Читать книгу Пауки в банках. Есть ли альтернатива сырьевой экономике? - Р. Г. Скорынин - Страница 3

Прежде всего, поясним, почему мы собираемся сфокусироваться именно на ценовых и спросовых перекосах, не уделяя равного внимания другим факторам. Несколько упрощая, другие подходы к объяснению экономического кризиса можно разбить на две большие группы, отличающиеся степенью конкретности. Начнем с первой группы, оперирующей общими категориями плана и рынка:

1. Советская экономика производила никому не нужные вещи, была неэффективной и неизбежно двигалась к закономерному краху, который и наступил, как только упали цены на нефть.

2. Кризис – не более чем временный спад, вызванный самим процессом перехода к новым рыночным отношениям, заменившим прежние директивные механизмы плановой экономики. По мере становления новых институтов, рыночная система покажет свою эффективность и с лихвой компенсирует все упущенное за годы перехода.

3. Обвал вызван самим переходом к рынку, несовместимым с основными национальными чертами русского народа.

По нашему мнению, ни одно из этих объяснений не дает адекватного ответа на вопрос о причинах кризиса, по меньшей мере, в том аспекте, который нас интересует. А именно, предложенные варианты, даже если в них и содержится доля истины, не отвечают на вопрос, какими регулирующими мерами правительства этот кризис можно было предотвратить или хотя бы существенно смягчить. Первый тезис о том, что советская экономика все больше отставала от западной и двигалась к неминуемому краху, противоречит общедоступным статистическим данным и сравнительным историческим оценкам производительности. Согласно сравнительным оценкам, за период последних 200–300 лет Россия не приближалась по общему уровню экономического развития к ведущим западным странам так близко, как это было в 1980-х. Что же касается цен на нефть, то заметим, что доля сырьевого экспорта в ВВП страны была незначительной. Образовавшийся в результате падения цен на нефть внешнеторговый дефицит в 20 млрд. долл. соответствовал примерно 1% ВВП по паритету покупательной способности и мог быть легко перекрыт минимальным сокращением потребления после некоторого изменения структуры внутренних цен и состава внешнеторговых сделок.

Тезис о том, что сам по себе переход к новому укладу должен вызвать спад, не более чем отговорка, так как не указывает конкретных причин и механизмов обвала, не оценивает глубину и продолжительность спада, происходящего при переходе от одной системы к другой. (Если такой переход займет тысячу лет, то перспектива предстоящего рыночного процветания просто неактуальна.) Да и не доказано сторонниками этого тезиса, что абстрактная «рыночная система» более «эффективна», чем абстрактная «плановая» – а то ведь может оказаться, что не стоило и затеваться с «переходом». Мало того, они не дают четкого описания, что именно можно считать рыночной экономикой. Ведь сам Запад признает те или иные страны государствами с рыночной экономикой исходя из политической целесообразности, а не в зависимости от экономического устройства в данных странах. Фактически, данный подход предлагает сидеть и ждать, пока «рынок расставит все по своим местам», а это совсем не то, чем мы должны располагать для предотвращения таких же кризисов в будущем.

Наконец, третья версия – обвал вызван самим фактом перехода от «плана» к «рынку», неподходящему для русского народа, – неконкретна и не содержит ясных указаний на то, какие именно параметры экономической системы изменились настолько, чтобы остановить половину производства, и при чем тут национальные черты. Можно попробовать оценить степень «рыночности» через долю национального дохода, перераспределяемого государством. Ведь любая экономическая система содержит элементы равноправного добровольного обмена («рынка») и отношений силового изъятия и «даров», к которым относится перераспределение государством доходов через бюджет. Без конкретизации, что именно в этих отношениях изменилось в 1992 году, нельзя понять, почему 1993 год надо считать более «рыночным», чем 1989-й, а не наоборот. Если доля национального дохода, перераспределяемого государством, в 1992 году упала, то есть выросла доля «рыночных доходов», то непонятно, почему дело не ограничилось одним лишь перераспределением доходов. Почему при этом производство упало вдвое?

Конечно, к определению степени «рыночности» можно подойти и с точки зрения степени централизации при принятии решений о развитии экономики. Сравнивая «плановые» и «рыночные» инструменты, можно сказать, что ликвидация ЦК, Минобороны, Госплана, отраслевых министерств и других органов, которые выступали главными генераторами экономического роста, убрала прежние плановые рычаги, заставлявшие народ развивать экономику, а новых рыночных институтов не появилось или их действие на русских слишком слабо. Собственно, это объяснение представляет собой смягченный вариант третьей версии и гласит, что не следовало пытаться слепо пересадить в российскую среду чужеродные экономические институты, ибо они не выполнили бы всего того объема функций, которые выполняли на Западе. Но нам кажется, что и этот довод мог бы объяснить только остановку в развитии, но никак не двукратный спад. Ведь подавляющее большинство советских предприятий было вполне рентабельно, и само по себе исчезновение принуждающих к деятельности центральных органов не должно было помешать им хотя бы остаться на достигнутом уровне, так чтобы в экономике продолжилась циркуляция прежних ресурсов и товаров по отработанным маршрутам!

Вторая группа объяснений не так метафизична и выделяет более конкретные факторы обвала:

• Криминальная приватизация, расхищение и проедание собственности, вывоз капитала.

• Расстройство хозяйственных связей, обусловленное распадом Советского Союза и уничтожением институтов, осуществлявших давление по всей экономической вертикали – Госплана, Госснаба, Госстроя и других.

• Высокая инфляция, особенно сильно ударившая по производствам с продолжительным производственным циклом.

• Неконкурентоспособность большинства продукции, производимой в обрабатывающих отраслях.

Признавая эти объяснения, в принципе, верными, заметим, что это не совсем те составляющие экономического процесса, которые интересуют нас в связи с поставленной задачей. Высокий уровень экономической преступности и несправедливое перераспределение собственности описывают важный, но не первостепенный фактор обвала. В самом деле, кто бы ни захватил предприятие в собственность, он мог бы, на худой конец, какое-то время вести дела по прежней рутине, на что не требуется особых организационных талантов. А со временем выделились бы новые талантливые управляющие (возможно, из старого аппарата), так что новым владельцам было бы выгодно передать собственность под их начало за часть дополнительной прибыли. Реформаторы даже ссылались на т.н. «теорему Коуза», которая якобы утверждает, что такой переход собственности к наиболее эффективным управляющим обязательно произойдет, а поэтому не важно, кому и что достанется в ходе приватизации [60]. (На самом деле, как подчеркивал сам Р. Коуз [25], данная модель относится к абстрактному миру с нулевыми издержками на заключение сделок. И никакого прогноза относительно реальной России с ее условиями функционирования экономики из «теоремы Коуза» не следовало.) Однако все равно, само по себе перераспределение прав собственности, казалось бы, должно было всего лишь перераспределить доходы от владения, но не обрушить экономику! Значит, дело не только в воровстве и правах собственности: как будет показано ниже, даже если бы предприятия оставались в государственной собственности под управлением честнейших директоров, нерентабельность многих производств и, вслед за ней, экономический спад были бы все равно неизбежны.

Есть еще один повод отложить рассмотрение «воровской» версии как основной: она не объясняет, почему в разных отраслях наблюдались разные темпы спада. Ведь воровать должны были во всех отраслях одинаково, и в нефтедобывающей компании, и на мебельной фабрике. Тем не менее, судя по динамике уменьшения производства в 1992–1997 гг., получается, что нефтяные и алюминиевые магнаты были просто душками и альтруистами по сравнению с алчными обувщиками и криминальными картонажниками (см. табл. 1). И поскольку это не так, значит, в данном объяснении какие-то более важные факторы остались незамеченными.

Следующая гипотеза связывает обвал с разрывом хозяйственных связей. Безусловно, данный фактор очень важен, но и тут возникают вопросы. Почему хозяйственные связи были разорваны, как только прекратилось прямое принуждение к ним, если раньше эти же связи были экономически выгодны почти всем участвующим сторонам и обеспечивали рентабельную экономическую деятельность?

Далее следует «инфляционное» объяснение кризиса. Конечно же, инфляция больно ударила по целому ряду отраслей, но, как видно из приведенной таблицы, прямой связи степени спада с продолжительностью производственного цикла не наблюдается. Легкая промышленность, отличающаяся коротким производственным циклом и поэтому менее зависимая от инфляции, упала куда больше, чем машиностроение.

Таблица 1. Индексы промышленного производства по отраслям промышленности (1990=100)

Наконец, объяснение спада неконкурентоспособностью продукции – не более чем констатация задним числом того факта, что предприятия разорились, не выдержав конкуренции с иностранными производителями. Такое объяснение не имеет никакой ценности, потому что из него в принципе невозможно увидеть, как повысить конкурентоспособность.

Итак, какое бы из общепринятых объяснений экономического кризиса мы ни взяли, оно либо дает искаженную картину, не соответствующую реальным параметрам экономического развития, либо является общей отговоркой, из которой не видно, как можно было избежать экономического обвала.