Читать книгу 7 способов соврать - Райли Редгейт - Страница 4

– Ну вот, – говорю я, – либо печка перегрелась, либо мы спустились прямо в ад.

– По-моему, и то и другое, – отвечает Джунипер. – Собрания, вечные муки… один черт.

– Это уж точно. – Я вытираю с лица пот. Кажется, как будто все тело плавится. – Господи, какой кошмар!

Справа от нас непрерывным потоком движутся ученики. Они заполняют душный актовый зал, занимая места перед нами. Джунипер завязывает на затылке волосы. Опрятная, ни чуточки не вспотевшая, она похожа на одну из воздушных девиц, рекламирующих дезодоранты, которые порхают на белом фоне, обдуваемые сценическим вентилятором. Я привыкла видеть ее такой. Джунипер из тех красавиц, которые нам, простым смертным, кажутся недосягаемыми. У нее серые глаза, строгий взгляд; светлые волосы зачесаны назад; на щеках едва заметный румянец. Всем своим обликом она излучает предельную собранность. Всегда такой была.

Мое внимание привлекают странные звуки с противоположного конца прохода – то ли кто-то горло дерет, то ли кошку душат. Я поворачиваюсь на шум и перехватываю взгляд Андреа Силверстайн – тяжелый взгляд, который мог бы придавить к земле.

– О боже, этого еще не хватало, – бурчу я, съеживаясь на стуле.

– Не обращай на нее внимания.

– Пытаюсь, Джуни.

Вот объясните, почему каждый считает себя вправе совать нос в то, что называется «личная жизнь», – в мою личную жизнь? Взять хотя бы сегодня. В коридоре двое прожигали меня убийственным взглядом, кто-то шептался, стыдливо отводя глаза, и еще на чьем-то лице я прочла изумленное «Ба, да это же Оливия Скотт!». И вообще, почему меня все узнают?

Ладно еще Андреа на меня злится. Имеет право: я ведь встречаюсь с ее братом. А остальные пусть идут куда подальше.

Андреа не оставляет меня в покое; тогда Джунипер наклоняется вперед и холодно смотрит на нее. Андреа тут же отворачивается.

С Джунипер мы подружились еще в третьем классе, и мне до сих пор кажется, что она вот-вот вытащит откуда-нибудь волшебную палочку, которая у нее наверняка есть. Джунипер всегда держится с величавым спокойствием, чем невольно притягивает окружающих. Стоит ей заговорить, и она уже в центре внимания: ее слушают затаив дыхание. Прежде чем что-то сказать, Джуни тщательно обдумывает каждое предложение, анализирует его, чтобы ее речь звучала безупречно.

– Черт. Ты видишь Клэр? – спрашиваю я, рыская взглядом по залу. – Я обещала найти ее.

Но в толпе, окрашенной сиянием флуоресцентных ламп в тошнотворный зеленоватый цвет, рыжие волосы Клэр, как обычно, не отсвечивают.

– Может, она решила забить, – высказывает предположение Джунипер, криво усмехаясь.

Я фыркаю, причем так смачно, что чуть мозг не лопается. Наверное, что-то в лесу сдохло, раз Клэр решила пропустить школьное мероприятие.

Последний раз окинув взглядом актовый зал, я прекращаю поиски. В сердце закрадывается тревога. Одному богу известно, сколько человек не пришло сегодня на общешкольное собрание, но свободных мест полно, и одно из них, невольно думаю я, должна занимать моя сестра.

Нам несколько раз звонили домой по поводу того, что она прогуливает занятия. Скучнейший голос уведомлял: «Сообщение из школы округа Рипаблик. Доводим до вашего сведения, что сегодня Катрина Скотт пропустила несколько уроков. Просим в течение трех дней представить объяснительную записку».

Эти сообщения ставят меня в тупик. Чем занимается Кэт, когда прогуливает школу? Машины у нее нет и друзей, с которыми она могла бы зависать вместо занятий, насколько мне известно, – тоже. Впрочем, в последнее время я мало общаюсь с сестрой: складывается впечатление, что она стремится сделать все, чтобы вычеркнуть меня из своей жизни. Если так будет продолжаться, придется остерегаться снайперов.

Свет в зале тускнеет, двери со стуком закрываются. Учителя встают на страже по обе стороны от выхода, словно собираются предотвратить мятеж. На сцену поднимается директор Тернер, и ее озаряют огни.

Трибуна, микрофон, прочее – все это красиво, конечно, но Эне Тернер все это не нужно. Наша директриса – в прошлом военный летчик, лет тридцати пяти, в жемчугах, со свирепым взглядом сторожевой собаки и столь же свирепым лающим голосом. Каждый раз, когда она открывает рот, вокруг у всех, кому еще нет двадцати, начинается приступ паники.

Директриса кашлянула, прочищая горло, и в актовом зале мгновенно воцарилась тишина.

– Добрый день, – обращается она к аудитории.

Как ни странно, выглядит она расстроенной. Я говорю «как ни странно», потому что обычно лицо у Тернер каменное: она уже давно убедила всю школу, что не способна на проявление каких-либо чувств.

Эна Тернер кладет руки перед собой на кафедру, переплетает пальцы.

– Преподаватели и учащиеся, я пригласила вас на это собрание, чтобы обсудить серьезную проблему, с которой столкнулась администрация школы.

– Ого, похоже, будет интересно, – шепчу я Джунипер, потирая руки. – Думаешь, они поймали того, кто гадит в старом крыле на третьем этаже?

Джунипер улыбается, и тут Тернер произносит:

– Нам стало известно, что у одного из преподавателей старших классов роман с кем-то из учащихся.

Я тупо моргаю, с трудом осмысливая услышанное.

Искоса смотрю на Джунипер. Та разинула рот. Вокруг нас поднимается ропот. Директор Тернер снова прокашливается, но на этот раз гомон не смолкает. Видимо, смирившись с беспорядком, она продолжает:

– На наш сайт поступило анонимное сообщение. Фамилии не указаны, но к подобным обвинениям мы относимся крайне серьезно. Если вы что-то об этом знаете, прошу сообщить мне или школьному методисту. А пока мы разослали письма вашим родителям. Они получат их в течение двух-трех дней. – Гомон усиливается. Директриса повышает голос. – Мы намерены расследовать это дело с предельной открытостью. Мы можем во всем разобраться и в ближайшее время обязательно это сделаем.

Я складываю руки на груди, оглядываюсь по сторонам. Море лиц, и на каждом потрясение, тревога либо волнение. Можно было бы спросить, с чего вдруг скандальные отношения между учителем и кем-то из учащихся посеяли смуту в школьных рядах, но я-то знаю, что мои одноклассники начинают гудеть, как потревоженный улей, услышав даже об обычных романах, между сверстниками.

Тернер смахивает со лба капли пота – наверное, даже на нее жара действует – и опускает взгляд на свои записи.

– Даже такие, еще не получившие подтверждения, заявления, безусловно, вселяют тревогу, и, кроме того, они служат напоминанием о том, что безопасность учеников нашей школы для нас важнее всего. Сегодня мы собрались здесь для того, чтобы еще раз вспомнить правила поведения. По моей просьбе мистер Гарсия подготовил небольшую презентацию о том, как пресекать нежелательное внимание сексуального характера.

Тернер кивает в сторону кулис. Мистер Гарсия, наш учитель английского языка и литературы, выкатывает диапроектор – симпатичный раритет середины 1990-х – и кладет на отражатель слайд. Гарсия помешан на старье, что вызывает недоумение, а еще чаще раздражение. Ну правда, кто теперь ностальгирует по диапроекторам?

Тернер спускается со сцены, и Гарсия начинает лекцию. Чем дольше он говорит, тем бессмысленнее становится его речь. Подобную чушь я регулярно слышу и вижу в новостях, причем виновниками скандала почему-то всегда выступают какой-нибудь чокнутый учитель физкультуры и забеременевшая от него пятнадцатилетняя школьница. При мысли о том, что наши учителя физкультуры могут кого-то обрюхатить, я испытываю рвотный позыв: им обоим, по-моему, не меньше шестидесяти пяти. Тем более глупо рассматривать эту ситуацию с точки зрения самих учениц. Какая девчонка моего возраста вляпается в такое? Все же понимают: если твое имя всплывет, позора не оберешься.

У нас есть несколько относительно молодых учителей, с которыми можно было бы – так, с натяжкой – завести роман. Я постоянно замечаю, как парни пускают слюни, глядя на преподавателя экономики, доктора Мейерс: ей лет двадцать пять, она невысокая и у нее отличная фигура. Учитель математики, мистер Эндрюс, привлекает некоторых своей вампирской бледностью. И мистер Гарсия, безусловно, сексуален. Правда, он не в моем вкусе. Я на девяносто процентов уверена, что он гей, – во всяком случае, о Меркуцио[1] мистер Гарсия говорит с придыханием.

Но представить, чтобы один из них запал на кого-то из учащихся, трудно. Девчонки иногда строят глазки Эндрюсу или Гарсии, но те, если и замечают это, вида не подают. А доктор Мейерс в прошлом году отправила одного из парней на ковер к директору за то, что тот посмел ляпнуть: «Сегодня вы потрясающе сексапильны, док». Что ж, честь ей и хвала.

Через полчаса власти предержащие выпускают нас из парилки актового зала. Мы выходим на улицу. Холодный ноябрьский воздух обжигает ноздри. Послеполуденное солнце слепит. Я даже засомневалась, что собрание, на котором мы сейчас присутствовали, было на самом деле. Может, это была галлюцинация, вызванная жарой в зале. Мы с Джунипер спускаемся по холму к стоянке для одиннадцатиклассников. У подруги вид такой же обалделый, как и у меня.

– Девчонки, привет! – выводит нас из ступора чей-то голос.

Мы останавливаемся у самой парковки, в нескольких шагах от «мерседеса» Джунипер. К нам подбегает Клэр. Сегодня у нее тренировка по теннису, поэтому она собрала свои курчавые рыжие волосы в толстый хвост. Клэр пихает меня локтем:

– Мне было скучно без вас на собрании, леди.

– А я тебя высматривала, как и обещала, – отвечаю я, – но не увидела. В зал набилось не меньше тысячи человек.

– Что верно, то верно. – Клэр кашлянула. – Куда намылились?

Черт. Голос ее полнится надеждой – значит, я что-то упустила.

– М-м… – Я бросаю панический взгляд на Джунипер. – Да мы… э-э-э…

– Никуда, – говорит Джунипер. – Хотим оставить вещи в машине перед заседанием.

Точно. Самоуправление учащихся. Мы с Джунипер пообещали Клэр, что будем баллотироваться в президенты класса, так что два претендента в списке кандидатов у нее уже точно есть.

У меня с этим куча проблем, о которых я помалкиваю, поскольку Клэр одержима идеей выборов. И все же в борьбе за президентское кресло я буду выглядеть настоящим посмешищем на фоне Джунипер. Джуни может попросить всю школу спрыгнуть с моста, и все только воскликнут: «Блестящая мысль! Как мы сами не додумались?!».

Джуни отпирает машину, мы бросаем сумки на заднее сиденье и втроем идем по траве. Впереди, в самом конце длинного зеленого газона высится, словно некий архитектурный франкенштейн, корпус, где учатся старшеклассники. Два года назад восточное крыло отремонтировали, и теперь оно – три этажа зеркального стекла и листовой стали – сверкает на солнце. Западное крыло – кирпичное, облезлое, шестидесятилетнее – торчит как жалкий нарост.

К школе мы подходим в молчании. Открывая дверь в восточное крыло, я говорю:

– Веселенькое было собрание.

– Не то слово, – соглашается Клэр. – С ума сойти.

– Ой, не начинай, а? – Морщусь я. – Ты у нас белее, чем Моби Дик.

Джунипер смеется. Клэр, покраснев, отбрасывает упавший на глаза рыжий завиток. Мы идем по длинному коридору, залитому послеполуденным солнцем. Свет отражается от шкафчиков, и они раздражают глаз сильнее, чем обычно: вверху – красные, внизу – зеленые. Цвета нашей школы. А также краски Рождества. Каждый год перед Рождеством кто-нибудь пририсовывает красный нос олененка Рудольфа львам на гербе школы.

– Нет, правда, – не унимается Клэр, толкая дверь, ведущую к лестнице, – когда они выяснят, кто спит с учителем…

– Понятное дело. – Я бегом поднимаюсь вслед за ней. – Конец этой истории мы узнаем лет через двенадцать.

Клэр с усмешкой смотрит на меня через плечо:

– Слушай, а это не ты?

Обидно – держу пари, полшколы думает, что это я, – но мне удается улыбнуться в ответ.

– Иди к черту.

– Ну хорошо, хорошо. – Она поднимает руки, показывая, что сдается. – Если честно, то это я. Я… и директор Тернер.

Джунипер у меня за спиной делает вид, что давится рвотой.

– Зачем, Клэр? – со стоном спрашиваю я. – Ты разбиваешь нам сердца.

Поднявшись на третий этаж, мы обходим толпы учеников, спешащих на занятия в разных кружках. Идем мимо кабинета информатики, где сидят за ноутбуками будущие программисты, мимо кабинета английского языка и литературы, где участники поэтического общества сидят в кругу с благоговейным выражением на лицах. Заходим в класс обществоведения. Там пусто.

– Прямо аншлаг, – иронизирую я.

– Три человека – это уже толпа, – возражает Клэр, посмотрев на часы. – Сегодня одни одиннадцатиклассники. А девчонка, что будет бороться за место секретаря, написала по электронке, что не сможет прийти. Однако есть еще парень, который тоже намерен баллотироваться в президенты, так что…

У меня сжалось сердце. Если помимо нас с Джуни всего один кандидат, это значительно снижает мои шансы уклониться от борьбы за президентское кресло, не оскорбив Клэр. И, учитывая ее гиперактивное чувство ответственности, успокоится она не скоро.

– Что за парень? – спрашивает Джуни, усаживаясь на пустой учительский стул.

Мистер Гуннар, должно быть, сейчас помогает с уборкой актового зала. Там, наверно, человек десять драят залитый потом пол.

Клэр расстегивает ранец. Порывшись в какой-то папке, она вытаскивает список кандидатов, где наверху стоит всего одно имя.

– Почерк у него ужасный, но, по-моему, Мэтт какой-то. Джексон, что ли?

– Я его знаю. – Джунипер приподнимает тонкую бровь. – Мы вместе делали одну работу по биологии. Точнее, я сама все сделала. У него самодисциплина хромает.

– Ой, подожди! – восклицаю я, вспомнив увальня, который вечно опаздывает на английский и от которого воняет марихуаной. – Высокий такой? Молчун? Острое лицо?

– Он самый, – подтверждает Джунипер.

– Да уж, – протянула я. – То что надо.

Клэр пытливо смотрит на меня:

– Что-то не так, Лив?

– Что? Да нет, все нормально, – пожимаю я плечами. – Просто… неплохо, конечно, оставить свой след в политической истории Канзаса, но я предпочла бы сойти с дистанции.

Клэр недовольно цокает языком, бросая на стол рюкзак.

– Да ну тебя. Не гони волну.

– Слушай, я же по-честному. Не знаю, как будет с Мэттом, но тебе любой скажет, что я Джунипер не соперница.

Мы обе смотрим на Джунипер. Та тактично помалкивает, крутясь на вращающемся стуле мистера Гуннара.

– Ну да, понимаю, у тебя дел по горло, – язвит Клэр.

– Это ты о чем?

– Ну как тебе сказать… Может, о твоем последнем завоевании? – Клэр приподнимает брови. – Дэн Силверстайн, кажется? О-о-очень любопытный выбор.

Я знаю, что она шутит, но я так устала оттого, что на меня таращились целый день.

– О-о-очень смешно, – в тон ей отвечаю я. – Правда, не припомню, чтобы я говорила тебе о…

– Я же не со зла. Но вот скажи, до прошлой субботы ты вообще подозревала о его существовании?

– Клэр, отстань от меня. – Я пытаюсь не обижаться. – Может, ты прекратишь читать мне мораль каждый раз, когда я с кем-нибудь знакомлюсь? Я прекрасно знаю, что в глазах окружающих я – шлюха, распоследняя потаскуха с острова Шлюх, но ты-то ведь должна быть на моей стороне.

– Не шуми. Во-первых, я просто прикалываюсь. Во-вторых, ни о каких сторонах речь не идет. – Она хмурится. – Хотя, если честно, не понимаю, зачем ты спишь со всеми подряд.

– Я не обязана отчитываться перед всем белым светом, – парирую я, безуспешно стараясь говорить невозмутимо.

– Постой, постой. Ты хочешь сказать, что это не моего ума дело? – Клэр распахивает голубые глаза. Обведенные золотым контуром, они похожи на два оконца в золоченых рамках, в которых видно освещенное солнцем море. – По-твоему, мне плевать на тебя и на тво… – Она показывает на мой живот.

– На что еще? На мою интимную жизнь? Ну давай сходим вместе в аптеку. Поможешь мне купить контрацептивы? Что-то я не замечала, чтобы ты или кто-то другой спешил поделиться подробностями своих интимных отношений.

– Я не посягаю на твою интимную жизнь, Оливия. – Клэр подбоченилась. – Ну хорошо. Хочешь начистоту? Ты парней меняешь как перчатки, чем дальше, тем чаще, и меня начинает беспокоить твое душевное состояние.

Миллион ядовитых ответов вертится у меня на языке – Клэр не из тех, кому плачутся в жилетку, – но огрызнуться я не успеваю, потому что вмешивается Джунипер.

– Девчонки, – говорит она, вскакивая. В ее обычно спокойном тоне сейчас сквозит раздражение. – Вы хоть сами себя слышите? Я не требую, чтобы вы извинились, но у вас получается какой-то тупой разговор. – Она складывает на груди руки. – Помолчите десять секунд и подумайте.

Я замираю. Обычно Джуни спокойнее относится к нашей грызне.

Пристыженные, мы с Клэр переглядываемся. Конечно, зря мы втягиваем Джуни в свои разборки, ведь у нее своих забот выше крыши. Она изучает кучу предметов по университетской программе, да еще и на скрипке играет. В декабре у нее концерт, к которому она должна подготовить безумное количество произведений Паганини. Два раза в год мы с Клэр ездим вместе с родителями Джуни в Канзас-Сити на ее выступления она играет в одном из концертных залов Университета Миссури. В этом сезоне программа у Джуни адская, все соки из нее выжимает.

Я утыкаюсь взглядом в свои кроссовки и, рассматривая махрящиеся концы шнурков, считаю до десяти. Когда снова поднимаю глаза, выражение лица Клэр уже смягчилось.

– Прости, – извиняется она. – Я не хотела доводить до ссоры.

Я вздыхаю. Во мне все еще кипит гнев. С каждым разом мне все труднее мириться с нападками Клэр и отделываться смехом. Клэр никогда особо не придерживалась принципа «Пусть Оливия спит с кем хочет!», но она стала в миллион раз хуже с мая месяца, когда Лукас – парень, с которым она встречалась более года, – ни с того ни с сего бросил ее. Что было странно, поскольку Лукас по всем признакам – вроде бы вполне порядочный человек. Но… в мире полно тайных сволочей. Кто бы мог подумать.

Клэр одна уже полгода и своими бесцеремонными замечаниями по поводу моих беспорядочных связей испытывает мое терпение, которое, видит бог, не беспредельно.

– Ты тоже прости, – с превеликим трудом выдавливаю я из себя. – У меня сегодня не самый хороший день.

– У меня тоже. – Проходит еще одна долгая секунда. Клэр стягивает с парты свой рюкзак. – Ладно. Некогда мне ждать этого парня. На занятия опоздаю. Потом напишу вам по электронке. – Она исподлобья бросает на меня настороженный взгляд. – Если ты…

Я вздыхаю, неохотно соглашаясь на компромисс:

– Я буду баллотироваться, если ты так настаиваешь.

– Спасибо.

Опустив голову, Клэр выходит из класса, как обычно, строевым шагом. Извиниться-то мы извинились, но наши отношения так и не наладились.

Джунипер, устало глядя на меня, садится на стол мистера Гуннара:

– Что между вами происходит в последнее время?

– Не знаю. Слушай, прости. Ты ведь не обязана нянчиться с нами.

– Да ладно, – пожимает она плечами. – Так что все-таки случилось?

– Ничего особенного. Просто… она вечно беспокоится, и я к этому привыкла. По-другому она…

– Конечно, не может.

– Да, натура у нее такая. Но в последнее время… даже не знаю… она слишком наседает, давит. Так и хочется ее послать: «Слушай, отвали, пожалуйста». Богом клянусь, порой она мнит себя моей матерью.

Последнее слово будто зависает в воздухе.

– Да уж. – Джунипер склоняет голову.

Ее белокурые волосы, снова распущенные, падают ей на лицо словно тонкие занавески, обрамляя глаза – две пронизывающие серые льдинки, – которые, как всегда, смотрят прямо в душу.

– Нет, правда. – Я складываю на груди руки и добавляю с негодованием: – Не хочу, чтобы Клэр заменяла мне кого-то. А она все никак не уймется.

– Ты ей это говорила?

– Нет. Она же изобразит изумление: Кто? Я? В общем, серьезного разговора не получится.

– Если хочешь, давай я с ней поговорю.

Я обдумываю ее предложение. Послать к Клэр Джунипер в качестве своего посредника? Это как-то по-детски.

– Не заморачивайся. Разберемся.

Джунипер задумчиво болтает ногами.

– Можно спросить?

– Валяй.

– Я не сомневаюсь в твоем здравомыслии, но мне любопытно: почему ты постоянно меняешь парней и никак ни на ком не остановишься?

Я пожимаю плечами:

– Может, потому, что мое тело принадлежит мне и я хочу сама распоряжаться своей судьбой.

Джунипер удивлена.

– А если без феминизма?

– Понимаешь, – смущенно улыбаясь, отвечаю я, – я не ищу ничего серьезного. Вряд ли в школьные годы я встречу любовь всей своей жизни… Так почему бы не поразвлекаться? Никаких страстей, никаких обязательств. – Эти слова слишком быстро слетают с моего языка. Я тряхнула головой. – Ну что, идем?

Джуни не лезет в душу. Она сползает со стола и идет вслед за мной. Мы торопливо спускаемся по лестнице и, минуя шкафчики, выходим на улицу. Всю дорогу Джуни молчит, и меня это устраивает.

Я снова и снова прокручиваю в голове наш разговор. Я люблю секс, привыкла сама принимать решения, мне нравятся идеи феминизма. Но я сплю с парнями не только из-за этого. Я просто люблю лежать в обнимку с парнем, склонив голову ему на плечо. Не хочу обижать никого из своих партнеров, но от этого я обычно получаю больше удовольствия, чем от секса.

Я не хочу копаться в причинах своего пристрастия. Это ведь все равно что осуждать себя, а меня и так уже все кому не лень обвиняют в «проституции», как многие «мягко» выражаются, и я не собираюсь показывать, что согласна с ними.

Мы идем по газону. На улице холодно, и я крепко обнимаю себя, чтобы хоть немного согреться. Пытаюсь забыть обиду на Клэр и отделаться от воспоминаний о маме. Зря я упомянула о ней в разговоре с Джунипер. Теперь она занимает мои мысли, никак не выходит из головы.

В это время года я всегда скучаю по маме. Сейчас, когда началась череда осенне-зимних праздников – Хэллоуин, День благодарения, Рождество, – я особенно усердно стараюсь не думать о ней. И на это уходит больше сил, чем обычно. Порой я даю волю воспоминаниям, сдуваю с них пыль, и они оживают. Я до сих пор вижу словно наяву, как мама изящными руками выгребает в миску тыквенные семечки. «Тыквенное нутро. У-у-уф, – вздыхает она. – Катрина, Оливия, юные смертные, помогите мне выпотрошить тыкву».

Теперь на праздники мы дом не украшаем. Папа ничего об этом не говорит, но мне кажется, без символов праздника ему спокойнее. И Кэт тоже молчит – правда, Кэт всегда молчит.

Джунипер отпирает автомобиль. Я усаживаюсь в пассажирское кресло, отодвигаю его, чтобы вытянуть ноги.

Джунипер давит на кнопку. Мотор урчит.

– Кэт-то домой не нужно подбросить?

– Нет, у нее сегодня драмкружок, – отвечаю я. – Ее кто-нибудь подвезет.

Моя сестра-двойняшка, должно быть, занимала «талантливую» часть материнского чрева. Хотя у меня развился талант сидеть в зале и аплодировать.

Машина трогается с места.

– О, наш соперник. – Джуни кивает в ту сторону парковки, где на крыше черного «камри» развалился высокий парень. – Вон там.

Я резко выпрямляюсь, чуть не ударившись головой о потолок. Узнаю́ Мэтта Джексона. Лежа на спине, он что-то пишет в своем телефоне. Прежде я никогда не приглядывалась к нему. У него заостренные черты лица, чем-то напоминающего лисью морду; рыжеватые волосы на кончиках выкрашены в огненно-красный цвет.

Автомобиль Джунипер подпрыгивает на «лежачем полицейском». Мэтт Джексон смотрит на нас с крыши своей машины. Я отворачиваюсь, но недостаточно быстро.

– Черт-черт-черт, – ругаюсь я. – Он смотрит прямо на меня. Заметил, как я на него пялилась.

– Не волнуйся, – успокаивает меня Джунипер. – Он ни за что не догадается, что мы готовим ему политическую смерть. – Она злобно хохочет.

– Ну да, – улыбаюсь я, – я всегда знала, что в тебе есть черты Джона Уилкса Бута[2].

– Джун Уилкс Бут, – поправляет она меня.

Со стоном я откидываюсь в кресле. Джунипер, довольная собой, включает радио. Акустическая система зажужжала, и из динамиков полилась мелодия одного из каприсов Паганини. Левой рукой с коротко подстриженными ногтями Джуни отстукивает ритм по рулевому колесу.

Когда мы выехали с парковки, неприятности этого дня отступили, остались в школе, так же как и коридоры с вощеными полами, обезображенные туалетные кабинки и ученики, которые считают, что вправе судить меня.