Читать книгу Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души - Р. Дж. Холлингдейл - Страница 2

Воззрения Ницше всегда, казалось, столь резко отличались от мнений среды, в которой он рос, что часто воспринимались неистовой реакцией протеста на свое воспитание. Даже на его философию взирали не более как на выверенную антитезу взрастившей его традиции. Он был наследником династии лютеранских священников, восходящей к началу семнадцатого века; его отец и оба деда были служителями лютеранской церкви, и первые пять с половиной лет своей жизни он прожил в доме приходского священника, после чего жил в не менее набожных домах. Это обстоятельство породило мнение о причинах неприятия им религии в дальнейшем. Однако есть две причины, позволяющие опровергнуть подобное объяснение генезиса убеждений Ницше. Во-первых, ни один серьезный ученый сегодня не склонен преувеличивать разницу между христианскими взглядами и собственными взглядами философа: сегодня тенденция – я полагаю, оправданная – делать упор на традиционные элементы его философии и их связь с «протестантской» традицией познания, частью которой, можно сказать, является практически вся немецкая философия. Во-вторых, надобность объяснять иррациональность, каковая считается характерной для воззрений Ницше, отпадает по мере того, как растет уверенность в том, что они вовсе не иррациональны. Представление о его философии как следствии окружения опиралось на тезис о том, что природа его воззрений скорее эмоциональна, нежели рациональна. Эта предпосылка эмоционального бунта вела к трактовке в русле иррационализма, так как именно иррационализм ответствен за непримиримость и радикализм бунта. И здесь снова приходится пересматривать привычную картину; теперь возникает соблазн пренебречь бунтовской составляющей, вместо того чтобы сделать на нее упор, ибо наличие ее в его философии Ницше несомненно, а заодно сделать упор на прочные связи с прошлым, вместо того чтобы игнорировать их.

Чем пристальнее вчитываешься в произведения Ницше, тем менее ощущаешь склонность взирать на них извне ради разъяснения их значения или причин появления на свет. Пропадает желание вскрывать их психологическую подоплеку или отыскивать в той сугубо ортодоксальной семье почву, на которой взошла его философия. И вот когда исчезает эта потребность, можно более реалистично представить, чем же на самом деле был этот дом. Также становится ясно, что устоявшееся представление о нем основано на ошибочной концепции. Дом Ницше был действительно ортодоксален, но качество этой ортодоксальности понималось несколько превратно. На взгляд стороннего наблюдателя, лютеранская церковь родственна англиканской в гораздо большей степени, чем любая другая: обеим не свойствен фундаментализм, фанатизм или пуританство. Лютеранская церковь занимает особое место в истории немецкой культуры и образования. Ее называют Pfarrhaustradition (традиция дома священника), что подразумевает сохранение и распространение культурного просвещения в лютеранском приходе, и это одна из нескольких непрерываемых нитей в ткани немецкого исторического развития за последние три сотни лет. Те, кто воспитан в этой традиции, независимо от того, присоединились ли они к ней самостоятельно или нет, сыграли ни с чем не сравнимую роль в культурной и интеллектуальной жизни Германии, и, когда Ницше писал, что протестантский пастор является дедушкой немецкой философии, он говорил истинную правду. Его собственный дом был организован строго в соответствии с лютеранской традицией. Нет сомнений в том, что здесь он был счастлив, и он никогда не говорил о том, что «бунтовал» против своего окружения, на которое не мог опереться. Помимо отца и матери, наиболее влиятельной фигурой его детства и юности был его дед по материнской линии, пастор Давид Охлер, с которым он и его сестра часто проводили каникулы. Дедушка Охлер принадлежал к разряду пасторов старого типа; он любил охоту, обладал большой библиотекой и был музыкально одарен; его приход напоминал ферму, и подавляющую часть рабочей недели он был больше фермером, чем служителем церкви. Сложения он был крепкого, имел одиннадцать детей, умер на своем посту в возрасте 72 лет и, подобно Лоренсу Стерну, был столь же поразительно благочестив и мечтателен. Как и англиканская церковь, лютеранская открывала низшим сословиям один из возможных путей к культурному совершенствованию, и тот факт, что предки Ницше избрали этот путь, не является свидетельством их особой набожности (и вообще набожности). Если читатель представит, что в англиканской церкви восемнадцатого века некто Свифт мог занимать должность декана кафедрального собора, некто Беркли – служить епископом, что место здесь находилось даже для таких, как Стерн, то у него сложится совершенно правильное представление о том климате терпимой ортодоксии, в котором вырос Ницше.

Родословная Ницше восходит к шестнадцатому веку. Известны имена более двухсот его предков, все они немцы. Аристократов среди них не было; были в роду крестьяне, но по большей части это были мелкие ремесленники – шляпники, плотники, мясники и тому подобные. Но к восемнадцатому веку все фамилии, которые в конечном итоге сошлись в философе, состояли при лютеранской церкви.

Первым Ницше, поступившим на службу церкви, был дед философа Фридрих Август Людвиг (1756–1826), который дослужился до звания суперинтендента, что равноценно епископскому рангу. Семья матери Фридриха Августа насчитывала уже пять поколений лютеранских священников (1600–1725); отец его жены и прадед тоже состояли при церкви. Он был автором двух полемических трактатов в защиту христианства в период Французской революции; в одном из них в качестве подзаголовка он выдвигал утверждение о том, что христианство продлится вечно. Категорические противники в этом вопросе, прадед и правнук все же в чем-то были похожи: обоим свойственна крайность суждений находящейся под угрозой традиции и, кроме того, есть что-то общее в полемическом стиле их работ, хотя прадед не обнаруживает столь острого ума и риторического блеска, которые свойственны правнуку[1].

Сын Фридриха Августа, отец философа, Карл Людвиг Ницше, родился в 1813 г. Ему изначально была уготована судьба служителя церкви, и в 1842 г. он стал пастором деревни Рекен близ Лютцена, а также соседних деревушек Михлитц и Ботфельд. На следующий год он женился на одной из дочерей священника деревни Поблес в часе ходьбы от своего прихода. Франциска Охлер, мать философа, была шестым ребенком из одиннадцати детей пастора Охлера. Она родилась в 1826 г. и к моменту супружества с пастором Ницше достигла 17 лет. Она, по-видимому, была недостаточно образованна, но многочисленные свидетельства говорят о ее веселом нраве и здравом смысле. Эти добродетели могут показаться прозаическими, однако в приходе Рекен о них не упоминалось до ее появления. Жизнь в приходе пастора Ницше протекала спокойнее, нежели в хозяйстве фермера и охотника – пастора Охлера. Обязанности по дому лежали на вдовой матери; здесь же проживали две сводные сестры священника, Августа и Розали, парочка престарелых чудачек, милых, исполненных благих намерений, незамужних, умеренных невротичек; за ними впоследствии закрепилась слава «тетушек Ницше», воплощения провинциальной косности, против которой, как полагают некоторые комментаторы, и была обращена философия Ницше.

Новая фрау пастор была настолько моложе всех домочадцев, что ей, должно быть, показалось, что из одного отеческого дома она перебралась в другой, правда менее симпатичный, где была далеко не хозяйкой, да еще и самой младшей в семье. Когда стали появляться дети, они были ей сверстниками в большей степени, нежели любой другой обитатель дома. Все, что нам известно о Франциске Ницше, говорит о ней как об очень кротком и добром человеке. Она унаследовала от отца добрую толику его жизнелюбия, и ее глубокая вера носила инстинктивный характер, что сказывается прежде всего в поступках, а не в отправлении культа. Она принадлежала к тому типу христиан, которые не допускают, что обученный Евангелию человек может сомневаться в его истинности, и при этом снисходительно смотрят на все ереси, прописанные в книжках; всего один-единственный раз она всерьез повздорила с сыном, когда ей показалось, что он вознамерился претворить в жизнь свое теоретическое язычество.

Совершенно неуместную путаницу в незатейливую историю происхождения Ницше внесла версия о том, что на самом деле их род восходит к польской знати. Согласно «семейному преданию», их аристократическими предками были протестанты, бежавшие в Германию от католического преследования на родине. Ницше настаивал на этой версии уже ближе к концу жизни. В 1888 г. он писал Георгу Брандесу: «Моими предками были польские дворяне (Ницкие); похоже, тип хорошо сохранился, несмотря на три поколения немецких матерей». То же самое он повторил и кое-где еще, а именно в «Ecce Homo». Брандес, знавший историю рода только со слов самого Ницше, повторил ее в некрологе, дав ей тем самым путевку в жизнь. В своих исследованиях Макс Охлер, ведавший одно время архивом Ницше в Веймаре, доказал – как и подозревали современники Ницше – ложность этого положения. Именно Охлер выявил двести предков, имевших отношение к философу, и указал, что все они носили немецкие имена, даже по женской линии. Согласно Рихарду Блунку, фамилия Ницкие не является польской, тогда как фамилия Ницше чрезвычайно распространена в Центральной Германии, как в этой форме, так и в некоторых сходных с ней (Nietsche, Nitzke). Как многие распространенные фамилии, она происходит от обычного имени, в данном случае Nikolaus (Nicholas), которое, будучи сокращено до Nick, ассимилировалось со славянским Nitz (произносится Ницш) и стало сначала Nitsche, а потом и Nietzsche. Очевидно, что сам Ницше не изучал своей родословной, и его замечание о «трех поколениях немецких матерей», похоже, чистый вымысел. Нельзя с уверенностью указать причины его желания верить в то, что его семья – лютеранских священников – имела предков в лице польского дворянства. Лично мне, однако, кажется, что ему хотелось прослыть не столько дворянином, сколько поляком; иначе говоря, его поддержание этой легенды было частью его кампании против Германии, «европейской равнины», нации,[2] «на совести [которой] все тягчайшие преступления против культуры за последние четыре столетия…» (ЕН-В, 2). Эта же нация в течение первого года со дня публикации его книги «Человеческое, слишком человеческое» купила всего 170 ее копий, а реакция на первые три тома «Заратустры» была так холодна, что ни один издатель не шел на риск взяться за четвертый. Десять лет – вплоть до 1888 г. – он потратил на то, чтобы издать несколько произведений, благодаря которым он имел все основания стать крупнейшей фигурой в немецкой литературе и философии того времени. Однако ничего подобного не произошло: он сталкивался с молчанием и равнодушием, и его справедливый гнев за такое отношение обернулся в последний год его душевного здоровья слепой, безотчетной ненавистью. Теперь он не признавал в немцах ничего, кроме преступлений. Никто, говорил он, никогда не писал на немецком языке так прекрасно, как Гейне и Ницше, причем Гейне был еврей, а Ницше – поляк.