцелуем да хорошенько посмеялся над тобой, как ты того заслуживаешь, мой сладкий ангелок! Сколько можно терпеть, в конце концов? Но куда ж деваться, если меня ждет мой любимый, непослушный ангелочек?»

ЛЮБИМАЯ ФОТОГРАФИЯ МАРИ

Пока Альберт находится в Арау, запутанные семейные отношения приобретают неожиданный оборот. У Майи завязываются романтические отношения с Паулем, братом Мари. Анна Винтелер льнет к лучшему другу Альберта – инженеру Мишелю Анжело Бессо.

Шестью годами старше Альберта, Бессо родился в Рисбахе, на окраине Цюриха, в сефардо-итальянской семье, кочевавшей с места на место; между юношами мгновенно возникла взаимная симпатия. Впервые они встречаются на музыкальном вечере в доме Селины Капротти. Выпускник Политехнической школы, с черными кудрями и нервным пристальным взглядом, Бессо, как и Альберт, глубоко интересуется философскими вопросами физики. К тому же в его послужном списке тоже имеется отчисление из средней школы – за жалобы на некомпетентность учителя математики.

Альберт буквально очарован Бессо, который только что навлек на себя гнев начальства, поручившего ему проинспектировать работу электростанции: Бессо опоздал на поезд, а добравшись наконец до места, никак не мог вспомнить, зачем приехал. Когда же в головную контору приходит телеграмма от Бессо с просьбой уточнить инструкции, его начальник заключает, что парень «совершенно бесполезен и довольно неуравновешен».

– Мишель, – говорит Альберт, – ужасный шлемиль.

Они с Бессо на одной волне, и Альберт к нему сильно привязан: «Никого у меня нет ближе тебя, никто не знает меня так хорошо, как ты, никто так не расположен ко мне, как ты».

В гостях у Селины Капротти Альберт знакомит Бессо с Анной Винтелер, и между ними сразу вспыхивает любовь.

АННА И МИШЕЛЬ

Поток невидимого света, воображаемого, как будто приобретает очертания.

Теперь не Берлин манит Альберта, а Цюрих.

Но сначала в июне Альберт с друзьями совершит трехдневное восхождение на Зентис, самую высокую – более 2500 метров – гору в регионе Альпштайн на северо-востоке Швейцарии. Хребтовая часть маршрута довольно обрывиста. К тому же Альберт катастрофически плохо экипирован. Свое пальто он подпоясывает шарфом. Ботинки промокают – отстала подошва.

Щурясь под моросящим дождем, он всем телом опирается на свои альпенштоки.

Небольшая группа одноклассников карабкается к вершине Фэльальп, затем пробирается по заснеженному участку к следующему, еще более крутому, каменистому склону одинокого пика Россмад.

Они двигаются на запад в сторону голого скалистого хребта над ледником. Альберт завороженно смотрит на близлежащие вершины хребта Курфирстен, расположенного к западу от Цюрихского озера, к востоку от горного массива Форарльберг и к северу от Бодензее, близ Констанца. Двухчасовой спуск до перевала Швегальп в некоторых местах невероятно крут и требует максимальной концентрации. Альберт с трудом удерживает равновесие на горном карнизе, и нога соскальзывает вниз. Срываясь, он вот-вот скатится в пропасть.

Раздается крик.

Адольф Фриш, ближайший школьный товарищ Альберта, протягивает ему свой альпеншток.

Альберт хватается за него что есть силы, и Фриш втаскивает приятеля наверх, в безопасное место.

Фриш крепко обнимает Альберта. Того трясет, по лицу стекают капли пота.

– Опусти голову на колени, – советует Фриш. – Так и сиди. Медленный выдох. Теперь вдох.

– Спасибо тебе, Адольф.

– Пустяки.

– Пустяки? Ты мне жизнь спас, вообще говоря.

– Так бы сделал любой из нас.

– Прости, от меня столько хлопот.

– Никаких хлопот. Но, если честно, альпинист из тебя никудышный.

В сентябре 1896 года, в возрасте семнадцати лет, он получает аттестат о среднем образовании с высшими баллами по физике и математике. Наконец-то можно поступать в Политехническую школу. Цюрих становится все ближе.

Его целеустремленность и глубина мыслительных поисков приведут к тому, что он, пожалуй, станет величайшим ученым, чей интеллект выходит далеко за пределы нормального.

В расставании с Мари есть грустная неизбежность.

Она перебралась за 570 километров от него – в Ольсберг, отдаленный городок в районе Хохзауэрланд в Вестфалии, где получила место преподавателя.

Предвкушая начало новой жизни, семнадцатилетний Альберт пружинистой походкой шагает по перрону Центрального вокзала в Цюрихе. Держа в одной руке потрепанный скрипичный футляр, а в другой – чемодан, он выходит на Банхофштрассе.

На другом берегу реки Лиммат виднеются здания в стиле неоклассицизма – Политехникум и Цюрихский университет. В объятиях гор лежит старый город с его церквями, отелями, банками и ресторанами, с его римскими развалинами и Цюрихским озером на юго-востоке. Откуда-то сверху доносится лязг и дребезжанье трамвайчиков, ползущих по склонам Цюрихберга и Утлиберга. В Цюрихе с гордостью хранят наследие кальвинизма.

Месячного содержания в 100 франков, высылаемого тетушкой Юлией Кох, Альберту хватает на то, чтобы в студенческом квартале снимать жилье у фрау Кэги на Юнионштрассе, 4, вблизи Башлигплац.

Альберт с увлечением наблюдает за охватившим Европу в период fin de siècle[6] брожением в науке и искусстве. Фрейд исследует природу снов и сексуальной истерии; в Вене публикуется его «Толкование сновидений». В Париже под сенью Эйфелевой башни – новой городской доминанты – Стефан Малларме экспериментирует со звуковым обликом стихотворного текста и случайным выбором. Всю Францию потрясает дело Дрейфуса. 13 января 1898 года в газете «Аврора» появляется открытое письмо Эмиля Золя президенту Феликсу Фору, в котором писатель обвиняет правительство в антисемитизме и незаконном заключении под стражу Альфреда Дрейфуса, приговоренного к пожизненной каторге за шпионаж. Золя указывает на судебные ошибки и отсутствие доказательной базы, после чего сам предстает перед судом по обвинению в клевете и 23 февраля 1898 года признается виновным. Золя бежит в Англию, но уже через год возвращается. В 1900 году Всемирную выставку в Париже посещает 51 миллион человек. В 1901 году в Швеции присуждаются первые Нобелевские премии. В том же году в Мюнхене Кандинский создает художественное объединение «Фаланга».

ЦЮРИХ

Стабильность и свобода – вот главные достопримечательности Цюриха. Юнг, приехавший сюда из Базеля в 1900 году, считает, что «связи Цюриха с миром строились не на культуре, а на торговле», но здесь он «дышал воздухом свободы и очень этим дорожил. Здесь люди не ощущали духоты тяжелого коричневого тумана многовековой традиции, хотя культурной памяти Цюриху, безусловно, недоставало». Роза Люксембург, известная марксистка и в будущем основательница Коммунистической партии Германии, и ее соратники уже проживают в городе, затесавшись среди студентов, вольнодумцев и прочих отщепенцев. В 1901 году Томас Манн публикует свой первый роман «Будденброки». Вся Европа сходит с ума по ар-нуво. В 1905 году Анри Матисс выставляет свою «Радость жизни». Двумя годами позже Пикассо переосмысливает живопись картиной «Авиньонские девицы».

Рядом с Цюрихским университетом, на Рэмиштрассе, находится Швейцарский федеральный технологический институт. В глубине здания затаился небольшой внутренний дворик. За распахнутыми дубовыми дверьми института – арки и антресоли, на которые падает тусклый свет из высоких окон и световых фонарей.

Теоретическая физика только-только вступает в свои права как учебно-научная дисциплина. Ее пионеры – Макс Планк в Берлине, Хендрик Лоренц в Голландии и Людвиг Больцман в Вене – объединяют физику с математикой, обозначая те области, которые еще предстоит исследовать.

Именно с математикой связано большинство дисциплин основной учебной программы Альберта в Политехникуме.

Ну а Мари… Их отношения слишком утомили Альберта.

Когда Альберт полунамеком сообщает, что собирается к ней в Арау, Мари готова прыгать до потолка. В ответном письме она клянется ему в вечной любви. Этот пафос только усугубляет положение. Она посылает ему подарок: заварочный чайник.

Альберту ясно: эти односторонние отношения надо разорвать. Он пишет ей открытым текстом, что переписку следует прекратить.

Мари отвечает: не может быть, что он хотел сказать именно это.

Альберт еще больше раздражается. Брюзжит по поводу чайника. Не нужен ему чайник.

Она в ответ: «Дело в том, что моя посылка с этим глупым маленьким чайником не должна была доставить тебе удовольствие, пока ты не соберешься заварить в нем хороший чай. И прекрати делать это сердитое лицо, которое смотрит на меня со всех страниц и из всех уголков твоего письма».

Больше он ей не пишет.

Мари обращается за советом к его матери.

«Негодник стал ужасно ленивым, – сообщает Паулина Эйнштейн, – я напрасно ждала новостей от него три последних дня; я должна буду устроить ему хорошенькую взбучку, когда он приедет домой».

В конце концов Альберт ставит в известность мать Мари о разрыве отношений с ее дочерью. И о том, что на весенние каникулы он не приедет в Арау.

Это было бы более чем недостойно, если бы несколько дней блаженства были оплачены новой болью, которой и так по моей вине на долю бедного ребенка выпало слишком много. Я испытываю странное чувство удовлетворения оттого, что теперь я сам должен испытать часть той боли, которую я причинил бедной девочке по своему легкомыслию и непониманию ее тонкой душевной конституции. Напряженная интеллектуальная работа и наблюдения за божественной природой – вот те утешающие и укрепляющие меня, но безжалостно строгие ангелы, которые ведут меня через все жизненные трудности. Если бы только я мог передать часть этого ощущения бедному ребенку. И все же что это за странный способ пережить жизненные бури; часто в моменты осознания я чувствую себя страусом, прячущим голову в песок, чтобы избежать опасности.

Пока Мари страдает острой депрессией, в поле зрения Альберта попадает другая особа.

На курс математики и физики записываются пятеро юношей и одна девушка – Милева Марич, двадцатилетняя стройная венгерка сербского происхождения. Альберту нравится ее серьезность. Она будто не от мира сего, почти как он сам. Первое, что бросается в глаза, – ее ортопедические ботинки. Она прихрамывает на одну ногу. Его восхищает, что она без лишней суеты справляется со своей инвалидностью.

В институте Милева сдружилась с Хеленой Славич из Вены. Хелена учится на историческом. Они проживают с двумя студентками из Сербии и двумя – из Хорватии в пансионе фройляйн Энгельбрехт на Платтенштрассе, 50, недалеко от Альберта.

В одном из многочисленных кафе на Башлигплац в Цюрихе Альберт философствует в компании своего друга Марселя Гроссмана, выходца из старинной аристократической семьи в Тальвиле.

ЭТО МИЛЕВА

Альберт набивает свою длинную трубку:

– Говорю тебе. Атомы и механика – это те понятия, которые сведут явления природы к основополагающим принципам, так же как геометрия сводится к нескольким аксиомам и доказательствам.

Оба они возмущены праздным образом жизни буржуазии, обещая друг другу никогда не увязнуть в трясине быта и провинциальности.

Студенты в неумеренных количествах потребляют кофе, колбасу и табак; у Альберта на зубах появляется бурый налет. По вечерам в кругу друзей он музицирует. Играет Моцарта: Сонату для скрипки ми минор и Сонату № 6, К. 301. Затем компания пробирается в построенную Готфридом Земпером институтскую обсерваторию, где можно понаблюдать в телескоп за ночным небом. Милевы пока не видно даже на горизонте.

Альберт ораторствует в физических лабораториях, надеясь привлечь внимание Милевы. Та ненадолго поднимает голову, но почти всегда возвращается к своим конспектам. Учеба на первом месте. Альберт следует за ней по пятам. Тайком разглядывает Милеву в библиотеке, любуясь ее сочными, зазывными губами. Как-то он приметил ее с друзьями на концерте Теодора Бильрота, исполняющего Брамса. Один лишь ее взгляд, как может показаться, излучает мощную чувственность. Возможно, из-за страха быть отвергнутым Альберт держится в стороне, ожидая, когда Милева сделает первый шаг, но та не спешит.

Тогда же Альберт наживает себе первых врагов. Он дерзит декану физического факультета, профессору Генриху Фридриху Веберу, чрезвычайно гордому новым корпусом, на строительство которого он сумел подвигнуть компанию «Сименс». Интересы Вебера ограничиваются историей физики. Альберт, наоборот, страстно увлечен физикой настоящего и будущего. За рамками лекций Вебера оказывается даже кумир Альберта – математик, физик-теоретик Джеймс Клерк Максвелл, чьи новаторские уравнения точно описали теорию электромагнитного поля.

ГЕНРИХ ФРИДРИХ ВЕБЕР

В отношении Вебера Альберт нахально игнорирует нормы этикета, обращаясь к нему не «профессор», а «герр Вебер». За дерзкие выходки Альберта Вебер затаил к нему тлеющую неприязнь.

Но Альберт знает, чего хочет. Он записался и на другие курсы Вебера, такие как физика, электроколебания, электромеханика, теория переменного тока и абсолютные электрические измерения.

Многое Альберт изучает самостоятельно. Он потрясен серией блестящих экспериментов Генриха Герца, который открыл радиоволны и доказал верность теории электромагнитного поля Джеймса Клерка Максвелла. Другая заслуга Герца – обнаружение фотоэффекта, ставшего одним из первых ключиков к разгадке существования квантового мира.

Однажды Вебер, отведя Альберта в сторону, говорит:

– У вас неплохие задатки, Эйнштейн.

– Благодарю, герр Вебер.

– Профессор Вебер. Но есть у вас и большой недостаток. Вы никогда не прислушиваетесь к чужому мнению.

Альберт расценивает эти слова как похвалу.

Причиной конфликта с другим профессором Политехникума – Жаном Перне – стали систематические пропуски Альбертом лекций по началам физических экспериментов. Пухлый коротышка Перне настаивает, чтобы Альберту объявили Verweis: официальный директорский выговор.

Как-то раз Перне вызывает Альберта к себе в кабинет:

– В вашей работе заметно определенное рвение. Вы не лишены честолюбия. Но способностей не хватает. Почему бы вам не сменить физику на что-нибудь другое? Почему бы не выбрать, к примеру, медицину, филологию или юриспруденцию?

Альберт молчит.

– Так почему же? – не отстает Перне.

– Да потому, что я чувствую в себе способности к физике, – отвечает Альберт. – С какой стати я должен от нее отказываться?

– Как знаете, Эйнштейн. Как знаете. Но я вас предупреждаю. В ваших же интересах.

На следующей лекции он получает от Перне инструкцию по выполнению лабораторных работ, которую тут же с почестями отправляет в мусорную корзину.

Доходит до того, что в лаборатории Перне Альберт оказывается в центре скандала. Одна студентка изо всех сил пытается заткнуть пробкой лабораторный сосуд. Перне указывает ей, что пробирка разлетится вдребезги.

– Он же сумасшедший, – нашептывает ей Альберт. – На днях от злости грохнулся в обморок. Свалился замертво прямо в аудитории.

Пробирка взрывается. Осколки впились Альберту в правую руку. Из-за травмы он почти месяц не может играть на скрипке.

Зато преподаватель математики Герман Минковский, тридцатилетний еврей из России, никаких нареканий у Альберта не вызывает; впрочем, и его лекции Альберт прогуливает почем зря. Минковский называет его лентяем.

Ближайший друг Альберта, Марсель Гроссман, потомок старинной швейцарской династии, родился в Цюрихе. Альберт восхищается Гроссманом. И старается ему подражать. Оба – завсегдатаи кафе «Метрополь» на набережной реки Лиммат. Своих родителей Марсель уверяет: «Настанет день – и этот Эйнштейн покорит мир».

Спасение от всех издержек учебного процесса – музыка. Бах. Шуберт. Моцарт. А также одинокие прогулки под парусом по Цюрихскому озеру.

Альберт пристрастился к музыкальным вечерам в пансионе фройляйн Энгельбрехт на Платтенштрассе, 50, куда он приходит со своей скрипкой, прихватив и учебник физики. Милева играет на тамбурице и на фортепиано.

Вдобавок Альберт посещает заседания швейцарского отделения Общества этической культуры.

Роль политического наставника Альберта берет на себя Густав Майер, директор универмага «Бранн», известный в научных и художественных кругах.

Теперь Альберт собирается с духом, чтобы назначить свидание Милеве. Он приглашает ее на пешую прогулку в горы. Eine Wanderung. Посмотреть на мир с вершины цюрихского Утлиберга.

Они совершают однодневную вылазку: сев в поезд на Центральном вокзале Цюриха, доезжают до Утли и гуляют по склону, пестреющему цветочным ковром.

– Смотри-ка, – произносит Альберт. – Allium ursinum.

– Что-что?

МАРСЕЛЬ ГРОССМАН

– Черемша.

Утлиберг – высота 870 метров – вознесся над крышами Цюриха и живописными голубыми озерами.

Альберт обнимает Милеву за плечи.

– Это долина Реппиш, – рассказывает он. – Вот там Бернские Альпы, Эйгер, Менх и Юнгфрау.

Он берет ее за руку. Они смотрят друг другу в глаза.

Наклонившись, Альберт срывает цветок и протягивает его Милеве:

– Это тебе.

– Мне?

– Да, тебе.

– А это что?

– Myosotis alpestris. Незабудка. Даешь обещание?

– Какое угодно.

– Не забудь-ка.

Она притягивает его лицо к своим губам. Губы у нее мягкие, сочные. Игривый язычок. Альберт гладит ее по щекам. Вдыхает легкий аромат ее одеколона. Медленно проводит рукой по ее спине. Милева чувственно вздыхает. Они стоят молча и улыбаются.

Когда Альберт приезжает на каникулы в Милан, мать замечает, как он преобразился. Дом полнится шутками и смехом, звуками скрипки и фортепиано.

Альберт всерьез увлекается историей еврейской общины Милана, возникшей сравнительно недавно, в начале девятнадцатого века. До этого, во времена правления Сфорца и Висконти, евреям было дозволено задерживаться в городе не долее чем на несколько дней. Затем, в начале 1800-х годов, эти ограничения были сняты. В 1892 году в Милане открыли синагогу.

Альберту приятно думать, что нигде в мире больше нет такого города, в самом центре которого зеленел бы виноградник. Находится он во дворе дома Ателлани на Корсо Маджента. Самое примечательное – владельцем виноградника в свое время был не кто иной, как Леонардо да Винчи. Альберт мысленно переносится в 1490 год, когда Леонардо начал сажать виноградные лозы.

Он погружается в чтение сочинений да Винчи, выписывая те наблюдения и мысли Леонардо, которые, очевидно, служат подтверждением его собственных. Подборку цитат из Леонардо он озаглавил так: «Я знаю, что это верно».

Испытай один раз полет, и твои глаза навечно будут устремлены в небо. Однажды там побывав, на всю жизнь обречен тосковать о нем.

Тот, кто отдается практике без знания теории, похож на моряка, который отправляется в рейс без руля и компаса, не зная, куда его занесет.

Жалок тот ученик, который не превзошел своего учителя.

Перспектива света есть моя собственная перспектива.

Если Господь – свет всего сущего – удостоит меня просветлением, я осмелюсь трактовать свет; и потому разделю нынешнюю работу на три части… Линейная Перспектива, Перспектива цвета, Перспектива исчезновения.

Кто предложит мне жалованье, на которое можно было бы существовать? Крайне досадно, что необходимость думать о заработках вынуждает меня прерывать исследования и отвлекаться на всякие мелочи.

Он думает о Милеве. «Я люблю тебя. Я люблю тебя, Милева Марич».

– Нельзя обвинять гравитацию в том, что у влюбленных земля уходит из-под ног, – бормочет он себе под нос.

По словам Леонардо, «процесс деторождения и все, что этому сопутствует, настолько омерзительны, что люди рано или поздно вымрут, если не будет красивых лиц и чувственных декораций».

Ich liebe dich, Mileva. Ich liebe und verehre dich.

Я люблю тебя, Милева. Люблю тебя, обожаю.

В приподнятом настроении вернувшись в Цюрих, он мчится прямиком на Платтенштрассе, но там его ждет удар. Дверь открывает хозяйка пансиона, Йоханна Бахтельд.

– Вы к Милеве? – спрашивает она.

– Да.

– Она уехала, – сообщает фройляйн Бахтельд.

– Что-что?

– Бросила учебу и уехала.

– Куда?

– К себе в Венгрию, – говорит фройляйн Бахтельд.

– Надолго?

– Не знаю. Думаю, навсегда.

В течение месяца Милева хранит непонятное молчание.

Альберт догадывается, что она, скорее всего, вернулась в Кац – туда, где родилась, в семейный особняк «Кула» – это где-то в Венгрии, почти в тысяче километров к востоку от Цюриха.

С детства эта неугомонная, смышленая девочка придумывала себе увлечения, на фоне которых ее врожденный вывих бедра не слишком бросался в глаза. Она училась игре на фортепиано и пыталась заниматься танцами.

Отец говорил: она двигается в танце, как подраненная птичка.

Путь к знаниям у Милевы не менее извилист, чем у Альберта. Из-за переездов, связанных с государственной службой отца, она сменила несколько школ: народная школа в Руме, Сербская женская гимназия в городе Нови-Сад; реальное училище в Сремска-Митровице и другие учебные заведения в Сабаче и Загребе. В конце концов глубокое увлечение математикой привело ее в цюрихский Политехникум, а там и к Альберту. И что теперь? Она уехала.

Что подтолкнуло ее к возвращению домой – загадка; возможно, даже для нее самой. Альберту она не дает о себе знать. А тот при всем желании не может с нею связаться.

Тем временем Милева вновь срывается с места, едет на запад, в Гейдельберг, и останавливается в отеле «Риттер».

Она сводит знакомство с Филиппом Ленардом, новоиспеченным профессором теоретической физики в Гейдельбергском университете и зачинателем создания электронно-лучевой трубки, в которой катодные лучи дают светящееся изображение на люминесцентном экране.

Проведя настоящее расследование среди знакомых Милевы, Альберт наконец выясняет ее местонахождение.

Он отправляет ей письмо с просьбой выйти на связь. Томится в ожидании ответа. Когда приходит долгожданная весточка, его лихорадит от волнения. Любимая пишет:

Мне бы стоило сразу ответить и отблагодарить Вас за жертвоприношение в виде Вашего письма, возвратив тем самым частицу того удовольствия, что Вы доставили мне во время нашего совместного похода; но Вы утверждали, что писать нужно лишь тогда, когда соскучишься, – а я очень покладиста (спросите фройляйн Бахтельд). Я все ждала и ждала, когда же скука замаячит на горизонте, но до сегодняшнего дня ожидание было тщетным, поэтому я в точности не знаю, как на это реагировать. С одной стороны, ждать можно было и до скончания века, но тогда Вы бы сочли меня невежей, с другой – мне по-прежнему трудно писать Вам начистоту.

Вам уже известно, что некоторое время я провела в дубравах живописной долины Неккара, чье былое очарование, к сожалению, теперь окутано густым туманом. Как бы сильно я ни всматривалась, передо мной маячило только одно – серая и пустынная бесконечность.

Отец дал мне упаковку табака, которую я должна вручить Вам при личной встрече.

Он жаждет подогреть Ваш интерес к нашей маленькой стране разбойников. Я рассказала ему о Вас – Вам обязательно нужно будет когда-нибудь побывать здесь вместе со мной: Вам с ним будет о чем потолковать! Хотя мне придется выступить в роли переводчицы. Выслать табак по почте я не могу, иначе с Вас возьмут за него пошлину и Вы проклянете и меня, и мой подарок.

Кстати, вчера на лекции профессора Ленарда было очень интересно; сейчас он читает нам кинетическую теорию газов. Оказывается, молекулы кислорода движутся со скоростью более 400 метров в секунду, и любезный профессор, исписав доску всевозможными вычислениями, подстановками, дифференциальными и интегральными уравнениями, наконец показал, что эти молекулы, двигающиеся с такой скоростью, проходят лишь расстояние, равное 1/100 толщины человеческого волоса.

С наилучшими пожеланиями,

Ваша Милева

Милева подумывает о возвращении в Цюрих.

У ее отца по поводу восемнадцатилетнего Альберта есть только одно опасение.

«Тебя, конечно, забавляет, что он одевается как попало и не придает значения своему внешнему виду. Что он вечно теряет ключи и забывает багаж в поезде. Но ведь ты старше его на четыре года. У вас большая разница в возрасте».

– Может, и так, – возражает она. – Но у нас много общего. С ним я могу поговорить о чем угодно. И это взаимно.

– Какие у него карьерные перспективы?

– Устроится где-нибудь учителем, папа. И родня у него при деньгах.

– Ты любишь его, Милева?

– Да, папа. Люблю.

– Это заметно, это заметно.

Сначала Альберт обращается к ней чопорно: «Дорогая фройляйн». Затем переходит на игривое «Liebes Doxerl» – «Любимая Собачка». Милева в переписке называет его Johanzel, то есть Джонни.

«Без тебя мне недостает уверенности, – пишет Альберт, – желания работать и наслаждаться жизнью, короче говоря, без тебя моя жизнь – не жизнь. Если бы ты могла хоть ненадолго приехать и побыть со мной! Только ты понимаешь мою смятенную душу, а я – твою».

В следующем письме Милева сообщает, что у нее зоб – увеличение щитовидной железы, которое приводит к образованию заметного комка на шее.

Эта весть шокирует родителей Альберта. В Милеве им видится отталкивающее уродство. Их комментарии оскорбительны.

Милева проводит время в уединении, прогуливаясь по лесу или по берегу реки. Ее развеселила присланная Альбертом книжка Марка Твена «Пешком по Европе». Рукой Альберта подчеркнуто:

В немецком языке девушка лишена пола, хотя у репы, скажем, он есть. Какое чрезмерное уважение к репе и какое возмутительное пренебрежение к девушке! Полюбуйся, как это выглядит черным по белому, – я заимствую этот диалог из отлично зарекомендованной хрестоматии для немецких воскресных школ:

Гретхен: Вильгельм, где репа?

Вильгельм: Она пошла на кухню.

Гретхен: А где прекрасная и образованная английская дева?

Вильгельм: Оно пошло в театр.

В одиночку Милева посещает лекции, сидит в библиотеке, ходит в Курпфальский музей искусства и археологии во дворце Морас.

Одиночество дается ей тяжело, до Альберта слишком далеко. Она тоскует. И возвращается в Цюрих.

Для своих выпускных диссертаций и Альберт, и Милева выбирают темы, связанные с теплопроводностью. Альберт получает 4,5 балла из 6; Милева – 4. Альберт успешно сдает итоговый экзамен, входя четвертым в пятерку выпускников. Милева, не набрав достаточного количества баллов, планирует пересдать экзамен на следующий год. Получив диплом, Альберт мог бы при желании преподавать математику и естественные науки в средней школе, но такого желания у него нет. Он нацелился остаться при Политехникуме. Вебер отклонил его кандидатуру, окончательно разорвав их отношения. В отношениях Альберта с матерью тоже не все гладко. Паулина пишет ему: «Ты должен найти девушку и взять ее в жены. К тому времени, как тебе исполнится тридцать, эта уже превратится в старую грымзу. А если она забеременеет, вот уж ты хлебнешь горя». Альберт отвечает, что они не «живут во грехе».

Средств не хватает. Молодая пара кое-как перебивается частными уроками. Альберт претендует на преподавательские должности в Лейдене, Вене и Берлине. Но его запросы в большинстве своем остаются без ответа.

По его убеждению, все это козни Вебера.

– Больше нет смысла рассылать письма профессуре, – говорит он Милеве.

– Останавливаться нельзя.

– Вебер наверняка будет и дальше меня очернять. В скором времени от Северного моря до южных берегов Италии не останется ни одного профессора-физика, к которому я бы не попросился на кафедру.

Милева все более замыкается в себе, ее нервозность и депрессия становятся предметом беспокойства их общих друзей, но в первую очередь – самого Альберта. Он расхваливает ее наряды, прически. Играет для нее Моцарта. Все напрасно. Она целиком поглощена работой, поисками научной истины.

Он считает, что ей нужно сменить обстановку. И предлагает втайне от всех организовать для них двоих романтическое путешествие.

– Не лучшая идея, – со значением отвечает она, глядя на него в упор. – Мне нужно поработать. Тебе, кстати, тоже. И потом – Комо… все эти дамочки, затянутые в корсеты из китового уса, в сопровождении камеристок…

– Мы будем обходить их стороной. Тебе понравится местная кухня.

– Откуда ты знаешь?

– Ты сама говорила, что любишь рыбу.

– Разве?

– И даже называла окуня.

Милева улыбается.

– Отведаем традиционное итальянское блюдо. Risotto al Pesce с окунем: туда входит рис, приготовленный на белом вине, с луком и маслом. Устроим себе шикарный ужин с видом на снежные вершины.

– Ты настаиваешь?

– Да.

– Ну ладно.

Ранним воскресным утром 5 мая 1901 года, дрожа от нетерпения, он ждет ее в Комо на вокзале Сан-Джованни.

Во время прогулки по берегу озера Белладжо Альберт спрашивает:

– У тебя есть любимая книга?

– Есть. «Новая сербская арифметика» Василия Дамиановича.

– А кумир?

– Александр Македонский.

– Александр Македонский?

– Он покровительствовал наукам и медицине. А какое твое любимое место? – спрашивает Милева.

– Млечный Путь. Небесное пространство. Мое пространство.

Здесь он может избавиться от страха.

Они посещают Кафедральный собор Комо, последний готический собор Италии. Гуляют, восторженные, рука об руку по садам виллы Карлотта, среди рододендронов, азалий и тропической растительности, под сенью кедров, секвой и огромных платанов.

КОМО

У копии со скульптуры Антонио Кановы «Амур и Психея», выполненной Тадолини, они сжимают друг друга в объятиях, проводят ночь в маленьком отеле, а на другой день нанимают санную повозку и, кутаясь в пальто и шали, отправляются в горы.

Альберт находит место домашнего учителя в Шаффхаузене, на севере Швейцарии.

Милева живет отдельно в городке Штайн-на-Рейне, в девятнадцати километрах от Альберта. Он приезжает к ней каждую неделю. И всякий раз видит, как угнетает ее и эта разлука, и осуждение их союза со стороны родителей Альберта. Его упрямая мать в открытую заявляет, что не будет иметь ничего общего с Милевой.

В дождливый летний день они снова встречаются в кафе с видом на Рейн. Альберт замечает, что у нее непривычно довольный вид, и рассыпается в комплиментах.

– Ты просто светишься от счастья.

– Так и есть.

– Как же мне повезло, что я встретил тебя, человека, с которым я во всех смыслах на одной волне.

Она тянется к его руке:

– Альберт. Потрогай мой живот. Нас будет трое.

Альберт сидит не шелохнувшись, но расплывается в улыбке. Слова застревают в горле.

Потом он встает, хотя у него подкашиваются ноги, обнимает Милеву и плачет:

– У нас будет девочка.

– Этого ты знать не можешь.

– Нет, я точно знаю. Мы назовем ее Лизерль. Но до поры до времени будем хранить тайну.

– Ты читаешь мои мысли. Я буду рожать дома, в Нови-Саде.

Взявшись за руки, они улыбаются сквозь слезы счастья.

С получением швейцарского гражданства Альберт сразу находит вакансию учителя на подмену в Technikum Winterthur – Винтертурской технической гимназии, что в шестнадцати километрах от центра города. Его нагрузка составляет шесть утренних часов. В свободное время он работает дома, но вскоре увольняется, откликнувшись на частное объявление в педагогическом журнале, и становится репетитором у Якоба Нюэша, студента реального училища в Шаффхаузене. К этому времени он уже свыкся с мыслью, что нормальную работу ему никто не предложит.

– Как знать, – сетует он, – быть может, меня ждет доля уличного скрипача – стоять с протянутой рукой.

В 1902 году наконец приходит добрая весть от Марселя Гроссмана. Тот уговаривает Альберта, которому уже стукнуло двадцать три года, занять должность технического эксперта третьего разряда в Швейцарском национальном патентном бюро в Берне. Годовое жалованье приемлемое: 3500 франков. Работа шесть дней в неделю, с 8 до 16 часов, в здании бернского почтамта и телеграфа.

«Сомнений больше нет, – пишет Альберт Милеве. – Вот увидишь, скоро ты станешь моей счастливой женушкой. Наши трудности позади. Только теперь, скинув этот тяжкий груз со своих плеч, я понимаю, как сильно люблю тебя. Вскоре я смогу обнять Любимую Собачку и назвать ее своей перед всем миром. Вместе мы будем заниматься наукой, чтобы не превратиться в обрюзгших мещан».

Не успел он обустроиться, как получил тревожные известия из Милана. Здоровье его отца ухудшается.

Больное сердце сильно подорвало здоровье 55-летнего Германа, и Альберт застает его уже при смерти.

Он просит у отца благословения на брак с Милевой. Впрочем, нельзя быть уверенным, что Герман согласится. Ведь никогда прежде Эйнштейны не сочетались браком с иноверцами. Тем не менее за три дня до смерти Герман дает свое согласие. Он просит родных покинуть его комнату, чтобы он мог уйти из жизни в одиночестве.

Альберт терзается чувством вины из-за невозможности быть рядом с умирающим отцом.

Милош Марич, отец Милевы – офицер сербской армии, судья, – относится к положению дочери, мягко говоря, без восторга. Ребенка можно отправить с глаз долой к родне, можно отдать на усыновление. На рубеже веков в Швейцарии не приветствовались внебрачные связи. Альберт, как, впрочем, и Милева, понимает, что ситуация складывается не в их пользу. В Политехникуме он заслужил репутацию высокомерного, самоуверенного наглеца. От него отвернулись все, кто мог бы подставить плечо. Милева – славянка. Он – еврей. Но последней каплей на весах его будущего грозит стать перспектива появления на свет незаконнорожденного ребенка. Отвергнутые обеими семьями, Альберт и Милева оказываются в изоляции.

Некоторое утешение дает Альберту разве что жизнь в Берне. Город стоит в излучине реки Аре. Здесь сохранился дух пятнадцатого века: сводчатые галереи, мощеные улицы, фонтаны. По словам Альберта, это «древний, изящный и уютный городок, в котором можно жить так же, как в Цюрихе».

БЕРН

Он снимает комнату на Герехтигкейтгассе, в Старом городе. За бульваром Правосудия, перетекающим в Крамгассе, присматривает скульптура богини правосудия, венчающая фонтан «Юстиция» Ганса Гинга. На фоне статуи с завязанными глазами Альберт при своем росте в 175 сантиметров выглядит коротышкой.

В правой руке богиня сжимает меч.

– Тебе нравится эта богиня? – спрашивает Милева.

– Да, при условии, что она любит правосудие так же сильно, как мы с тобой любим друг друга.

Отец Милевы сообщает Альберту последние новости: Милева родила девочку, назвали Лизерль.

«Здоровенькую? – спрашивает Альберт Милоша в ответном письме. – Какие у нее глазки? На кого из нас она похожа? Кто ее кормит молоком? Она не голодает? У нее совершенно не должно быть волос. Я ее уже так люблю, но даже не знаю ее совсем!»

При этом Альберт остается в Берне. И никому не рассказывает о Лизерль, хотя сам сказал, что ее любит.

Милева выражается намеками: «Думаю, пока стоит воздержаться от упоминаний о Лизерль».

Альберт не спорит – голова у него занята другим.

В компании студента философского факультета Мориса Соловина и банкирского сына Конрада Габихта он предается рассуждениям о философии науки. Их троица провозглашает себя «Академией „Олимпия“».

Вместе они читают «Дон Кихота» Сервантеса, «Антигону» Софокла, «Трактат о человеческой природе» Юма, «Механику» и «Анализ ощущений» Эрнста Маха, «Этику» Спинозы, «Науку и гипотезу» Пуанкаре. Эти труды повлияли на формирование собственной научной философии Альберта.

СОЛОВИН, ГАБИХТ И АЛЬБЕРТ

Трое становятся закадычными друзьями. Как-то раз Соловин, решив пойти на концерт, пропустил заседание, которое должно было состояться у него дома, но оставил для Альберта и Габихта немного съестного и записку: «Любезные друзья, вам приветствия и крутые яйца». В отместку Альберт с Габихтом переворачивают гостеприимную квартиру вверх дном: сдвигают мебель, переставляют книги, убирают куда-то посуду и столовые приборы. В комнатах висит табачный дым. Напоследок они тоже оставляют ему записку: «Милейший друг, тебе приветствия и густой дым». Всех троих этот случай чрезвычайно повеселил.

Соловин и Габихт строят догадки насчет ребенка Милевы. Вывод напрашивается сам собой. Она точно родила – только слепой этого не заметит. Но тогда почему Альберт не поехал в Сербию повидать новорожденное дитя? Неужели младенца отдали на усыновление? Может, он стал жертвой эпидемии скарлатины? Если верно последнее, то, скорее всего, Альберт или Милева хоть что-нибудь да рассказали бы.

Ни Соловин, ни Габихт не допускают даже мысли о том, чтобы расспросить Альберта и Милеву. Да и как к ним подступиться, чтобы услышать ответ?

Они вспоминают слова Пифагора: «Молчи или говори что-нибудь получше молчания».

В общем, эту тему решили не поднимать.

Через шесть лет со дня знакомства и через год после рождения Лизерль, во вторник, 6 января 1903 года, Соловин и Габихт созывают специальную сессию «Академии „Олимпия“», чтобы засвидетельствовать бракосочетание Альберта и Милевы в бюро регистрации Берна. Паулина отсутствует.

Альберт – первый среди Эйнштейнов, взявший в жены не еврейку. Церемония не затянулась.

Остаток дня Альберт, Милева, Соловин и Габихт проводят в барах и кафе, пьют вино, едят сосиски, грюйер и мороженое.

Альберт играет на скрипке.

Герр и фрау Эйнштейн возвращаются в свою мансарду на тихой улочке Тилльерштрассе, дом 18, на правом берегу Аре, и обнаруживают, что Альберт потерял ключи; приходится беспокоить соседей.

Весь следующий месяц супруги прикованы к постели: их настигла эпидемия гриппа, охватившая Швейцарию. В Берне эпидемия унесла жизни 18 000 человек.

Альберт откровенничает с Бессо: «Ну вот, теперь я женатый человек, и жизнь наша с женой очень приятна и уютна. Она прекрасно заботится обо всем, хорошо готовит и всегда жизнерадостна».

Милева пишет подруге: «Я сейчас даже ближе к своему любимому, если это вообще возможно, чем это было в пору нашей жизни в Цюрихе. Он мой единственный спутник и моя компания, и я счастлива, когда он рядом».

Альберт делает попытки свыкнуться с укладом буржуазной жизни, но тщетно.

Отдушиной для него становятся заседания Бернского общества естествоиспытателей в отеле «Шторхен» на Шпитальгассе, 21, куда он попал по приглашению доктора Йозефа Заутера, коллеги по патентному бюро. Альберт наслаждается собравшейся компанией, беседами, дебатами. В протоколе общества секретарь делает запись от 2 мая: «Членство г-на Альб. Эйнштейна, математика в патентном бюро, одобрено».

5 декабря 1903 года на заседании общества Альберт читает свою первую лекцию по теории электромагнитных волн.

14 мая 1904 года в доме 49 по Крамгассе после тяжелой беременности Милева рожает сына, Ганса Альберта. Альберт и Милева души в нем не чают. Альберт смеется вместе с сыном и играет с ним во время купания. Милева приспосабливается к домашнему быту.

В патентном бюро Альберта полюбили и оценили; его должность объявлена постоянной. Он близко сходится с Мишелем Бессо. Друг в друге они, как и все адепты физики, ценят общее понимание того, что различие между прошлым, настоящим и будущим не более чем иллюзия. Активность и уверенность Альберта – на подъеме.

АЛЬБЕРТ, МИЛЕВА И ГАНС АЛЬБЕРТ, 1904 г.

У Милевы как раз наоборот. Она все больше капризничает и ревнует его к работе. В квартире, где зимой холодно, а летом жарко и плохо проветривается, висит зловоние пеленок, смешанное с табачным дымом. Из шпагата и спичечных коробков Альберт мастерит для Альбертля игрушечные машинки. Занимает его сказками, играет на скрипке колыбельные. Одной рукой он придерживает Альбертля на колене, а другой что-то записывает. Для Альберта она перестала быть близким научным соратником. Нянька и стряпуха – это теперь ее главные обязанности. Она боится одиночества, отсутствия общения, изоляции. Ее тянет хоть с кем-нибудь перемолвиться словом.

Сидя у окна мансарды, Милева разглядывает прохожих и довольных посетителей ресторанчика «Цум унтерн юнкер» на первом этаже их дома по Крамгассе. Время тянется медленно; его отсчитывают куранты на часовой башне, что в двухстах метрах от дома.