Читать книгу Память призраков - Ray Indigo - Страница 5

Вновь укоризненная пустота. Белый лист перед глазами, словно был полной проекцией мысленного хранилища неизвестного самому себе мужчины, когда он с трудом разлепил свои выцветшие глаза. Точь в точь, как и в голове, на побеленном множество лет назад потолке больничной палаты темнели пятна, обширные трещины и мелкий кракелюр. Ржавый ореол водосточных труб, напоминал засохшие кровоподтёки и многочисленные гематомы на сказочно везучем пациенте без единого удостоверяющего документа. А что, собственно такого? Какие претензии к Минздраву, если интерьер должен соответствовать наружности его обитателей. Не место красит человека, но… Маргинальное окружение непомнящего Николая только усугубляло безобразный упадок больничного отсека для малоимущих и асоциальных элементов. Их хриплый смех и бредовая брань выдернули живучую жертву страшного ДТП из долгого сна.

Действие анестезии заканчивалось и потому нестерпимо хотелось пить или окончательно добить мучимый болью и судорогами организм. На соседней койке монотонно раскачивался и хрипел забитыми лёгкими люмпен с круглой плешью на голове. Он перехватил растерянный взгляд новичка и подмигнул ему бордовым от побоев или заскорузлого похмелья глазом.

– С днём рождения! – просипел он, но торжественности в обречённом голосе плешивого люмпена не было. – Говорят, тебя из мясорубки такой достали, что мама не горюй! Видать не из наших…

– Из каких ваших? – безжизненно прошептал Николай, голова и руки которого была почти полностью перебинтована, как у Шарикова.

– Из бомжей, знамо дело. Здесь тебе не партийный сбор! – горький смех маргинального шутника теперь отзывался жутковатых рёвом умирающего зверя. Ему вторили ещё несколько побитых жизнью мужчин и одна старушка с испитым лицом. Пришедший в себя пациент пошелохнулся, чтобы привстать и ощутил под простынёй свою наготу.

– Почему я голый? – стыдливо спросил он.

– Так это… Ты где-то видал, чтобы в смокинге рождались. Хотя, фельдшер как раз говорил, будто ты в рубашке родился. – ответил весёлый бомж, но неуместный сарказм его поддерживали не все представители клуба отверженных, и из дальнего угла палаты раздался голос единственного трезвомыслящего в палате человека:

– Вас же из реанимации привезли. Там все, простите, в чём мама родила. Не бойтесь, вещи ваши в сохранности, там. – питерский интеллигент, опустившийся на социальное дно по неизвестным причинам, кивнул своим сухим и тонким, как трость, лицом на раритетную тумбочку, рядом с койкой Николая.

– А по мне, так не при чём тут рубаха, – продолжил своё увлечённое философствование люмпен, походя, представившийся Диогеном, – Если это бронежилетом называть впору. Автобус КАМАЗом протаранило, водилу в мясо, а ты живёхонький, только шишками отделался. Чудеса!

Николая, словно током прошибло от репортажа циника по образу мысли и образу жизни. С испуганным лицом он вскочил на постели, от чего потемнело в глазах, а в пробитой после рокового столкновение голове всплыли последние воспоминания. Пыльный поребрик, холодный вечер и тёплые глаза водителя Лёхи. Мужчина с поседевшими висками и бородкой скорбно поджал задрожавшие губы, и на глаза его навернулись скупые мужские слёзы. Сердце заныло от полной безнадёги, будто его погибший спаситель был единственной опорой и надеждой в обрывочной жизни. Он по-прежнему не помнил других близких и свою истинную предысторию – травматический шок или наркоз полностью стёр вспыхнувший в сознании в предсмертный час архив, вернув несчастного на исходную позицию.

– Э-э, дружище, – похлопал плачущего по плечу люмпен Диоген, – Тебе бы беленькой сейчас. Да докторица всё до капли забрала, сволочь!

– Чудес не бывает на свете… – с мудрой тоской в надтреснутых бифокальных очках поспорил интеллигент, вещавший с койки у окна, – Просто КАМАЗ вынесло с правой полосы и основной удар пришёлся именно на водителя, если мне не изменяет память, туристического «Фольксвагена».

– Какой, Фольцфаген? Дурья твоя башка, – надсадно зарычал Диоген в сторону скромного очкарика и контингент злачной палаты грохнул смехом, – Ментяра сказал, что то «Вольво» было!

Новая, вычищенная кем-то память не изменяла и подопечному Николая Чудотворца – при сакраментальном упоминании о правоохранительных органах и злополучном автомобильном бренде искренняя скорбь его резко прекратилась.

– А тут милиция была? Меня искали, да? – заволновался он и люмпен, зажмурившись, кивнул потной проплешиной.

– Агась, захаживал тут один фраер, с утреца. Пока ты спал, как говорится. Даже забрать тебя хотел, коль ты оклимался, но добудиться не смог. Подозрительный типок, доложу я вам! – Диоген сладко зевнул, обнажив свой сталактитный рот, и повалился на свою койку, откуда беззаботно добавил: – Сказал, что к вечерку, как наркоз с тебя сойдёт, снова нагрянет…

Услышанное подействовало на многострадального странника эффективнее любого дефибриллятора. Движимый необъяснимым страхом, он за считанные минуты оделся, не забыв благодарственно поцеловать и повесить на шею деревянный талисман со святым ликом, и поспешил к двери. Но здравый смысл незримо придержал «новорождённого» за ворот. Куда бежать, у кого прятаться, если он не знает даже координат лечебного учреждения? Изодранная после автокатастрофы ветровка теперь роднила его со всеми маргиналами бомжатника. Николай обернулся к пасмурному окну и с надеждой обратился ко всезнающему интеллигенту. Тот с удовольствием истинного петербуржца просветил мужчину, которого принял за приезжего неудачника, в области картографии «Северной столицы с трёхсотлетней историей», любезно заостряя внимание на Васильевском острове и удобных пеших маршрутах к нему.

Когда очкарик принялся набрасывать схему маршрута на бумажке, дверь палаты угрожающе грохнула. Угрожающе только для напряжённого по известной причине Николая, поскольку вошедшего все встретили благожелательными возгласами. Этот бородатый старец с комичной наружностью в отделении стоков общества был, похоже, завсегдатаем. Со странными шутками и прибаутками пожилой маргинал душевно обнялся с Диогеном и прочими старожилами дна. Пройдя символический и незаметный курс лечения в Боткинской больнице, готические развалины которой конкурировали в номинации «Комфортабельность» разве что с преисподней, он спешил вернуться разгульным и никому ненужным ветром на улицы любимого города. Старец со странным потустороннем взглядом, одетый в ветхий салатовый комбинезон, направился и к интеллигенту, вглядываясь в нового постояльца.

– А-а… Ожил, покойничек! – обращаясь к Николаю, произнёс он дружелюбным голосом пугающую фразу, – Ну рад за тебя, очень рад! Я весь мир обошёл, а таких везучих не видел. Заступник-то у тебя знатный, в беде никогда не оставит. Так, что следуй смело за ним, Никола на верные пути выведет. А ещё лучше сейчас, вместе со мной из больницы выйти, пока нечисть по твою душу не пришла…

От слов сумасшедшего и без того многострадальная голова закружилась ещё сильнее, что навело на мысль о вполне уместных галлюцинациях, и Коля проигнорировал странные слова.

– Не бойтесь его, – тихо сказал интеллигент, – Это наш местный блаженный Иероним…

– Иероним? – удивлённо переспросил Николай, сторонясь навязчивого старика.

– Нет, милок, меня все Кузьмой кличут, а вот ты зовёшься чужим именем. – отвечал он сам за себя, продолжая играючи шокировать нового пациента.

Только очкарик невозмутимо продолжал свою журчащую речь, из которой следовало, что в таком тяжёлом состоянии, усложнённым отсутствием документов и денег, гостю мегаполиса лучше держаться провожатого, пусть и такого странного. Засыпающий люмпен Диоген поддержал его советы и отрекомендовал Кузьму, как большого знатока укромных уголков для бездомных, но почему-то распрощался с ним двусмысленными словами:

– До новых встреч, Иван Сусанин! Везунчик, слышь? И тебе удачи! На крайняк, возвращайся обратно к нам, болотного дна хватит на всех.

Но возвращаться и тонуть в гнусном месте, пусть и в неплохой компании, отнюдь не хотелось. На фоне общего безразличия к чужим проблемам, Николая подкупила готовность Кузьмы направить его в лабиринтах Петербурга, прикрывая пути отступления. И он последовал за этим странным человеком, предварительно сняв в убитом временем туалете ещё свежие бинты с головы. С шеи и рук, изрезанных осколками лобового стекла, Кузьма запретил снимать бинты, чтобы лишней заразы на пыльных весенних улицах не подхватить. Не то спившийся, не то выживший из ума терапевт в далёком прошлом, он посоветовал мужчине прятать побитую голову под капюшон ветровки, а шею плотно замотать шарфом. Такой закамуфлированной тенью, отбрасываемой другим эксцентричным бродягой, он покинул муниципальную больницу, где, впрочем, никто и не заметил потери безродного бойца. Последнюю его наивную надежду на курс лечения по восстановлению памяти быстро развеял инсайдер в зелёном комбинезоне. Максимум, на что мог рассчитывать там среднестатистический бездомный, так это дрянная, но бесплатная кормёжка, «приличная» смерть в больничной палате, а не в сыром подвале, и скромное погребение за государственный счёт.

Кузьма, хоть и казался престарелым маразматиком, а соображал лучше многих молодых дауншифтеров. Ведь несчастная голова его подопечного кружилась не переставая, словно у страдающего кессонной болезнью, а истощённый организм требовал воды и сытной пищи. И потому, не признающий лёгких путей и публичности гид повёл через уличные тернии к своему излюбленному штабу – очаровательному двору-колодцу в каменных джунглях Невского проспекта. Такой ухоженный вид этот стандартный двор приобрёл с появлением Кузьмы, который за ежедневные недурственные объедки из местного грузинского ресторана уже на протяжении десяти лет поддерживает его чистоту и порядок. С годами работящий бомж заслужил демисезонный комплект робы Жилкомсервиса с тем самым комбинезоном и ключи от цокольной подсобки, где старик обустроил лежбище.

– Вот как, милок, – обратился он к спутнику, осматривающемуся во дворе, где харчевня грузинской мафии, занимавшая первый этаж бывшего доходного дома, соседствовала с детской площадкой, – Хлеб свой не выпрашивать надо, как у тебя на острове кликуши всякие делают, а трудом своим добывать. Правда, меня давеча узбекские бездельники вытеснить пытались, долго старались, но мингрелы отстояли. Я ж и их задний дворик с машинами захватываю, зимой от снега чищу. У них, видишь, два двора – парадный и чёрный ход. С чёрного всегда высокие гости по ночам собираются. Ради их сиятельства даже ветеринарку нашу вышвырнули со двора. – Коля, присевший на лавку рядом с внештатным дворником, удивлённо округлил глаза, – Да, я тут жил когда-то недалеко, в соседнем дворе был мой родовой дом. Страну разваливали, коммуналку уплотняли, а потом и вовсе в области всех расселили. А пенсия то совсем мизерную назначили и я тут у старых друзей в ветеринарке пристроился тогда неплохо. А как грузин здесь хозяйничать начал, так и это последнее пристанище моё пропало. Мол, клиенты думали, что еду для харчевни из собак и кошек стряпают, слыхал? А мне, старику бездомному, куда деться прикажите? Ни страны, ни семьи, все сгинули. Вот и остался здесь привидением. Правда, нынче я домовой. Зато, – Кузьма отпёр свою подсобку и впустил гостя в свои затхлые покои, – у самого фундамента, знать на мне всё держится. Стало быть, я кто?

– Кто? – недоумённо улыбнувшись, переспросил Коля.

– Настоящий хозяин целого дома! Каким и ты был. – старик непринуждённо изрекал абсурдные на первый взгляд вещи, вечно глядя куда-то поверх собеседника, и удивлённый его спутник решил, что тот заговаривается, – Хозяин, он ведь не тот, кто хозяйничает, а тот кто по хозяйству хлопочет.

Уточнять спорные сентенции дворового философа и визионера было бесполезно, он имел обыкновение хитро прищуриваться, но ничего не разъяснять в своих спонтанных пророчествах, как не допытывайся.

«Раз старец распознал моё сложное положение и чужое имя, значит я действительно мог быть в прошлом владельцем целого дома. Богачом?! Нет уж, с богачами таких кошмаров никогда не случается.» – молчаливо думал Николай, доедая неведомым образом добытый и ещё тёпленький суп «Харчо» с говядиной.

– Вкуснятина какая! Спасибо вам огромное, Кузьма! – сложив забинтованные руки на груди, поблагодарил он своего проводника по социальному дну, а дед только добродушно отмахнулся:

– На здоровье, милок! Кушай, кушай. Когда ещё такая удача нам, бродягам, улыбнётся, чтобы в готовом котле с говяжьим супом крыса сварилась! – от умопомрачительного секрета приготовления вкуснейшего супчика гостю стало дурно, но подношение уже было внутри и голодный организм с радостью его усваивал. Притворно улыбаясь своему щедрому кормильцу, он пришёл к мысленному убеждению, что в последний раз такая удача постигала Кузьму аккурат перед плановым посещением Боткинской больницы. А блаженный, тем временем, как в ни в чём не бывало, продолжал философствовать: – Не меня благодари, это тебя Бог любит. Как и меня, и всех сирых и несчастных.

С данной мудростью мужчина, утоливший голод впервые за два дня своей беспамятной жизни, согласиться не мог и, потупив печальный взор, выразил острое желание быть ненавидимым тем самым Богом. Когда они уже выдвинулись на поиски утраченной судьбы, он решился спросить проводника:

– Просто скажите, за что мне это? Вы же всё видите. Может я отморозком каким-нибудь был, раз меня кто-то там, – давший волю скопившимся чувствам, Николай указал в развеивающееся вечернее небо, когда они уже направлялись к Дворцовому мосту, – Так упорно добить пытается? Откуда взялся этот чёртов самосвал и почему протаранил именно мой автобус?

Блаженный кивнул и после хмурых раздумий, измеряемых неспешными шагами по старинной брусчатке, глубокомысленно изрёк:

– Лихие дела не на небе, – миновав мост и оказавшись на искомом острове, Кузьма ткнул узловатым пальцем вниз, – а вот тут замышляются.

– Понятно. Вы не устали, может я дальше сам?

– Нет-нет, я уж до конца, как Николай Угодник велел. Не то попадёшь в милицию, а там не помогут. После их клетки будешь с цыганами попрошайкой батрачить. Тем более, что я сам люблю захаживать сюда, к Ксеньюшке Блаженной поклониться хожу. Она нам, всем бродягам, заступница. Слыхал? – Кузьма вопросительно поднял заснеженное надбровье, и собеседник задумался над знакомым словосочетанием, но всё же отрицательно помотал головой. – Ну это ничего, зато Кузьма здесь свой, Кузьма всюду, как дома. Пойдём. А ведь тебя, милок, как и остров этот наш зовут Василием. Видел, так на могильном кресте твоём выбито. Куда дальше то, в какой стороне твой дом?

Но отвечать ошеломлённый мужчина пока ничего не мог, он лишь таращил на блаженного свои бледнеющие из-под глубокого капюшона глаза. Сумасшедший ведь не может спятить повторно.

– Вам дом или могилку мою показать? Если что, ни того, ни другого не помню, мозги мне отшибло, понимаете! – сдетанировал вдруг сдержанный Николай, но блаженный не обиделся, а только понимающе взял его за плечо, без лишних вопросов решив держать курс на Смоленское кладбище. – Не пойду я на кладбище! Я живой! И выживать буду сам. Спасибо за всё, всего хорошего…

– Погоди, Вася. Да погоди же! – виновато заскрипел ему вслед блаженный, отличавшийся в своём преклонном возрасте внушительным ростом и наличием не дюжих физических сил. – Не серчай. Там не могилка, а дом твой в окрестностях стоит… Тебя ждёт, а ты же его сам не найдёшь, верно? Держись меня, я знаю, что ты живой передо мной стоишь, но на имя твоё могилу какие-то лиходеи приготовили. Не на Смоленском, правда. Туда мы с тобой к приходу Ксеньюшки двинемся, там тебя никто не обидит.

Эта поправка чуть успокоила потерянного странника, ведь и сам он начинал догадываться, что охотиться за ним не призрачный злой рок, а вполне осязаемые злопыхатели, которых он как назло не помнит и не знает в лицо. Он рефлекторно обернулся на обращение к себе, как к Василию, обращение по имени, родному и тёплому, на ту самую букву «В». Несвойственная ему вспышка злости сработала, как ключ зажигания для аналитического механизма и в голове мужчины немногие воспоминания вдруг начали складываться в панно из логических пазлов.

Новообращённому Василию представилось, как кто-то днями ранее пытался его убить, но только лишил памяти. Эти же опасные незнакомцы отозвались по номеру с записки, затем, проследили за его автобусом с тем, чтобы спровоцировать аварию с летальным исходом.

– А как же эта Антонина? С чьей она стороны? – словно сам у себя возбуждённо спросил он, и Кузьма в ответ лишь непонимающе пожал сутулыми плечами.

– Ежели имя этой барышни помнишь, надо думать, из своих… Ты вот что, Василий, – как бывший светила медицины веско посоветовал Кузьма, когда бродячий дуэт приближался к тому самому торговому двору на Большом проспекте самого мистического острова Санкт-Петербурга, – То немногое, что знаешь о себе, что снится и я тебе говорю, записывай куда-нибудь. А то смоет волной, никто уже не воротит…

Внять бы рекомендациям паломника, но писать пока было не на чем. Тем не менее, пока и поводов беспокоиться за сохранность свежих воспоминаний не было. Василий-Николай даже припомнил то, что покойный водитель Лёха, предлагал вернуться к Васильевскому дворику, чтобы осмотреться там и расспросить местных завсегдатаев о природе своего происхождения. Затем, он считал необходимым спешить на поиски своего дома близ христианского кладбища, но блаженный вдруг удержал его от этих шагов, загадочно назвав их шагами к смерти. А Василий упрямился и хотел хотя бы со стороны распознать своё бывшее жилище, мужчина подспудно не желал примыкать к бомжатнику, который представлялся ему затягивающим омутом полной безнадёги и настоящей смерти во всех её проявлениях.

На крыльце обозначенного торгового павильона в компании друзей курил крупный молодой человек с недружелюбным лицом, в котором тёзка острова неуверенно признал охранника, выдернувшего его из долгого сна днями ранее. То ли из-за профессиональной наружности, то ли из-за чёрной, почти гестаповской спецодежды, Кузьму не на шутку испугал тяжёлый взгляд парня, и он дал дёру. От хамских усмешек и угроз, полетевших в спины бездомных, угас и былой энтузиазм Василия, поспешивший дальше по 5-ой линии до искомого проспекта. Он по-прежнему затруднялся самостоятельно сориентироваться на знакомом, но ужасно запутанном острове, из которого хитроумный князь Меньшиков в своё время планировал сделать череду гребных каналов по аналогу Амстердамских. И потому, невзирая на стыд за неадекватное состояние Кузьмы, он не отставал от проводника. Взволновавшийся старик, пригнул седую голову и накрыл её руками, продолжая громко бормотать что-то о чёрных людях, о проклятии смерти и псах.

– Кузьма, постойте. Я прошу вас, успокойтесь. Всё в порядке. – смущаясь, попытался сдержать неуместный поток сознания Василий, понимая, что если вследствие неожиданного рецидива старик выйдет из строя, один он в своей проблеме не разберётся, – Всё хорошо. Они нас не преследуют. Это просто охранники Васильевского рынка. Я к нему прибился, наверно, из-за названия. Этот охранник меня тогда и не тронул, а просто выгнал. Опасность не угрожает, нам не надо бежать.

– Это ты верно сказал! Мне с тобой бежать не надо! – дворник вдруг так резко остановился, что спутник врезался в его могучую спину. Как всегда не глядя на Василия, он кардинально поменял направление и погнал с той же скоростью прочь с 5-й линии и проклятого, как он сказал, острова. – Я ж ведь за тобой к чертям в самые лапы бегу. Или ты за мной, или дальше сам. За тобой по пятам чёрные песьеглавцы! Тени, их тени тут повсюду, везде, везде! От Приморской до Московской! Всюду! – исступлённо выкрикнул сумасшедший, махая руками по всем сторонам. Блаженный был не в себе, и расширенные глаза его блестели незнакомым блеском гнева и страха одновременно. Потемневший лицом Василий огляделся вокруг, но ничего сверхъестественного и никого, кроме испуганных прохожих и потока автомобилей, не увидел. Поколебавшись, он всё-таки последовал в самых расстроенных чувствах за мелькавшим вдали зелёным комбинезоном…