Читать книгу Небо и землю содержит любовь - Раиса Трофимовна Богомолова - Страница 4

Чудо – для вразумления

Князь Н. Д. Жевахов в своих воспоминаниях описал чудо воскрешения отрока по молитве священника. В приходе священника Алексия Гневушева, что в селе Бортсурманы Курмышского уезда Симбирской губернии, умер мальчик лет двенадцати. Его все считали ангелом. Куда бы он ни приходил, он везде приносил с собой Небо. Прибежит в какую-либо избу, а там мужики дерутся или бабы таскают одна другую за волосы. Постоит молча на пороге – слова никому не скажет. Только из лучистых глаз его – точно свет небесный, так и искрится во все стороны. Как увидят его люди, так мигом все стихает. А как стихнет все – он и улыбнется. Да так, будто вспыхнет весь, и озарит своим сиянием, и сделается сам таким ясным да светлым, что тьма греховная, людская, пред ним и растает, точно ее и не было, и начнут люди обниматься, и плакать, и просить прощения, а ведь перед тем чуть не убивали друг друга!..

А мальчик вспорхнет и побежит к другому кому-нибудь.

Он никогда ничего не говорил, а только смотрел пристально, молча, точно насквозь все видел.

И так порхал он из одной избы в другую; только от винной лавки убегал. И никто не слышал от него ни одного слова, разве родителям своим что-нибудь скажет. Родители его были простые крестьяне, ничего не понимали из того, что он говорил, а только молились на него, как на святого. Да и мудрено было его понять, когда он говорил о Небе, а не о земле, рассказывал, что ему говорили ангелы.

Случилось в селе какое-то торжество. Перепились мужики, и пошел разгул, и продолжался он чуть не целую неделю, а закончился, как всегда, побоищем.

А мальчик взял да и умер.

Тут только протрезвились мужики! Рвали на себе волосы, винили себя за смерть святого отрока; бабы выли и причитали, все село днем и ночью не расходилось – все каялись перед Богом, забыв и о работе, и о своем хозяйстве.

А мальчик, точно живой, лежал в гробике, и сквозь закрытые глаза его светилась улыбка. Кто посмотрит на него – так то одного, то другого без чувств и вынесут из избы. И целую неделю не хоронили усопшего, пока не показались признаки разложения. Тогда понесли гроб в церковь.

Началось отпевание…

Что творилось в церкви, передать невозможно!

Каждый обвинял себя в его смерти, а на тех, кто пьянствовал да дрался, даже жалко было смотреть.

Вдруг из алтаря раздался крик священника. Стоя пред престолом с высоко поднятыми к небу руками, он с величайшим дерзновением взывал к Богу, громко, на весь храм:

– Боже мой, Боже мой! Ты видишь, что нет у меня сил дать отроку сему последнего целования… Внемли стенаниям и плачу раскаявшихся, внемли страданиям родительского сердца, внемли моему старческому воплю. Не отнимай от нас дитя сие, Тобою нам данное – во исправление, для вразумления, для прославления Имени Твоего Святого…

И стихло все в алтаре…

И как в страшную грозу за ослепительной молнией раздается удар грома, так в ответ на вопль поверженного пред престолом Божиим старца раздался пронзительный крик из церкви…

Оглянувшись, священник увидел, что мальчик сидит в гробу, оглядываясь по сторонам.

Знамение Божие

Продолжая свои мемуары, князь Жевахов цитирует сообщение очевидца о чудесном случае обновления святынь в Киеве:

«Шестого июля (1923 года. – Р. Б.), в четверг, мы все – жители Киева – были свидетелями величайшего чуда, записанного когдалибо в летописях России. С быстротой молнии по городу распространилась весть о том, что в церкви Всех Скорбящих Радость, что на Сенном базаре, чудесно обновился купол над колокольней, а также Казанская икона Божией Матери при входе в церковь. Я об этом узнал перед вечером и, конечно, мгновенно отправился туда.

Вся площадь перед церковью и все прилегающие к ней улицы были усыпаны многотысячной толпой. Солнце заходило, наступал вечер, и обновленный купол сиял белым золотистым светом. Этот купол я знал прекрасно. Он всегда поражал меня своей потускневшей позолотой, местами совсем сошедшей. Весь он был какогото смутно-песочного, неопределенного цвета. Блеску не было на нем никакого. И вдруг он теперь не только покрылся совершенно новой, блестящей позолотой, но даже светился какимто таинственным светом!

С самого утра 6 июля, как только стало известным дивное обновление купола и Казанской иконы Божией Матери, десятки тысяч людей хлынули туда, чтобы созерцать дивное проявление Божественной силы. На глазах всех собравшихся происходило чудесное знамение Божие: одна за другой постепенно таинственно обновлялись иконы святых Серафима, Елены, Константина, Феодосия Черниговского, писанные на купольном барабане колокольни. Все с замиранием сердца следили за тем, как проявлялась позолота, светлели лики и выступали краски на потускнелых и обветшалых иконах. Теперь они стоят как новые, как только что написанные.

После долгих усилий к вечеру мне удалось протиснуться в церковь. В самой церкви обновились трехсотлетняя плащаница, Распятие и две хоругви. Плащаница была совсем старая и потускневшая. Теперь она вся сияет в золоте и серебре и поражает всех своей красотой и художественностью. То же самое и хоругви. Материя как была, так и осталась – порванная, местами зачиненная, а краски и золото блестят и производят впечатление совершенно новых.

Но никогда в жизни я не забуду чудесного обновления образа святого Николая Чудотворца, которое происходило на моих глазах. Надо заметить, что с первого же момента, когда все узнали об обновлении, „наши власти“ поспешили послать в церковь комиссию для выяснения обстоятельств дела. Комиссия прибыла часа в два дня и приступила к осмотру плащаницы. Было, конечно, решено, что все это обман, что попросту вместо старой плащаницы повесили новую. Но в это время одна из женщин воскликнула: „Смотрите, на этой иконе появилось светлое пятно“.

И действительно, все находившиеся тогда в храме обратили свои взоры на совершенно темную икону, висевшую на стене. На ней было светлое сияние в виде пятна, которое начало разрастаться все более и более. Не прошло и получаса, как перед потрясенным народом просиял лик святителя Николая Чудотворца. После этого комиссия моментально ушла из храма и больше туда не показывалась. Когда я пришел в церковь, обновилась уже средняя часть образа святителя Николая, но кругом была совершенная чернота. И вот на моих глазах и на глазах всех бывших тогда в церкви людей свет, исходивший от лика святителя Николая, проникал все дальше и дальше, поглощая еще не обновившуюся часть иконы, и, наконец, выступило во всей красе все изображение святителя Николая.

Наступил уже вечер. В храме было темно. Электричество не горело. Но лик Святителя сиял каким-то особенным, сверхъестественным внутренним светом. Это была потрясающая картина. В первый раз в жизни я увидел всю силу и все очарование религиозного порыва толпы. Святитель Николай сиял среди нас, как живой, и все чувствовали его присутствие…

На следующий день, 7 июля, началось обновление второго купола той же церкви и икон, расположенных над куполом. Надо сказать, что нашлись какие-то эксперты, которые взяли два куска – от обновленного купола и от второго, необновленного – для обследования. Но результатов этого обследования так и не опубликовали. Второй купол начал понемногу обновляться. В течение трех дней совершенно обновились все иконы, находящиеся над куполами, – святых Владимира, Ольги, Николая, Александра Невского, Алексия, Петра и других. В тот же день началось обновление Георгиевской церкви. Особенно замечательным было обновление в ней иконы „Моление о Чаше“, а также обновление иконы Покрова и изображения Христа Спасителя с Крестом, идущего на Голгофу. Кроме того, обновился еще и купол на церкви Рождества на Подоле.

Одно из самых замечательных обновлений произошло над колокольней Софийского собора. Там с давних пор, чуть ли не со времени Петра Могилы, висит изображение чуда святителя Николая с ребенком, утонувшим в Днепре в 1072 году. На этом образе, кроме двух-трех темных фигур, ничего нельзя было разобрать. Теперь древняя икона представляет собою картину дивной красоты! Перед сияющим в золоте образом святого Николая лежит ребенок, спасенный из воды, и стоят родители, священник и монахи-старики, а вдали виднеется Днепр, нарисованный с величайшим искусством. Все художники поражены этим дивным образом».

Матерь Божия открыла глаза

В 1994 году в газете «Православная Америка» появилось сообщение о нескольких чудесах в Иерусалиме.

В течение двух недель, в конце июля – начале августа, на Гробе Господнем каждый день наблюдались вспышки света – голубые и белые. Очевидцы говорили, что это было похоже на свет, сопровождающий Благодатный огонь. Чудо привлекло группы людей, стоявших у Гроба Господня весь день, чтобы увидеть свет, который вспыхивал иногда один, а иногда и несколько раз в течение дня. Несколько сестер из русской Гефсиманской обители также были свидетельницами чудесных вспышек.

В те же дни в монастыре святителя Спиридона Тримифунтского, что в Старом городе Иерусалима, люди, убирающие церковь, заметили как будто дымку под стеклом, покрывающим икону святого. Когда киот был открыт, стало ясно, что «дымка» – это изображение святителя, непостижимым образом выгравированное на стекле, перешедшее на него с доски. Икону и стекло с изображением святого поместили в новые киоты.

А еще одно чудо в храме Воскресения Господня, впервые случившееся в 1986 году, продолжается и доныне. Там, рядом с часовней святого Лонгина Сотника, есть часовня под названием «Темница Христа». По преданию, здесь Он был заключен на то время, пока воины готовили Крест для распятия. По другой версии, здесь вместе с женами-мироносицами стояла Божия Матерь во время казни.

С правой стороны часовни, в глубокой нише, с давних пор стоит икона Богородицы. Божия Матерь изображена на ней в печали, с закрытыми глазами. Во время пожара в прошлом столетии икона сильно пострадала: сохранилась только верхняя часть изображения. Поврежденный образ, стоявший в полутемной нише, не привлекал к себе внимания.

Но 27 апреля 1986 года, в Вербное воскресенье, Богородица на иконе открыла глаза, и по Ее лицу потекли слезы. Первым заметил это охранник-полицейский, дежуривший в храме. Весть о случившемся быстро распространилась по Святому Граду, множество людей явились в храм, чтобы увидеть это чудо.

Богородица источала слезы несколько дней, и с тех пор чудесное знамение стало повторяться: Божия Матерь на иконе время от времени открывает глаза, а через некоторое время снова закрывает их.

Вера и мина

Эта история была рассказана архимандритом Харлампием (Василопулосом).

23 января 1948 года, во время крупного военного столкновения в Эпире (в Греции в то время шла гражданская война. – Ред.), иеромонах Иаков возвращался после совершения Божественной литургии из местечка Судания в небольшой монастырь святого Илии Пророка, километрах в восьми от Судании. Шел он спокойно и, по обыкновению, мысленно читал молитву.

В это время несколько рядовых Национальной армии минировали дорожный знак. Вдруг они увидели, что ничего не подозревающий батюшка приближается к объекту. Они закричали, предупреждая его об опасности, но отец Иаков их не услышал: в этот момент он наступил на мину, и она взорвалась со страшным грохотом, подняв клубы пыли. «Бедный наш батюшка!» – скорбно вымолвили солдаты и побежали к месту катастрофы.

Отец Иаков, целый и невредимый, спокойно отряхивал от пыли свою рясу.

– Как! Батюшка! С вами ничего не случилось?!

– Что со мною могло произойти, если я молился? И вас Господь сохранит по пути домой. Только надо идти тернистым путем. Давайте, я исповедую вас. Послезавтра буду служить Божественную литургию и смогу вас причастить.

Пока он исповедовал их, каждого по отдельности, сидя на придорожном камне, появился сержант и закричал:

– Что за глупости? Зачем вам вдруг понадобился священник? Лишь бы не работать!

– Господин сержант! – ответил один из призывников, – мы только что увидели настоящее чудо, происшедшее с этим батюшкой. Он наступил прямо на мину – и остался жив!

– Что еще за чудеса! Мало ли какие случайности возможны! Все объяснимо законами физики. При взрыве воздушные потоки отбросили осколки, вот и все. А вы сразу в истерику! Стыдно!

Слова эти долетели и до отца Иакова. Он сказал:

– Дитя мое, не говори так. Подойди на исповедь. Станешь человеком Божиим, Бог и тебя будет хранить. Он благословит твою дорогу к дому.

Сержант презрительно посмотрел на небо, построил свое подразделение и повел его прочь.

По дороге он наступил на мину и подорвался на ней. Насмерть.

Об этом чуде написал журнал «Благочиние» в 1955 году. Через несколько дней после публикации в редакцию пришло письмо от одного из солдат – участников этого события. Он рассказал, что подорвавшийся на мине сержант до войны был учителем. Этот же очевидец прислал снятую во время отпевания маловерного сержанта фотографию со словами: «Отец Иаков сам и отпевает его. Его белая борода видна на фотографии. Там же можно увидеть и меня».

Я не ваш, я – Божий

Архимандрит Симеон (Холмогоров) в повествовании «Един от древних. Повесть о жизни и подвигах схиархимандрита Гавриила (Зырянова)» описывает чудесное откровение, полученное в детстве этим будущим подвижником.

Еще четырехлетним ребенком родители взяли Ганю в первый раз к пасхальной заутрене.

Картина торжественного богослужения в сельском храме и дружные восклицания народа «Воистину воскресе!» так глубоко запечатлелись в сердце мальчика, что и через месяц, и через два он непрестанно спрашивал у своей матушки:

– А скоро опять будут стоять со свечами? А когда народ будет кричать «Воистину воскресе!»?

– Через год, Ганя.

Долго показалось ждать мальчику. Он захотел сам себе устроить Пасху. Ушел в подклеть, сел на окно и, прижавшись личиком к стеклу, стал рисовать в своем воображении пасхальную утреню. Вот священник в ярком облачении, вот горящие свечи, люстра…

Но что это?

На небе появилась люстра, полная движущихся огней. Она опускалась все ближе к Гане; какой-то неизреченный свет столбами переходил с места на место, и кругом – радуги, образующие подобие креста.

Ганя замер, прильнул к стеклу, смотрит: это даже лучше, чем тогда в храме!

И вдруг прозвучал чей-то голос: «Ты – Мой».

– Чей это? – недоумевал мальчик.

«Божий», – послышался голос снова.

И видение исчезло. Опять – обычное небо, облака, та же подклеть. А мать уже зовет сына обедать.

Пришел Ганя в избу и прыгает от радости:

– Я не ваш, не ваш…

– Господи, да что с ним сделалось? – тревожится мать. – А чей же?

– Я – Божий…

Так и случилось: стал мальчик Ганя через много лет схиархимандритом Гавриилом, прозорливым старцем, прославленным позднее в лике преподобных.

«Голос Богородицы»

Среди «Поучительных историй из жизни одной греческой епархии» протоиерея Димитрия Бусьоса есть такая.

Было это в 1923 году. На Масленицу многие устраивали карнавалы. Люди пели, танцевали, шутили. Но неожиданно вспыхнула ссора между братьями Герасимом и Иосифом. Страсти накалялись, как вдруг сам по себе ударил колокол храма Богородицы, да так печально…

Ссора происходила около церкви, и все вняли предупреждению – услышав «голос Богородицы», люди мирно разошлись по домам.

Дело было в том, что уже не первый раз этот колокол бил сам по себе. Богородица звонила в него, желая сохранить людей от всякого зла.

Господи, откройся мне!

В предисловии к книге игумена Никона (Воробьёва) «Как жить сегодня. Письма о духовной жизни» профессор Московской духовной академии А. И. Осипов рассказывает об этом известном подвижнике благочестия.

Николай Воробьёв, будущий игумен Никон, учился блестяще. Жажда знаний его была столь велика, что он, часто оставаясь – в прямом смысле – без куска хлеба, покупал на последние деньги книги. Целыми ночами изучал историю философии, знакомился с классической литературой – и все с одной целью, с одной мыслью: найти истину, познать смысл жизни.

Понял он, что как наука не говорит ничего о Боге, о будущей жизни, так не говорит ничего и философия. Разуверившись в них, Николай поступил в Психоневрологический институт в Петрограде, надеясь там найти ответ на вопрос о сущности человека.

Но и там он понял, что психология изучает вовсе не человека, а «скорость процессов апперцепции, память… Такая чепуха, что это тоже оттолкнуло меня». Окончив первый курс, Николай ушел из института. У него наступил духовный кризис. Борьба была столь тяжелой, что к юноше стали приходить мысли о самоубийстве.

И вот однажды летом 1915 года, будучи в состоянии полной безысходности, почти в отчаянии, он воскликнул:

– Господи, если Ты есть, откройся мне!

И Господь открылся.

«Невозможно передать, – говорил батюшка, – то действие благодати, которое убеждает в существовании Бога с силой и очевидностью, не оставляющей ни малейшего сомнения у человека. Господь открывается так, как, скажем, после мрачной тучи вдруг просияет солнышко: ты уже не сомневаешься, солнце это или фонарь кто-нибудь зажег. Так Господь открылся мне, что я припал к земле со словами: „Господи, слава Тебе, благодарю Тебя! Даруй мне всю жизнь служить Тебе! Пусть все скорби, все страдания, какие есть на земле, сойдут на меня – даруй мне все пережить, только не отпасть от Тебя, не лишиться Тебя!“»

Сколько продолжалось это состояние – неизвестно. Но, очнувшись, Николай услышал мощные, размеренные удары церковного колокола. Сначала он полагал, что звонят неподалеку. Но звон не прекращался, да и время было уж слишком поздним для благовеста – за полночь.

Так в одно мгновение совершился полный переворот в мировоззрении будущего подвижника.

Бедным да смиренным Господь Сам лампады возжигает

В «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря» есть трогательный рассказ о супругах Мантуровых, которые несли крест добровольной нищеты. Михаил Васильевич, духовный сын и ближайший помощник преподобного Серафима Саровского, позже ставший известным как «служка Божией Матери и преподобного Серафима», выслушивал по этому поводу негодование своей жены, лютеранки по исповеданию, всегда молча.

Только вздыхал.

«Меня это еще больше раздражало, – вспоминала позднее Анна Михайловна. – Так вот, раз, когда мы до того уже дошли зимою, что не было чем осветить комнату, а вечера стояли длинные, тоскливые, темные, я раздосадовалась, разворчалась, расплакалась без удержу. Сперва вознегодовала на Михаила Васильевича, потом на самого батюшку отца Серафима начала роптать и жаловаться на горькую судьбу мою.

А Михаил Васильевич все молчит да вздыхает. Вдруг слышу какой-то треск. Смотрю – Господи! Страх и ужас напали на меня. Боюсь смотреть и глазам своим не верю… Пустая, без масла, лампада у образов вдруг осветилась белым огоньком и оказалась полная елея. Тогда я залилась слезами, рыдая и повторяя:

– Батюшка Серафим, угодник Божий, прости меня, Христа ради, окаянную, роптунью недостойную – никогда более не буду!

И теперь без страха не могу вспомнить этого. С тех пор я никогда не позволяла себе роптать и, как бы ни трудно было, все терпела».

Так же зажигались лампады в келье батюшки Серафима.

– Не убойся, Мишенька! – говорил он присутствующему при этом М. В. Мантурову, – тому так должно и быть… это Ангел Господень зажигает лампадки.

И на дне моря Он услышит: «Господи, помоги!»

Верующая мать, провожая сынаатеиста в армию, сказала ему:

– Когда тебе будет трудно, сынок, ты обратись к Богу, Он всегда услышит.

Сын оказался на службе в военно-морском флоте.

Однажды он проверял приборы в небольшом батискафе и вдруг почувствовал, что батискаф стал погружаться. Между тем аппарат не был приспособлен для погружения с человеком. Уже парню стало не хватать кислорода, сказывалось большое давление…

По-видимому, на корабле не знали, что в батискафе человек.

Что делать?!

И тут солдат вспомнил слова матери.

«Господи, помилуй!» – мысленно произнес он с надеждой.

Через мгновение батискаф стал подниматься. Позже выяснилось, что в тот момент, когда солдат обратился к Богу, наверху, на корабле, командир услышал явственный внутренний голос, который сказал: «В батискафе человек. Немедленно отдай приказ поднять его». Внушение было таким сильным и так поразило командира, что он немедленно скомандовал подъем.

Оба – и солдат, и командир – уверовали в Бога.

Не пей!

Крепкое вразумление от своего Ангела Хранителя получил Василий Архипов из деревни Межовка Пермской области, рассказавший в газете «Православная Пермь» свою историю:

– У меня день рождения семнадцатого числа, а день Ангела – пятнадцатого. А я лет с тридцати пяти стал в церковь похаживать в день своего Ангела и свечу ему ставить (на время рассказа Василию исполнилось сорок пять лет). Свечу поставлю, помолюсь про себя: прости, мол, меня, Ангел мой хранитель, и наперед помилуй, избавь от зла всякого, всех несчастий и прочее. За рулем все же, сами понимаете…

Ну, пришел в тот раз-то, поставил свечку, помолился, как всегда, нищим у храма подал нескупо. А ночью мне – сон. Или видение? Не знаю. И – как наяву – все до теперешней поры в глазах стоит.

Будто бы явился мне Ангел мой и повел меня за собою. И приводит в какое-то неземное место, вроде как озерцо колышется, но не вода, и такой жар от него пышет! И говорит он мне: сними сорочку. Я снял. Брось, говорит, в озерцо. Я бросил. Озерцо в том месте всколыхнулось легонько – и от рубашки моей только парок поднялся кверху, как дымок от спички, когда прикуривают, и все исчезло.

Это, объяснил мне Ангел, жидкий огонь, вроде расплавленного металла. Так вот: за то, что ты пьешь (я тогда выпивал круто, каждый вечер до потери управления), душа твоя, говорит, будет после смерти твоей вечно терпеть такие муки, как терпело бы при жизни тело, когда б тебе в горло вливали расплавленное железо. Но тело что: хлебнул – умерло, и муки кончились. А душа-то вечная! И когда сюда попадешь, то уж никто отсюда не услышит ни вопля твоего, ни покаяния – они при жизни только слышны.

Я опять на этот огонь-то жидкий поглядел, вспомнил, что с рубашкой стало, представил, что пью эту оказию, – так душа и вострепетала.

И обуял меня такой невыносимый страх, такой ужас… Не передать это никакими сло вами.

Иди, говорит мне Ангел, да не пей, и тогда я буду с тобой! Не забывай, что жизнь коротка, а душа вечна.

Проснулся я, сел в постели ни живой, ни мертвый, пошевелиться боюсь. А сорочки-то на мне нету!

Всегда ложусь в сорочке, без нее – никогда. Искал потом в грязном белье и в чистом. Жене ничего не говорю, а то подумает: крыша совсем поехала у меня. Не нашел. Да после жена и сама меня долго пытала: куда та рубаха делась? А тогда я весь день был как парализованный. И вот, думаю, завтра у меня день рождения: уже вино и водка закуплены. Что же мне теперь делать?..

Гости собрались, но Архипов не пил.

И никто (тоже ведь чудо!), никто не заставлял его, будто и не замечали, пьет он или нет.

– Я был как за завесой спрятан. Все остались очень довольны угощением. А когда ушли, окончательно постановил тогда: все, ни капли больше не приму. И вот с того дня не выпиваю уже восьмой год. Твердо. Никакого тебе кодирования. И какая у меня жизнь пошла хорошая, братцы!