Читать книгу Одобрено сэнсэем. Канонные экстраполяции - Райнхард фон Лоэнграмм - Страница 7

Мелочи, мелочи, когда их много, они способны добивать вернее и страшнее, чем любая глобальная проблема. Райнхард лежал себе в уютной светлой комнате какого-то особняка, с нарочито диким садом за окном, и пытался успокоить себя осознанием жёсткого контраста с недавним тюремным кошмаром. Раны, полыхавшие там адовым огнём, здесь ныли нудно и муторно – и даже понимание того, что они заживают, облегчения не приносило. Там обступавший из темноты липкий ужас, чётко обозначавший степень унижения до полного бессилия к сопротивлению, заслонил собой всякую реальность. Здесь простой факт того, что вставать получалось не больше четырёх раз в сутки, на несколько минут, повергал в мутное уныние, которое не в силах был пробить солнечный свет и нежный запах цветов из окна. Куда-то растворилась не только радость от избавления от медленной и мучительной смерти, но и счастье – узнав наконец, что любим и желанен, молодой человек вскоре почувствовал глухое опустошение, как загнанный дистанцией бегун. Где-то на задворках сознания упорно стояла себе стеной мысль, что это только от того, что тело не восстановилось после пыток, и нет ещё сил даже на прогулки, за неё измученная душа маркиза Лоэнграмма и пыталась уцепиться мёртвой хваткой. Всё только поэтому, уверял он сам себя, я просто не умею ждать, а разговор в камере с Кирхайсом тут совсем ни при чём, о нём думать не надо и нельзя. Ведь прошло всего несколько суток, а лежать ещё долго, хорошо, если неделю, а не целый месяц, как сообщил приходящий врач – кажется, кардиолог к тому же. Если уж Хильда слегла после их приключений в тюрьме – просто от сильного стресса, ещё двух дней восстановиться вполне хватит, уверял доктор – то что маркиз желает от собственного сердца, очень странно, что после всех перегрузок оно у него выглядит здоровым…

Но все эти резоны так и оставались теорией, которой не суждено быть убедительной. Ощущение, что его успели растоптать, как сорванный цветок, то и дело всплывало в истерзанной после Вестерленда душе бывшего главнокомандующего рейха. За что меня так, я ведь просто пытаюсь выжить – против воли эта мысль всё-таки всплыла, и Райнхард снова уронил голову на подушку, силясь не захлебнуться горькими слезами. У меня больше нет родных, я не нужен сестре, совсем, и глупо уверять себя снова, что произошло какое-то недоразумение. Кирхайс сказал, что Аннерозе всё устраивало – не мог он сам такое придумать… Отчего ж тогда нужно было говорить мне это вот так, перед тем, когда меня и так планировалось прикончить? Трудно было оставить умирать меня в неведении, что ли? Или… или Оберштайн опять прав, это был способ заставить меня подписать приговор себе, сознаться в том, чего не было никогда? Какая разница – в этом случае просто смерть на эшафоте… Нет, разница есть. Да, я беглец теперь, но обвинений мне так и не выдвинули, просто выбивали признание не помню даже, в чём, ибо не объясняли, просто требовали подписать. Конечно, Лихтенладе сделает всё, чтоб меня осудили за не пойми что заочно – но ведь ничто не кончено для того, кто жив. Неужели я устраиваю графиню Грюнвальд только мёртвым? Сестра, за что? Да, я хотел сбросить Фридриха с трона, но не я же ему помог умереть, это ты была с ним рядом постоянно! Кирхайс, если тебе не нравилась моя идея завоевать Вселенную, зачем же было меня поддерживать столько? Опять прав этот циник Пауль с его цитаткой «и враги человеку домашние его»? То-то ты на него сразу и выкрысился, не успели вы познакомиться. Интересно будет после посмотреть, как поладите, вам двоим только и было небезразлично, что Ансбах пришёл меня грохнуть.

Стоп, есть горечь, есть и злость. Отлично, значит, силы появляются, и справиться я смогу – нужно лишь время, да. Но до чего же тошно… опять мне кажется, и очень убедительно, что я всего этого не вынесу. Какой же я слабенький, когда один. Я всю жизнь бегу от этого одиночества – и боюсь споткнуться и упасть. Мне даже подумать страшно, что будет, когда это случится. А оно меня эффективно преследует – я не успеваю оторваться… Да ещё и то и дело превращается в настоящий ужас – тот, который я ощутил, когда узнал про намерение Брауншвейга… которому я не смог помешать, иначе бы погибла не одна планета, а вся Галактика… Кирхайс, ну неужели тебе наплевать на галактику, на самом деле? А как же моя сестра, или ты и её не любишь тоже? Что ж, если тебе понравилось быть вместо меня, я не против. Только всё это иначе делается, в таком случае. Хотя бы так, чтоб я мог честно пожелать удачи. А сделано так, что не только не могу, но и не хочу даже. В чём я виноват – что жив? Да, это слишком многих уже не устраивает. К счастью, выбора уже нет – я намерен жить и дальше.

Наверное, на солнце наплыла туча – а может, погода давно желала испортиться, оттого и самочувствие не улучшалось последние часы. Духота придавила вдруг и без того ослабевшее дыхание, и показалось, будто некий сгусток серой тьмы проник в горло. Как тогда, когда стало ясно, что от прямого попадания не уйти… Райнхард приподнялся на руках, чтоб отжать прочь странное неприятное ощущение – лежать приходилось спиной вверх, и, вероятно, дело было в этом. Но горло вдруг перехватило сильным спазмом удушья, а руки затрясло мелкой дрожью, словно то, что попало внутрь тела, вдруг расплылось каким-то смертоносным излучением, либо нематериальной жидкостью, пропитывающей сразу все ткани внутри. Мозг отказывался интендифицировать правильно странную опасность, и что делать, было совершенно неясно. Вдохнуть глубже не получалось, вдохнуть вообще не получалось и вдруг стало невозможно… животный ужас захлестнул всё существо молодого человека, столь сильно ощущавшего сейчас свою внезапную погибель. Нужно было крикнуть, позвать на помощь – но как раз эта способность и оказалась утрачена. Райнхард попытался рвануться, чтоб хотя бы упасть на пол и создать этим хоть какой-то шум, но тело отказалось уже слушаться, скованное странным спазмом сразу всех мышц, что могли бы осуществить такой манёвр. Такого кошмара предвидеть он не мог, а секунды таяли, вместе с надеждой что-то исправить, потому что вдохнуть не получалось. Поэтому и вопль отчаяния получился только в мыслях, и, когда перед глазами стало темнеть, а может, это само сознание начала топить тьма, Райнхард уже не мог ей сопротивляться.

Сколько времени мрак царил, уничтожив всякое движение, осознанию не поддавалось. Но что-то наконец происходило, где-то совсем рядом, хоть и не было возможно обозначить, где и что именно. Помогите же мне! – взмолилось всё существо молодого человека, который не хотел умирать…

– Ты меня уже слышишь? – знакомый голос был по-прежнему ровным, хоть и не без тревожных обертонов… – Если слышишь, дай знать, ты в безопасности, понял? – теперь уже вернулось ощущение каких-то реалий, оказывается, дышать уже получается… – Всё закончилось, больше так не будет, понимаешь меня? – ну, наконец-то, даже головой кивнуть получилось, я здесь и в себе… – Молодец, у тебя получилось, можешь глаза открывать, бояться уже нечего… – знакомый голос заметно потеплел, и ощущения вернулись полностью, жаль только, что вместе с болью от ран…

Наверное, так мог со мной разговаривать отец, кабы он был бы у меня на самом деле эти чёртовы двенадцать лет вместо того, что этим отчего-то называлось, мелькнула посторонняя мысль… Райнхард не спеша открыл глаза, позволив себе с заметной грустью вздохнуть, и совсем не удивился, обнаружив себя в крепких руках Оберштайна. Желание интересоваться, что с ним только что произошло, отчего-то пропало. Довольно и того, в самом деле, что неведомый толком ужас отступил. Раз советник молчит, значит, и сообщать дополнительно нечего, а стало быть, и опасности больше нет.

– Пауль, у меня чердак покосился, видимо, – с грустью произнёс маркиз, дабы сказать хоть что-нибудь. – Мне ненадолго показалось, что тогда в зале всё было не так. Как будто не ты прыгнул на Ансбаха, а Кирхайс, и тот успел Зигфида грохнуть какой-то потайной стрелялкой. А потом Кирхайс умер у меня на руках и попросил завоевать Вселенную. И будто я там три дня потом сидел пнём и не шевелился.

По волосам и вправду потрепали совершенно по-отечески, и вдруг появилось ощущение, что теперь уже точно всё плохое уже позади…

– Ну, тогда бы всё точно обошлось без вашей встречи в камере, – ровным тёплым тоном отозвался собеседник. – И тебя бы не пришлось оттуда вытаскивать, потому что приказ об аресте отдать бы не успели.

– Ещё скажи, что сделал бы меня регентом, – грустно усмехнулся Райнхард. – Я не шучу, с тебя бы сталось, пока я ворон считал.

– Будешь скоро, – невозмутимо отозвался Оберштайн. – Как только выздоровеешь, так и подсуетимся. Пока тебе надо отдохнуть после всего, и хорошо, потому что потом отдыхать будет некогда.

– Ну о чём ты, – с горечью произнёс уставшим голосом маркиз, силясь не закашляться – видимо, сердечный приступ был сильным. – Я ж беглый арестант нынче, а Кирхайс – главнокомандующий, но даже ему Лихтенладе вряд ли позволит сделать для меня что-то, даже если б тот и хотел, – и он попытался приподняться так, чтоб хотя бы полулежать на боку.

Его начальник штаба осторожно помог, а затем уселся на постели так, чтоб его лицо было хорошо видно раненому. Затем заговорил прежним спокойным тоном, как и всегда делал, докладывая новости, только в этот раз от его слов веяло каким-то неощутимым, но вполне реальным теплом.

– Лихтенладе отравлен несколько суток назад, прямо на балу в ту достопамятную ночь, когда тебя собирались прикончить. Приказ о назначении Кирхайса главнокомандующим не был оформлен и озвучен официально, а потому недействителен и утверждать его некому, потому что мать императора от этого устранилась категорически. Приказ о твоём аресте тоже недействителен – там нет ни одной подписи, кроме руки покойника. Его величество передаёт тебе указание сначала выздороветь полностью, а после явиться пред его очи. Желательно, с чем-нибудь интересным – по его словам, скука во дворце страшная, и поиграть даже не с кем.

– Так, я, пожалуй, вздремну тогда, – почти простонал Райнхард, не зная, что ему делать с заметным головокружением от услышанного. – В этаком случае придётся поторопиться выполнить это указание, верно?

– Тут ты прав. Потому что к вечеру тебя навестит фройляйн Мариендорф, и, полагаю, силы тебе ой как понадобятся. Может, поешь ещё? – на этот раз тон советника был совсем домашним.

– Да, – ослепительно улыбнулся молодой маркиз, чуть прикрыв глаза от неги, затопившей его всего от такого известия. – Однажды я подарю ей Вселенную – как только завоюю…